Бабушкин сундук
У каждой добропорядочной бабушки обязательно есть свой сундук. В некоторых из таких сундуков порою можно отыскать очень интересные вещи: пожелтевшие дагерротипы когда-то блиставших красавиц, ларчики дивной работы, тонкие цветистые вышивки… но все прелести неизменно тонут в массе поблекшего обветшалого хлама, ценного для одной лишь бабушки и немногих ее сверстниц…
Эта статья ни в какой мере не претендует на качественный анализ художественной литературы, появившейся за последнюю пару лет в оживающей после войны периодической печати Зарубежья. Она – только беглый тематический обзор, ставящий себе целью выяснить направленность мысли и слова писателей русской эмиграции в переживаемые нами годы.
Итак, перед нами значительный по размерам ворох журналов и газет. Есть в нем «толстые», «полутолстые» и совсем «тоненькие». Начнем с первых. Толще всех, конечно, нерегулярно выходящий «Новый журнал». Преобладает в нем публицистика. Единственное яркое актуальное для современности пятно в его художественном отделе дает М. Коряков, «новый». Ведущее место среди «старых» литераторов занимает Р. Гуль[148], представленный слегка дополненной перепечаткой его уже вышедших воспоминаний о нацистских лагерях.
Далее по объему следует 12 номеров «Возрождения». Первые из них явно бедны в своей беллетристической части. Ведущим романом в них идет «Камергер и гишпанка» Н. Сергиевского[149], перепечатка уже шедшего в «Новое русское слово», весьма далекого от современности произведения. Тематическая связь с переживаемыми годами и даже вообще с Россией, с русскими – в литотделе «Возрождения» очень слаба. Его писатели уносят читателей то в эпоху Кира Персидского, то гоняют их вместе с Паганини по Италии начала прошлого века, то под талантливым руководством покойного Д. Мережковского погружают в глубины религиозной отвлеченности. Мелькает бледная тень 3. Гиппиус… рассказик об умной собачке, примирившей поссорившихся супругов… Бедновато!
Зато примыкающий к беллетристике отдел воспоминаний богат, как Рокфеллер. В нем можно многое почерпнуть и узнать даже с кем пила чай та же 3. Гиппиус в Польше 20-х годов, кто жил в Коктебеле в тот же период и какую именно пуговицу царского мундира фамильярно вертел А. Керенский в 1917 году… Об этой последней – даже полемика: «не трогал я вашей пуговицы», – пишет сам экс-диктатор, – У меня своих сколько хошь. Это всё Савинков, после обеда в “Астории”, спьяну наврал!». Очень ценные воспоминания!
О временами появляющемся дамско-просоветском журнальчике «Новоселье» говорить не стоит. Переходим к газетам, дающим беллетристический материал. Прежде всего «Русская мысль». В ней перепечатка пары извлеченных из кладовой третьеразрядных (потому и мало известных) романов 30-х годов прошлого столетия, вслед за ними «На распутье» – сухое, но обстоятельное перечисление автором возлюбленных его юности и литераторов, с которыми он некогда встречался, потом, не изданная автором и малохарактерная для его таланта, повесть Шмелева, потом снова перепечатка, на этот раз подсоветских писателей М. Булгакова и Петрова с Ильфом. Выбор этих последних, талантливой сатиры «Роковые яйца» и юмористической фотозарисовки (отнюдь не са-тиристического вымысла) «12 стульев» нужно признать наиболее удачными. К сожалению для нас, «новых», как и для большинства старых читателей, эти блестящие произведения не новы! Изредка на страницах «Русской мысли» поблескивают талантливые очерки Н. Е. Русского, К. Линейца и других, но и они тонут в мутных волнах всевозможных воспоминаний…
«Новое русское слово» – мощная ежедневная газета, располагающая площадью для беллетристики. Долго и утомительно для читателя заполняли эту площадь псевдоисторические «Ратоборцы». Их сменил столь же нудный роман из эпохи на 140 лет от нас отстоящей, а его – перепечатка уже вышедшего в Европе «Дениса Бушуева» С. Максимова. Но отдадим должное благим стремлениям «Нового русского слова» приблизиться к русской современности. На протяжении этих трех романов редакция прошла путь во времени равный 700 годам, отделяющим «Ратоборцев» от волжских колхозников. Ее руководство, несомненно, стремится приблизиться к русской литературной современности, что видно из добросовестных пересказов выходящего в СССР, регулярно помещаемых в ней по воскресеньям, но присяжные литкритики ее упорно продолжают рыться в могилах Брюсова, Бальмонта, Северянина.
Самым «живым» местом литературной части этой газеты стала захватившая и другие издания дискуссия о С. Есенине. В ней ясно обозначились два литературных фронта: «новых», идущих напрямик к нежной цветастости души поэта, смогших понять даже трудно уловимую ухом интеллигента мужицкую, внешне стоящую на грани кощунства религиозность Есенина, и некоторых «старых», формалистически осматривающих этого поэта «сквозь лорнет», как делала в свое время 3. Гиппиус, или столь же надменно, сколь и пошло плюющих в его могилу, как сделал теперь это И. Бунин с высоты своих засохших лавровых венков…
Я умышленно оставил под конец два глубоко различных, политически враждебных издательства, тем не менее парадоксально объединенных одним общим признаком: солидаристов «Посева» – «Граней» и монархистов «Нашей страны». Их политические расхождения не входят в тему данной статьи, а объединяющий их признак – отсутствие «бабушкиного сундука» в их беллетристических отделах. Не будучи солидаристом, всё же ни в какой мере нельзя предъявить к «Посеву» и «Граням» упрека в отсутствии актуальности и современности их литературной тематики. Именно эта четко взятая ими линия и помогла им сгруппировать вокруг партийного ядра изданий крупные литературные силы, значительная часть которых политически отделена от НТС. Нужно признать, что «Граням» в их литературно-художественном отделе удалось удержаться на уровне надпартийности, что стало основой их успеха. О перечисленных «прогрессивных» изданиях этого, увы, сказать нельзя.
