Если она так долго подозревала неладное, то и он, должно быть, тоже. Ей просто требовалось дать ему возможность сказать об этом.
Рассел сделал глубокий вдох, взял Ли за руку и улыбнулся.
— Разумеется, я люблю тебя, Ли. Поэтому и попросил стать моей женой. Ты моя невеста, моя любовь, мой друг. А я — твой. Я знаю, иногда делается страшно, когда понимаешь, что нашел такого хорошего человека, но, Ли, милая, это нормально. Не могу поверить, будто именно это беспокоило тебя последнее время. Всего лишь небольшой приступ малодушия. Бедняжка, мне жаль, что ты так долго носила это в себе.
Он остановился, чтобы снова обнять ее, но на этот раз Ли его оттолкнула. Его отказ слушать — действительно слушать — то, что она говорит, разозлил ее. Неужели так уж невозможно понять, что она не хочет выходить за него замуж?
— Рассел, ты меня не слушаешь. Ты знаешь, что я тебя люблю, но спрашиваю себя, не случайно ли все у нас совершилось так быстро, понимаешь? Ты начинаешь с кем-то встречаться в этом возрасте, и человек отвечает всем критериям — он красив, успешен и привлекателен, и все вокруг выходят замуж и спрашивают тебя, когда же ты обзаведешься семьей. И это постоянно тебя сопровождает. То, что может быть замечательными, приятными годичными отношениями в двадцать пять лет, внезапно приобретет совершенно иное значение в тридцать, тридцать два. Затем, не успел ты оглянуться, как уже обручаешься и посвящаешь свою жизнь кому-то, кого совсем не обязательно хорошо знаешь. Поскольку «самое время», что бы это ни значило. Боже, я плохо объясняю…
Взгляд Рассела, всего минуту назад источавший сочувствие и доброту, сделался стальным.
— Да нет, выражаешься ты вполне ясно.
— Значит, ты понимаешь, о чем я говорю?
— Ты говоришь, что, по-твоему, все неправильно и длится так уже некоторое время, но у тебя не хватало духу сказать мне об этом.
Теперь ей захотелось выложить Расселу всю правду, рассказать о Джессе, о том, какой счастливой и расслабленной она чувствовала себя с ним, о единственной ночи секса, оставившей в ее сознании более глубокий отпечаток, чем полтора года, проведенные с ним.
Ли уже готова была выложить ему все это, но, к счастью, удержалась. Какой смысл рассказывать о Джессе? Будет ли это великодушно? Рассел не воспримет отказ как нужно, если сконцентрируется на ненависти к Ли за ее нечестность. Это тоже казалось неправильным. Зачем ранить его без нужды? Но и скрывать ведь нельзя, принимая во внимание общепринятые ценности — благородство, абсолютную честность и откровенность. Растерянная и измученная, Ли решила промолчать. Судя по холодности последнего замечания и выражению глаз, Рассел не расположен к дальнейшим разговорам. Зачем осложнять то, что и так тяжело?
Внезапно Рассел изумил Ли, схватив ее лицо в ладони и посмотрев прямо в глаза.
— Послушай, я знаю, ты переживаешь всего лишь обычный естественный приступ малодушия. Почему бы тебе не пожить некоторое время одной, понимаешь, как ты предложила, и все обдумать? Все продумать.
Ли мысленно вздохнула. Его умоляющий взгляд был невыносимее злости.
— Расс, я… э-э… я… — «Скажи же это, — приказала она себе, — сорви пластырь». — Боюсь, это лишь на время отодвинет неизбежное. Думаю, нам нужно покончить с этим сейчас.
Очевидно, это было правдой. Она поняла, что нет смысла — никакого смысла — затягивать разрыв, и не важно, что легче оттянуть неприятное решение. У Ли не осталось никаких сомнений — все кончено навсегда, но тем не менее собственные слова оказались настоящим шоком.
Рассел встал и подошел к двери.
— Что ж, — спокойно произнес он своим ровным тоном, который так хорошо звучал в эфире. — Полагаю, говорить больше не о чем. Я люблю тебя, Ли, и всегда буду любить, но сейчас хочу, чтобы ты ушла.
Эти слова она повторяла про себя всю дорогу домой, сидя на заднем сиденье такси, которое в первый раз ловила самостоятельно, уезжая от Рассела. Почти так же быстро, как начались, ее отношения с Расселом закончились, и вместе с ними ушла тревога, гнездившаяся в ней не один месяц. Ли глубоко вдохнула и, пока такси мчалось вверх по Шестой авеню к ее дому, наконец призналась себе, что глубоко опечалена произошедшим, но чувство облегчения все же сильнее.
Пусть к тридцати годам огромные сиськи отзовутся ей болью в пояснице
— Эмми, я повторяю вам это с вашего первого появления в моем кабинете: у вас много времени.
— Все журналы там говорят совсем о другом! — возразила она, указывая на дверь. — Разве вы не обманываете, заявляя, что у меня полно времени, а затем набиваете приемную статьями, в которых говорится, что мои яичники увядают?
Доктор Ким вздохнула. Это была красивая азиатка, в свои сорок два года выглядевшая лет на пятнадцать моложе, но не это беспокоило Эмми. Хороший врач — при каждом визите Эмми (а иногда и между ними) она заверяла, что та по-прежнему в детородном возрасте, Ким родила трех прекрасных детей, двух мальчиков и девочку, до своего тридцать первого дня рождения. Когда Эмми неоднократно спрашивала, как ей удалось сочетать мужа медицинскую школу, врачебную практику и троих детей в возрасте до пяти лет, работая при этом четыре дня в неделю и дежуря каждую третью ночь и каждые вторые выходные, доктор Ким лишь улыбалась, пожимала плечами и отвечала:
— Просто делаю это. Иногда это кажется невозможным, но все всегда так или иначе устраивается.