О «своей» газете писать не принято, но я позволю себе это преступление против традиций, оправдав себя тем, что, во-первых, даю не рецензию, а лишь литературно-статистическую сводку, и, во-вторых, еще тем, что сам я беллетристику в «Нашей стране» не помещаю по неимению в ней места. Поэтому – кратко: обе идущих в «Нашей стране» повести Г. Томилина[150] и Б. Башилова современны, актуальны, хотя различны по стилю и подходу к читателю. Башилов «новый», Томилин «полуновый» эмигранты, и от современности России ни тот, ни другой не оторваны.
Произведем теперь учет перечисленных статистических показателей. В одну группу художественной литературы Зарубежья попадут все «старые» и «прогрессивные» литераторы, при минимуме «новых» и безнадежном отрыве от русской актуальной тематики. Другая группа, подвергшая основательной переоценке «прогрессивность» XIX века, что делают и солидаристы, – вовлекла в себя максимум «новых» литераторов и крепко спаялась с русской современностью.
Причины отрыва «прогрессивных» литераторов Зарубежья (в руках которых фактически находится 9/10 всех издательских возможностей) принято искать в их физической разобщенности с родиной. Подобное разрешение вопроса шаблонно, поверхностно и неправильно. Гоголь, Тургенев, художник Иванов и другие создали свои лучшие произведения также на чужой почве (Иванов около 30 лет не был в России). Незнание «прогрессистами» современности тоже не может служить извинением, т. к. в их творческом арсенале оставалась национальность, русскость, и ничто не мешало тому же «Возрождению» заменить древне-персидскую тему древне-русской, скитания Паганини – много более трагическими мытарствами Мусоргского, религиозные искания Паскаля – духовным миром Сергия Радонежского или Серафима Саровского… Материалы для этих работ они нашли бы в тех же библиотеках. Что же толкнуло «прогрессивных» литераторов к Паскалю, Паганини и Киру Персидскому? Что оттолкнуло их от понимания Есенина, Шолохова?
Ответ: их псевдонациональность.
Выросшие и воспитанные в духе отрицания подлинных ценностей национальной русской культуры (прежде всего ее стержня – религиозного мироощущения), воспринимавшие подлинную Россию, как «тюрьму народов» и «город Глупов», они были скреплены с нею лишь внешне, лишь территориально, и, когда эта связь порвалась, в их духовном багаже не осталось ничего, кроме «бабушкиных сундуков».
На страницах «Нового русского слова» проходила еще одна дискуссия, которая обещала стать интересной, если бы не осталась внутриредакционной. Некто «Аргус», присяжный рифмоплет «Нового русского слова» и мастер на все руки, обвинил «новых» в «молчании», определив причинами этого молчания «нечего сказать» и «не могут сказать», т. е. полную бесталанность и никчемность «новых». Его робкими оппонентами в силу редакционной замкнутости газеты оказались лишь ее немногочисленные подпевалы из «новых», которые робко сослались на «объективные причины».
Но наличие Коряковых, Башиловых, Максимовых, Нерусских и пр., группы «Граней», Меркуловой и т. д. само по себе дает достойный ответ борзописцу «Аргусу». В дополнение к нему нужно упомянуть лишь о тех рогатках, которыми окружают себя «прогрессисты» в своих «дворянских гнездах». Упомянуть и о том, что у нас «новых» нет пока денег на собственное издательство. Пока… но… пережили же безденежье «Грани». Народятся и другие издательства… и тогда… в «бабушкиных сундуках» копаться не будем! У нас их сверх-«прогрессивные» большевики повытрясли.
Алексей Алымов
«Наша страна», Буэнос Айрес,
2 июня 1951 года, № 72. С. 3–4
Кровь души
В час безмолвного заката
Об ушедших вспомяни ты,
Не погибло без возврата,
Что с любовью пережито.
Пусть синеющим туманом
Ночь на землю наступает —
Не страшна ночная тьма нам:
Сердце день грядущий знает.
Новой славою Господней
Озарится свод небесный
И дойдет до преисподней
Светлый благовест воскресный!
Так, с несокрушимой верою в конечную победу Добра над Злом, Истины над Ложью, Живого Слова над безмолвием смерти, писал поэт-провидец Вл. Соловьев.
Господь управляет путями жизней человеческих, зажигая Слово свое в сердцах избранных. Эти слова горят и светят во тьме. Они испепеляют вместившие их сердца. Люди, отмеченные Господом, подвластны смерти, но слова-идеи, горевшие в их сердцах, в их душах, живут в веках.
Мы стоим у могилы Большого Русского Человека – Ивана Лукьяновича Солоневича, вся жизнь которого была сплошным подвигом. Он принес свое личное бытие, свою семью, свое сердце, свое творчество на жертвенник Родины и сжег все на нем без остатка. Его сердце горело ослепительным пламенем в тяжкой и, казалось бы, беспросветной ночи нашего века.
Тело Ивана Лукьяновича умерло под ножом хирурга, и последние капли живой крови этого тела пали на чужую, далекую землю. Но политые им на жертвеннике Родины капли крови его души упали на наши сердца, на наши… тоже жертвенники… той же России. Они не иссохнут!
«Пусть капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке ночи…»
Эти капли крови – его вещие, могучие, пламенные слова, внушенные ему Господом, слова правды и любви к России. Капли крови его души – его мысли, отданные им нам.
«Глаголом жги сердца людей», завещал величайший из русских служителей Слову. Иван Лукьянович выполнил его завет. Он зажигал сердца людей, сжигая свое.
Теперь очередь тех, чьи сердца горят. Горят любовью к России, к ее прошлому, к ее настоящему и к ее будущему. Слово и только слово – наше орудие в борьбе за нее. Другого у нас нет. Но оно самое мощное из существующих на земле. Иван Лукьянович это знал и говорил, кричал об этом миру.
Не дадим же замолкнуть его голосу. Долг наш, его ближайших сотрудников, продолжать его дело не только по мере наших, сил, но сверх наших сил. Хаос катастрофических лет, пережитых и переживаемых нами, не дал Ивану Лукьяновичу возможности оформить всё богатство своих мыслей в стройную, четкую систему Исторической Русской Национальной Народной Монархии. Он метал комплексы своих мыслей, как связки гранат, в окружавшего его со всех сторон врага. Врага, окружавшего его, и вместе с тем Историческую Россию, ибо мышление Ивана Лукьяновича неразрывно с ее бытием, с ее жизнью в прошлом и с предстоящим ей воскресением. Долг наш, его ближайших сотрудников и последователей, продолжать, развивать, систематизировать то, что он порою мог лишь наметать и бегло, вскользь осветить. Мы будем выполнять этот долг!
Но он стоит не только перед нами, ближайшими к нему. Его голос доходил до самых отдаленных углов Российского рассеяния. В годы войны он был услышан и на Родине. Услышан, понят и воспринят сердцами русских людей. Умолкнуть он не может, но долг всех единомышленников Ивана Лукьяновича, всех, внимавших его слову, всех сердец русских людей, зажженных этим словом, не дать ему угаснуть и по мере сил своих помогать продолжению дела Ивана Лукьяновича, выходу в свет и распространению «Нашей Страны».
«Наша Страна» – памятник ему. Но не мертвый гранит, возложенный на его могилу в чужой земле. Нет, это памятник живой, продолжающий дело всей жизни Ивана Лукьяновича, это плодоносные всходы брошенных им семян. Будем все вместе растить их. Будем все вместе трудиться над засеянной им нивой. Ведь эта нива – русская душа. Душа Русского Человека, пережившего страшные годы безвременья его Родины, не сокрушенного, не размельченного в прах этим безвременьем, но сохранившего веру в свой великий народ, в его великие силы и великое будущее. Веру в милость Господню и в себя самого. Веру в Святую Русь.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
9 мая 1953 года, № 173. С. 3
Прошел год
Год тому назад неумолимая смерть унесла из рядов Русского Зарубежья вернейшего сына России и пламенного борца за восстановление ее исторического бытия Ивана Лукьяновича Солоневича.
Вся жизнь этого замечательного человека носила на себе печать судьбоносного предназначения. В период его пребывания в стране советов жизнь Ивана Лукьяновича много раз буквально висела на волоске, и его спасение из кровавых лап палачей бывало порой чудесным. Столь же чудесен был и его побег из большевистского концлагеря – 400 километров пешком по болотам и лесам до Финляндской границы, без оружия, без продовольствия… Только огромная физическая сила Ивана Лукьяновича, его брата и сына позволили им совершить этот подвиг.
Но внутренняя, духовная сила Ивана Лукьяновича, его стальная воля к борьбе за освобождение Родины превышала даже его физическую силу. Едва ступив на почву свободной Европы, он поднимает знамя борьбы за Россию и восстановление ее исторической государственности. Его пламенные призывы разносятся по всему русскому рассеянию, зажигают сердца стремлением к борьбе, вливают силы в ослабевших духом, будят и утверждают уверенность в конечной победе. Ничто не в состоянии сломить его. Даже бомба преступников, унесшая в могилу горячо любимую им жену, не смогла привести к молчанию эту сверхмощную натуру… И не только большевики, но и немецкие нацисты в период максимального развития их сил страшились его голоса и тщательно изолировали его от русской среды, правильно учитывая его огромную моральную силу и возможности его влияния на русских людей.
Наконец, – освобождение. И. Л. в Аргентине и снова возвышает свой голос и его слышат на всех пяти материках. Его орган «Наша страна» становится единственной в Зарубежьи русской газетой, смогшей не только существовать, но и развиваться без какой-либо посторонней помощи, исключительно своими средствами. В этом очень меркантильное, но столь же реальнее доказательство силы влияния И. Л. и главным образом жизненности комплекса провозглашенных им идей.
В чем же их основной смысл? Стремился ли И. Л. к абсолютной реставрации – восстановлению того государственного строя России, который был разрушен в 1917 году? Был ли он сторонником того, что принято называть опошленным термином реакции?
Нет. Нет. Нет. Огонь полемики И. Л. был устремлен более «направо», чем – «налево». Он ясно видел разложение доведшего Россию до революции, изжившего себя правящего слоя последних лет монархии и боролся против его влияния на эмиграцию в той же мере, как и против влияния марксистов и примыкающих к ним псевдолиберальных групп. Изжитость, мертвенность обеих этих крайностей была ясна для И. Л. и он сумел довести эту ясность до сознания широких масс Российской эмиграции. Так создалось и развернулось «Движение штабс-капитанов», – преобразовавшееся в дальнейшем, при слиянии с волной новой эмиграции, в народно-монархическое движение.
Здесь надо отметить еще один чрезвычайно яркий и существенный факт. Комплекс идей И. Л. встретил горячий отклик именно в массе новой эмиграции. И этим подтверждается то, что идеи, высказанные им в Зарубежьи, не только созвучны мышлению подсоветских масс русского народа, но в свою очередь зреют и там, накапливаются в сердцах, хотя конечно, не могут быть высказаны в условиях террора всех видов.
Это созвучие и внутренняя близость мышления И. Л. и влившихся в российское Зарубежье новых контингентов было учтено и оценено его многочисленными врагами. Как мера борьбы с ним, ими был применен «заговор молчания» – старое, но верное средство. Ни одна из «прогрессивных» газет русского Зарубежья не только не вступала в полемику с ним (что, конечно, было бы для них очень опасно), но и не упоминала ни одной строчкой ни о нем, ни о его трудах. Однако и это испытанное средство не дало «прогрессистам» желанной победы. Голос Солоневича был слышен всюду и словам его внимали все те, в ком бьется подлинно русское сердце. Кончина Ивана Лукьяновича и отклики на нее в Зарубежьи вылились в грандиозную демонстрацию его популярности. Не было русской церкви, где не служили бы о нем панихид. Слова заупокойной молитвы о ого чистой и пламенной душе звучали в Канаде и в Австралии, в роскошных залах Нью-Йорка и в убогих церковках лагерей ИРО, на Афоне и у гроба Николая Чудотворца в Бари. Это были слова молитв, шедших от сердца русского народа.