Лежа с разведенными ногами на медицинском столе ровно за день до своего тридцатилетия, Эмми была полна решимости снова услышать ободряющую новость.
— Расскажите мне о вашей среднестатистической пациентке, — начала Эмми, не обращая внимания на защищенный перчаткой палец доктора внутри себя. Чувствуя, что та берет мазок, Эмми затаила дыхание, чтобы не дернуться.
— Эмми! Сколько можно. Я уже сто раз вам рассказывала.
— Еще один не повредит.
Доктор Ким вынула палец и, стянув перчатку, вздохнула.
— У меня около двухсот пятидесяти пациенток на этом участке. Средний возраст впервые рожающих женщин тридцать четыре года. Это, разумеется, означает, что…
— Куча их еще старше, — закончила Эмми.
— Совершенно верно. И хотя я не хочу создавать ложное представление — важно, чтобы вы понимали — это Верхий Ист-Сайд и, вероятно, единственное место в стране, если не в мире, где применимы данные показатели, — большинство из них не испытывает никаких трудностей.
— Значит, беременных пациенток до тридцати лет нет? — настаивала Эмми.
Доктор Ким принялась ощупывать ее левую грудь уверенными круговыми движениями. Проделывая это, она сосредоточенно смотрела на стену. Закончив и со второй грудью, врач запахнула на Эмми халат и положила ладонь ей на руку.
— Всего несколько, — сказала она, озабоченно глядя на свою пациентку.
— Несколько! В прошлый раз вы говорили, что «практически ни одной».
— Только очень молодые жены нескольких врачей-мормонов из Юты наблюдаются в медицинском центре Маунт-Синай.
Эмми испустила вздох облегчения.
— Вы по-прежнему довольны своими таблетками? — спросила доктор Ким, делая запись в карте Эмми.
— Вполне. — Эмми пожала плечами и села на столе, вынимая ноги из держателей. — Оказывают магическое действие.
Доктор Ким рассмеялась.
— В этом-то все и дело, да? Я оставлю вам новый рецепт на следующие полгода в регистратуре, хорошо? Результаты анализов мы перешлем вам в течение недели, но не предвижу никаких проблем. Все выглядит абсолютно здоровым. — Она отдала карту медсестре и, убедившись, что Эмми прикрыта, открыла дверь. — Увидимся через полгода. И, дорогая, пожалуйста, успокойтесь. Как ваш врач, уверяю, что вам совершенно не о чем беспокоиться.
«Легко тебе говорить, имея троих детей, — думала Эмми, вежливо улыбаясь и кивая. — И тебе, и Иззи, и всем остальным гинекологам с выводком детей или пока еще с огромными животами советовать мне не волноваться». Сестра должна была родить в любую минуту она уже переходила три дня от назначенной даты, — Но к огорчению Иззи, у нее не было ни единой потуги и шейка матки не раскрылась ни на сантиметр. Эмми нехотя согласилась дождаться, пока Иззи ляжет в больницу, а потом уже прыгать в самолет до Флориды (Иззи уверяла, что первые дети могут задержаться на неделю или даже две, и глупо мчаться к ней, пока не начнется), но она не могла не думать о неминуемой задержке в появлении на свет ее племянника.
Одевшись, Эмми вышла и села на четвертый маршрут подземки до Юнион-сквер. Она хотела быстренько забежать домой и принять душ — что всегда считала необходимым после гинекологических обследований, — но, выйдя из метро на углу Четырнадцатой улицы и Бродвея, поймала себя на том, что шагает прямиком к дому Ли и Адрианы. Учитывая произошедший всего неделю назад разрыв Ли с Расселом и новые обязанности Адрианы, связанные с работой, Эмми надеялась, что хотя бы одна из подруг окажется дома — в мрачном настроении или заваленная писаниной, или то и другое, но консьерж покачал головой.
— Хотя ушли они вместе, — посмотрел он на часы. — Приблизительно час назад.
Эмми отправила обеим одинаковое сообщение: «Какого черта? Я у вас внизу. Где вы?» и почти одновременно получила ответы. Ли написала: «Хожу по магазинам с Ади к твоему тридцатилетию! Поговорим потом», Адриана оказалась немного лаконичнее: «Если хочешь свой подарок, иди домой». Эмми со вздохом поблагодарила консьержа и, ежась от холода, поплелась по слякоти в сторону Перри-стрит. Был сырой февральский вечер пятницы, и Эмми до смерти хотелось принять душ, но она заставила себя бродить почти два часа, чтобы не возвращаться в пустую квартиру, и останавливалась почти в каждом квартале вдоль Тринадцатой улицы: горячий кофе в «Грей дог» на Юниверсити-стрит, долгое умиленное любование щенками, играющими в витрине «Мокрого носа», ненужный маникюр и парафиновый педикюр в «Силк Дей спа», где любезно взяли ее без записи. Какой смысл бежать домой только для того, чтобы сидеть там в одиночестве и с двенадцатым ударом часов распрощаться с третьим десятком? Она категорически отказалась от предложения подруг устроить веселый выход в свет, отвергая все варианты — от изысканного ужина в «Баббо» (хотя она умирал