Но как же ответил, как отозвался на его кончину интеллект русских людей? Ответ на это нам дает свободная пресса российского рассеяния. Орган И. Л., выходящая в Буэнос-Айресе газета «Наша страна» не только не прекратила своего существования, как ожидали это враги, но значительно расширила свою подписку, вовлекла ряд новых талантливых сотрудников и, не смотря на понесенную ею тяжелую утрату, окрепла под водительством принявшего знамя Ивана Лукьяновича – его ближайшего сотрудника и друга Всеволода Константиновича Дубровского с верной помощницей, его женой, Татьяной Владимировной. В условиях эмиграции можно считать также чудом, что эти два человека, ютясь в маленькой комнатке, в предместьях Буэнос-Айреса, смогли не только регулярно выпустить уже более 230 номеров восьмистраничной газеты, но и развернуть целое издательство, единственное в эмиграции, существующее исключительно на свои средства, без какой-либо посторонней помощи. Факт этот следует особенно подчеркнуть, так как кажущаяся беспомощность издательства «Наша страна» является на самом деле его огромной, непреодолимой для врага силой, дающей выраженной на страницах газет и книг русской национальной мысли полную независимость, полный интеллектуальный суверенитет и, да позволено будет так выразиться, – самодержавие Российского национального мышления.
Но диапазон действия голоса Ивана Лукьяновича даже по его кончине далеко не ограничен этими фактами. Мы можем констатировать, что за истекший со дня его смерти год, вокруг газеты «Наша страна» образовалось целое созвездие, плеяда созвучных ей периодических изданий на всех территориях русского рассеяния. В качестве ближайших к ней мы можем назвать выходящий в Сан-Франциско иллюстрированный ежемесячник «Жар-Птицу», периодические издания, выходящие в Лондоне, в Австралии, в Бразилии, в Канаде, в Париже и даже нередко оппонировавшей Ивану Лукьяновичу при жизни г. Чухнов привлек в свой журнал «Знамя России» ряд последователей И. Л. Солоневича.
Издательство «Наша страна», основа которого заложена И. Л., прошло за этот год столь же необычайный путь быстрого роста. Начав с выпуска ходкой беллетристической литературы, оно смогло перейти к изданиям публицистического характера, выпускать труды самого И. Л. и даже распространяемую даром идейно-пропагандную литературу. Повторяем: помощи издательство «Наша страна» не получало и не получает ни от кого, тем не менее оно беспрерывно растет. Добавим маленькую, но яркую иллюстрацию: издательство «Наша страна» чувствует себя столь крепким материально, что даже не принимает торговых реклам, столь необходимых как материальное подспорье для каждой газеты и журнала.
О чем говорит всё это? В чем скрыт основной стимул силы последователей Солоневича, сторонников утверждения в России принципов Народной Монархии?
Ответ на эти вопросы может быть только один и он ясен для каждого: в силе самих идей, оформленных и высказанных Иваном Лукьяновичем, в их жизненности, в их созвучии эпох, а также мышлению, стремлениям и чаяниям самого русского народа. Иван Лукьянович не в надзвездном пространстве поймал кометы своих мыслей. Он нащупал, отыскал и распознал их в среде самого русского народа, которому он был близок в период своего подсоветского житья, с которым он был слитен в течение всей своей жизни и пребывал неразрывным и посмертный свой час. Судьбоносное предназначение Ивана Лукьяновича было не в «изобретательстве» каких-то программ, каких-то доктрин, но на его долю выпало лишь сказать то, что хотело бы сказать подавляющее большинство российского народа. Не нужно быть мистиком для того, чтобы понять предназначенность жизненной судьбы его, чудесным путем провел его Господь по кровавому хаосу революции, таким же – неисповедимыми путями водил Он его по всей Матушке-России, сталкивал с ее сынами, заставлял Ивана Лукьяновича воспринимать от них сокровенное и перевел его через огненную черту границы для того, чтобы на территории свободного Мира сказать, прокричать этому Миру то, что скрыто за железным Занавесом.
Господь так хотел, Господь приказал, раб Божий Иоанн выполнил. А выполнив, ушел из мира.
Прошел год с момента его ухода, и семена, брошенные Иваном Лукьяновичем в сердца русских людей, дали пышные зеленые всходы. Время придет – и жатва созреет. Время придет, сомнений в этом нет и быть не может.
«Жар-птица», Сан-Франциско,
апрель 1954 года. С. 21–23
Философия здравого смысла
Я позволю себе напомнить уважаемым читателям позабытую большинством из них, но очень созвучную современности сказку Андерсена.
– В некое государство явились два ловких проходимца и уверили его население в том, что они – замечательные художники, мастера, могущие создать королю прекраснейшие, небывалые одежды, столь легкие и тонкие, что видеть их могут только умные, развитие люди.
Они получили заказ и стали делать вид, что ткут, кроют, шьют… и никто не хотел признать себя глупым; все хвалили несуществующие ткани, узоры, украшения… Гипноз общего признания был столь силен, что сам король позволил облечь себя в фантастическую эфемерную одежду… Все превозносили искусство мастеров, и лишь случайно выглянувший поваренок воскликнул: – А король-то голый!
Казалось бы, что может объединить этого сказочного поваренка и современного русского публициста И. Л. Солоневича?
Но, вместе с тем, они крепко связаны между собою. Они оба базируют свою мысль на одних и тех же устоях: здравом смысле и свободе от предвзятых, навязанных извне, «утвержденных истин».
На этих двух, увы, крайне редких в наши дни качествах строит И. Солоневич свою, вышедшую в Буэнос-Айресе книгу «Диктатура импотентов», и подкрепляет свои выводы не ссылками на «общепризнанные авторитеты», не положениями «утвержденных наукой» теорий, но явными общеизвестными фактами, взятыми из окружающей нас современной жизни.
В центре его внимания – социалистические доктрины, под гипнозом которых находится сейчас в той или иной мере большая половина населения мира.
– Один американский ученый, – повествует И. Солоневич, – собрал в своей книге 261 определение социализма, и все они сводятся к одному: «всё будет прекрасно»… лишь только к власти придет именно эта группа социалистических доктринеров. Разница между ними лишь в том, что одни обещают это всеобщее «прекрасно» на завтра, другие на послезавтра, третьи откладывают на 500 лет. Но рядовой человек, уверовавший в осуществление этого всеобщего «прекрасного», не хочет ждать 500 и предпочитает ближайшие сроки.
Мы имеем теперь широкое поле для проверки на практике, на личном опыте осуществления всех этих «основанных на данных точной науки» посулов.
Вот перед нами осуществление ортодоксально марксистской «классической», ленинско-сталинской программы… «Прекрасного» мало!
Испробован нами и немарксистский метод в обработке Гитлера и Муссолини. Результат тот же.
Перед нами теперь протекает еще незаконченный, но уже давший вполне ощутимые показатели социалистический опыт по способу м-ра Этли. Средний англичанин, евший больше всех в мире, принужден повседневно и прогрессивно сокращать свой аппетит. Гордый фунт первый раз в истории девальвирован. Не менее гордый британский лев принужден протягивать свою лапу за океан уже не за данью властителю, а за подаянием нищему… Где же «прекрасное»?
Столь же простому и столь же ясному анализу на основании личного опыта каждого из нас, живущих в XX веке, подвергает И. Солоневич и основные элементы всех социалистических доктрин: плановость производства и потребления, дирижизм, национализации всех видов, и не обозначенные в программах, но неразрывно связанные со всеми формами социализма – безудержное развитие бюрократии – говоря проще: дармоедство, снижение производительности труда и неизбежный в конечном счете тоталитаризм.
Автор называет свой труд «не научным». Он прав, если считать науку только родной дочерью средневековой схоластики. Но ведь личный опыт и реально видимый, ощутимый и неоспоримый факт тоже чему-то учат? И, кажется, достаточно толково и вразумительно? Требует ли явный факт дополнительных подтверждений?
И. Солоневич огулом отрицает также всю философию, забывая, что далеко не вся она заключена в многотомных, опровергавших друг друга собраниях сочинений. Есть и другая: философия здравого смысла, которой пользовался в России малоизвестный философ Сковорода, а в Греции – более известный Диоген, не написавший ни строчки, но научивший кое-чему искушенного в аристотелевой премудрости Александра… и многие нефилософы. Например, русский мужик.
«Диктатура импотентов» ценна и интересна для русского читателя, но еще нужнее она иностранному. Предыдущая книга И. Солоневича «Россия в концлагере» вышла на 20 с лишком языках. Пожелаем этой новой его книге большого количества переводов. Не ради нее самой, но ради читателей. Авось, кто-нибудь из них, прочтя ее, и поднимется в своем понимании современности до уровня андерсеновского поваренка.
Алексей Алымов
«Русский клич», Рим,
октябрь 1949 года. С. 17–18
«Сатирикон»
Журнал сделал редакционную ошибку: в № 4 он поместил пламенную декларацию своей преданности мертворожденному СОНР-у[151], ненужную в сатирическом издании, неуместную в данном литературном жанре. Это расхолодило и оттолкнуло от него значительную часть читателей. Тем не менее, оставляя в стороне неудачное политиканство его редакторов, журнал в целом не плох: его поэты остры и занимательны, художники умеют находить темы. Проза много слабее.
Политическая сатира – очень трудный жанр. Она требует от своих работников чрезвычайного внимания к каждому слову, к каждому штриху, отточенности, меткости, созвучия с моментом и большой сработанности всего авторского коллектива. Это достигается не сразу, но в длительном творческом процессе. На протяжении одиннадцати вышедших номеров «Сатирикона» заметны успехи его авторов в этом направлении: тематический плацдарм его литераторов расширяется, художники, грешившие в первых номерах излишним в данном случае реализмом, постепенно овладевают спецификой карикатуры. Жаль, что личность самого Сталина, а не вся система, остается главным объектом их сатиры. Это придает журналу антисталинский, а не антисоветский характер, сужает поле его обстрела. Сатира – мощное оружие и ее орган необходим в нашей борьбе за свободу России. Пожелаем «Сатирикону» очиститься от мелкого, местного политиканства и направить свою силу своего огня на цель № 1, марксизм-советизм во всех его проявлениях.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
5 июля 1952 года, № 129. С. 3
«Литературный современник»
Все три вышедших номера журнала имеют прекрасную внешность: убористый, но четкий шрифт, хорошая бумага, чуждая провинциализма, элегантная обложка и даже иллюстрации – связанные с текстом репродукции картин новых русских художников.
В литературном отделе много новых имен, но есть и получившие уже известность: Л. Ржевский, Е. Гагарин, С. Юрасов. Большая часть помещенного в нем – «Человеческие документы» бывших советских каторжан. Это – вполне понятная и оправданная реакция вырвавшихся на свободу из тюрьмы. Упрекать за это редакцию нельзя: надо выкрикнуть боль. Подживет рана – найдутся и другие темы.
Вполне уместен и целесообразен отдел «Голоса погибших» – характерные отрывки произведений задушенных советчиной, часть которых осталась неизвестной и советскому читателю, например, мгновенно изъятая «Повесть о непогашенной луне» Б. Пильняка. Приведенные выдержки подтверждают наличие «подспудного мышления» в среде подсоветских русских писателей. Интересен отдел критики. В нем много ценных, ярких статей на современные темы литературы, языка, театра и даже живописи. Широкий охват и объективный внеполитический подход к анализу. Дельно!
Журнал выходит на средства FIF[152] в Мюнхене. Его главный редактор – Б. Яковлев[153], политических воззрений которого мы не разделяем, но, несмотря на это, рекомендуем «Литературный современник» нашим читателям и единомышленникам. Он рассказывает много фактической правды, нужной той части «старой» эмиграции, которая до сих пор еще не уяснила себе внутренней «подспудной» жизни, мышления и психики современного подсоветского русского человека.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
5 июля 1952 года, № 129. С. 3
С выходящим под редакцией Б. Яковлева литературно-художественным журналом читатель зарубежья знаком. Этот журнал выпустил четыре прекрасно оформленных, но бедноватых содержанием номера и безвременно угас. Произошло это в связи с окончательным разочарованием Американского Комитета во всевозможных СОНР и КЦАБ. Тогдашние руководители этого почтенного учреждения свалили в одно лукошко и политику и литературу: лишив заработной платы, вернее, попросту разогнав политических проходимцев сбонро-кцабовекой специальности, они заодно лишили материальной поддержки чисто литературный журнал «Современник» и очень интересный и нужный не только для современности, но и для потомства, выпускавшийся европейским объединением бывших политзаключенных в СССР журнал «Воля» под редакцией В. Позднякова[154]. Подобные совмещения явно несовместимого, очевидно, в духе «американского размаха», а также и… общественно– политической грамотности заатлантических дельцов от политики.
Теперь, исключительно благодаря напористости и энергии Б. Яковлева, «Литературный современник» воскрес, хотя и в несколько иной форме, чем прежде. Этим он обязан помощи «Фиф» – Фонда помощи писателям-беженцам, основанного Артуром Кестлером, за что русская антикоммунистическая общественность должна быть благодарна этому смелому и талантливому писателю, тем более, что перемена питавшего журнал финансового источника, безусловно, очень благоприятно отразилась и на его содержании: в прежнем «Литературном современнике», состоявшем под неусыпным контролем Американского Комитета, мы встречали имена лишь «допущенных и одобренных» этим Комитетом писателей, теперь же в альманахе «Современник» их круг сильно расширился: один лишь беллетристический его отдел насчитывает около сорока имен писателей самых различных как литературных, так и политических направлений что, безусловно, нужно занести в актив возродившегося журнала-альманаха.
Очень различны эти писатели и по своему возрасту, литературному ставку и «известности». Рядом с маститым Ф. Степуном, давшим в альманах, как и полагается в его возрасте, воспоминания о мелочах давно ушедших времен, мы встречаем маленький, но прекрасный, ароматный рассказ малоизвестной, к сожалению, Л. Алексеевой[155] «Ложная весна» и ярко колоритный по языку, глубоко современный рассказ тоже, к сожалению, мало известного широким кругам читателей, Карпо Линейца «Неписаный закон», а среди стихов находим сильно отдающие запахом парижского морга строчки Георгия Иванова, чередующиеся на страницах альманаха с полной весенней радости «Песней о песне» Ольги Анстей[156].
Подобное разнообразие неизбежно создает известную пестроту сборника и содержит в себе как достоинства, так и недостатки. Б. Яковлеву удалось привлечь на его страницы очень многих писателей и поэтов, среди которых встречаются и «подающие надежды» и уже осуществившие в своем творчестве такого рода надежды читателей. Это неоспоримый плюс. Но вместе с тем неоспоримо и то, что, вместив на трехстах страницах сорок пьес беллетристов и поэтов, да еще двадцать три статьи и рецензии, редакция вынудила многих авторов выступить с незначительными и не характерными для общего колорита (а также и уровня) их творчества мелочами, отрывками из незаконченных, а, быть может, и недодуманных еще крупных произведений, заставила их укладываться в тесные рамки и этим самым обескровила, схематизировала свою большую и ценную организационную работу.
Трудно, вернее невозможно, сопоставить, в данном случае арифметически, эти два противоположных друг другу знака, и установить преобладание того или другого, но мы позволим себе, хотя бы субъективно, высказаться в пользу преобладания положительного над отрицательным, плюса над минусом.
Переходя к разбору отдельных произведений, начнем с идущих под положительным знаком. Прежде всего, о прекрасном по своему словесному узору и глубоком по вполне разработанной и завершенной теме рассказе Георгия Гребенщикова[157] «Суд Соломона». Автор сумел не внешне, не механически, но глубинно, органически связать в нем прошлое и настоящее родного ему Алтайского края, слить воедино жизнепонимание его кондовых, непоколебимых в своих традициях крестьян с духом русской законности, выраженном в реформе Царя-Освободителя. Одновременно он показал и подлинного русского интеллигента, не праздношатающегося языкоблуда, но работника, осуществлявшего российскую историческую государственность на далекой, пустынной окраине и сочетавшего там эту оформленную волею Монарха русскую писаную законность с неписаными законами крестьянского русского быта – фактической основой этой законности. Недурной рассказ «Казачья невеста» дала Ирина Сабурова[158], отказавшаяся на этот раз от излюбленных ею переодеваний своих героинь, изумрудных перстней и «алых башень». Просто, по-человечески, подошла она к небольшой теме из неравно пережитых нами времен, рассекла ее без ложного пафоса, без спекуляций на сексуальных уродствах – получилось правдиво и глубоко.
Сильный но своему драматизму, но тоже лишенный ходульности отрывок из своего романа «Страх» дал С. Юрасов. Перед читателем встала незабываемая картина трагедии Платтлинга, Лиенца, Римини, и других, подобных им, Голгоф русского антикоммунистического движения, уготованных ему утратившими последние остатки совести западными демократиями. Очевидно, автор нашел верный путь к выполнению своей задачи в этом романе, отбросил внешние, натуралистические, бьющие читателя по нервам «эффекты» и предпочел им трудную, извилистую тропу к внутренней трагедии свершенного, что много ценнее и с литературной, и с исторической, и с политической точек зрения. Ведь кровью, насилиями, избиениями, даже истреблениями инакомыслящих никого теперь не испугаешь ни в демократическом, ни в коммунистическом мире. Привыкли к ним люди нашего гуманного двадцатого века. Л. Ржевский также дал в альманах только главу из романа, в котором фигурируют те же персонажи, как и в большом его, хорошо известном читателю, романе «Между двух звезд». В этой главе он рассказывает о гибели своей чудесной «девушки из бункера». Но в этом его рассказе чувствуется и тема судьбы, неотвратимости предназначенного Богом человеку пути. Литературная форма, как всегда у Л. Ржевского, превосходна, и мы с нетерпением ждем появления в печати всего этого романа. Талантливый Борис Филиппов[159] показан в сборнике рассказом «Золотые яблоки», стоящим, к сожалению, ниже уровня этого писателя. То же приходится сказать об И. Сургучеве. Этому маститому автору прекрасной пьесы «Осенние скрипки» не стоило выступать в альманахе, давшем до известной степени обобщенный просмотр зарубежной русской литературы, с малозначительным, не ярким и довольно банальным по содержанию отрывком из пьесы. Сам редактор Б. Яковлев скромно ограничился тремя лирическими этюдами в прозе. Эти небольшие пьески нежны и мелодичны и, если можно сравнивать, вернее даже, сопоставлять литературу с музыкой, в них чувствуется шопеновские тона. Хорошо становится на душе, читая их, хотя немножко пощипывает в горле и что-то набегает на глаза…
Если расценивать содержание сборника, как хотя бы краткий, поскольку это позволяет место и средства, просмотр зарубежной русской литературы, то приходится пожалеть об отсутствии в нем автора «Мнимых величин» Н. Нарокова, талантливого Свена и некоторых других, уже утвердивших свою значительность новых для русского рассеяния авторов. Но не будем ставить этого в вину редакции: альманах свидетельствует о том, что она сделала этом направлении всё, что могла, и даже более чем могла, при крайней ограниченности ее материальные средств.
Несколько слов о стихах, представленных «Литературным современником» довольно обильно, но столь же пестро. Сопоставим два коротких отрывка из них.
…Христианства
Двухтысячелетняя мгла.
Это одна их сторона, один фланг… И другая, другой фланг:
Испеть, исплакать у ног Твоих
Тобой в меня заложенный стих,
Быть малой дождинкой в прибитой пыли,
Быть свечкой в храме Твоей земли.
Первые строки принадлежат «мэтру» парижских парнассцев, рамолических последышей фольгового века. Второй отрывок – перу, а вернее душе О. Анстей, одной из талантливейших представительниц новой русской, выстраданной на родине поэзии.
Эти полюсы говорят, как мне кажется, достаточно о стихах сборника. Поэтому ограничусь упоминанием о выделяющихся над их общим уровнем небольших стихотворениях А. Шишковой и Л. Алексеевой и сожалением об отсутствии среди имен поэтов талантливого и глубокого Кленовского.
Немного придется сказать и о втором отделе сборника – публицистическом, критическом и научном, в который включены также и некоторые воспоминания. В нем явно преобладают литературно-критические статьи о поэтах. Интересного в них мало. Тот же усвоенный, к сожалению, в среде русской эмиграции 1920 года набор трескучих, но мало содержательных фраз. Печально, что этой болезнью отставных критиков заразились и литературоведы военной и послевоенной эмиграции. Ведь основной задачей каждого критического разбора является прежде всего приближение разбираемого автора к читателю, а не отдаление одного от другого неудобоваримой и маловразумительной фразой. Особняком от этого словоблудия стоит дельный, конкретный анализ второго всесоюзного съезда советских писателей, данный Е. Коваленко.
Научных статей очень мало и они слабы. «Мифотворчество грузин» Г. Робакидзе[160] грешит примитивной исторической неграмотностью, густо сдобренной дешевым националистическим самохвальством. Трудно назвать такую статью в какой-либо мере научной.
Незначительны по своему содержанию и помещенные в том же отделе воспоминания. Мало ценного и интересного рассказывают Ю. Поплавский[161] о последней встрече его с Чайковским и Е. Достоевская о первом аресте Милия Достоевского (сына писателя)[162].
Внешнее оформление сборника очень хорошее, абсолютно лишенное каких-либо претензий, но вместе с тем солидное и элегантное. Заслуживает лестного отзыва и работа его корректоров. Приходится пожалеть лишь о совершенно неуместном помещении в его начале каких-то каракуль А. Ремизова, очевидно, столь же косноязычного во внешней форме своей писанины, как и в ее содержании.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
8 сентября 1955 года, № 294. С. 4
«Военная быль»
О громозвучных победах, славных битвах русской Императорской армии, о подвигах и доблести ее офицеров и солдат знают все грамотные русские люди, теперь даже и по ту сторону Железного занавеса. Эти факты отражены и в исторической и в художественной нашей литературе.
Но о том, как выковывались составлявшие эту поистине замечательную армию ее чины, офицеры и солдаты, о предшествовавшей совершению подвига, подготовке к нему, о воспитании личности солдата и офицера, об их повседневном быте, их взаимоотношениях, всем укладе их жизни знают даже и здесь, в зарубежье, к сожалению, очень немногие.
Кривое зеркало «прогрессивной» части русской литературы столь исказило мнение о жизни Императорской русской армии, что среди нас до сих пор еще достаточно людей, рисующих себе эту жизнь по широко известному роману А. И. Куприна «Поединок» и однотипным ему «документам».
Журнал «Военная быль», как мы можем судить по дошедшим до нас последним его номерам, стремится к выправлению таких, в корне неправильных взглядов. Он дает на своих страницах множество документов, утверждающих совершенно обратное навязанным нам извне представлениям. Эти документы подлинны и широки по своему охвату: от писем Великого Князя Константина Константиновича, Августейшего начальника всех военно-учебных заведений предреволюционной России, до чисто литературных произведений бывших воспитанников русских кадетских корпусов, а теперь известных писателей А. Маркова и Е. Яконовского[163].
Кроме того, читатель найдет в этом пенном журнале много ярких и интересных свидетельств о мало известных ему фактах русской военной истории.
Размеры краткой заметки принуждают отметить лишь главнейшее. Письма Великого Князя Константина Константиновича дают полное представление о непосредственной близости, которую умел достигать Августейшей начальник всех корпусов с кадетами различных возрастов и классов, чуткости, с которой он подходил к их юным душам, и вместе с тем твердости, на которой он строил всю глубоко продуманную и четко организованную систему их воспитания. Воспоминания А. Маркова правдиво рисуют внутренний быт славного Николаевского кавалерийского училища и опровергают столь укоренившиеся в русском обществе нелепые представления о его традициях. Бывший кадет, а теперь известный писатель Е. Яконовский дает ряд автобиографических картин периода Гражданской войны и, как всегда, глубок и красочен в своем творчестве.
Редактор журнала А. А. Геринг[164] ведет его твердо и умело, несмотря на то, что он не профессиональный литератор, и вообще журнал «Военная быль» абсолютно лишен привкуса «любительства», дилетантизма, которым, к сожалению, грешат многие из наших зарубежных ведущих журналов в своих отделах воспоминаний.
Ценный журнал – «Военная быль». Он заслуживает глубокого внимания к себе со стороны всех читателей эмиграции, а не только военной ее части.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
23 сентября 1954 года, № 245. С. 5
Заметки читателя
I. «Возрождение», тетрадь 33-я
Высказывая свое впечатление от прочитанной книги или журнала в еженедельном издании, пишущий обязан ограничивать себя. Еженедельник – не ежедневная газета и тем более не толстый журнал: он экономит место, и поэтому предпочтем остановиться лишь на том, что нам кажется наиболее ярким в 33-й тетради «Возрождения». Но это не значит, конечно, что и прочее, помещенное в ней, не заслуживает внимания.
На страницах журнала снова, после долгого перерыва, появилось имя Б. Ширяева. Идет его повесть «Последний барин» первая часть трилогии, последняя часть которой «Овечья лужа» была уже прочтена нами в «Гранях» и позже, повторно, в небольшом, выходящем в Зальцбурге русском журнале «Луч». Снова видим ту же местность – один из уездов среднерусской черноземной полосы и некоторых действующих лиц, которые упомянуты в «Овечьей луже». Но в ней они – доживающие свой век старики, а здесь их молодость и расцвет сил. Общая тема «Последнего барина», как показывает и само название, – упадок последних предреволюционных поколений русского дворянства. Тема эта не новая. Она начата еще Сергеем Атавой[165], продолжена многими, а в наши дни широко развернута И. Буниным. Но в отличие от своих предшественников Б. Ширяев смотрит на «оскудение» не как на гниение трупа, но скорее как на естественное, не лишенное своеобразной красоты, умирание выполнившего свою жизненную задачу организма. В том, что прошло в 33-й тетради, нет грязи и смрада, нередко сопутствующего другим авторам, разрабатывающим ту же тему. С интересом ждем дальнейшего ее развития.
Е. Яконовский дает продолжение своего романа «Солнце задворок». Смелая, сочная кисть у этого художника слова. Действие романа развертывается на фоне эмигрантской нищеты, внешне-бытовой грязи, приниженности беженского житья, но автор умеет найти и здесь подлинные перлы глубоких и прекрасных человеческих чувств и переживаний. Будучи безусловным реалистом, он показывает страдание не как уродство, искажение, падение человеческого духа, но как очищение его, как проявление его высших начал, стимулирующих устремление к Добру. В раздавленном жизнью эмигранте, грязном пьянице, он умеет показать то высокое и прекрасное, зерна чего сохранены в глубинах его души, дают всходы и расцветают, согретые порывом глубокой любви к чужому ребенку покинувшей его женщины. Не обвиняя в подражательности, отметим созвучие Е. Яконовского традиции русского психологического романа, заложенной Ф. М. Достоевским.
В отделе воспоминаний не только привлекает внимание, но приковывает его к себе очерк А. В. Тырковой-Вильямс «Тени минувшего». С никогда не покидающей эту писательницу и мемуаристку правдивостью, А. В. Тыркова-Вильямс рассказывает в этом очерке об интересном эпизоде в жизни русской предреволюционной интеллигенции – демонстрации в Петербургском театре Суворина против поставленной там якобы юдофобской пьесы «Контрабандисты». Интересен сам факт, но еще более интересны и те фрагментарные литературные комментарии, которыми обильно и талантливо снабжает А. В. Тыркова-Вильямс свои воспоминания. Тема расширяется, и из-за эпизода выступает общественное явление во всей его полноте. Автор абсолютно беспристрастен. Обвинить А. В. Тыркову в стремлении оплевать, охаять свое поколение, своих единомышленников было бы полнейшей нелепостью, но вместе с тем ее правдивый рассказ показывает с потрясающей ясностью всю уродливость мышления и общественного поведения интеллигентской молодежи того времени, да и не только молодежи, но и ее зрелых руководителей, показывают и какую-то скрытую руку, направлявшую это поведение.
Очень интересен и разнохарактерен отдел «Дела и люди». Много ценного и в других разделах. В общем, в 33-й тетради «Возрождения» чувствуются какие-то новые веяния, и мы, постоянные читатели этого очень ценного для русской зарубежной общественности журнала, можем лишь пожелать их дальнейшего развития.
Н. Удовенко
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
17 июля 1954 года, № 235. С. 7
По страницам журналов
Начнем с самого толстого – с «Нового журнала», в объемистой утробе которого читатель рассчитывает найти самое ценное, самое актуальное из периодики зарубежья. Но, увы! Он находит там лишь давно уже переваренную им самим пищу для ума, только продукцию мышления дореволюционных поколений, которой вряд ли с большей для нее пользой питалась русская интеллигенция канувших в прошлое времен. Те же и то же. Наибольшим «новатором» в среде сотрудников «Нового журнала» выглядит сменовеховец Р. Гуль. Он отчасти созвучен текущему моменту: ведь просоветчики и агенты репатриации и теперь, в наши дни, призывают вкусить от благ советских достижений, к чему призывал он не так уж давно. Обособленно стоят имена М. Алданова и Б. Зайцева. Первый волнует читателя остротой скепсиса своих исторических характеристик, второй привлекает его мягкою нежностью осознанного и прочувственного увядания…
Последние тетради «Возрождения» (№ 33 и 34) воспринимаются читателем по-иному, чем «Новый журнал», и даже иначе, чем предыдущие выпуски самого «Возрождения». Запах нафталина, в котором хранились «чистые ризы российской демократии», постепенно выветривается. В оглавлении несколько новых, заинтересовывающих читателя имен и даже, – что было абсолютно невозможно в нафталинные времена журнала, – большая статья о народно-монархическом движении и его основоположнике И. Л. Солоневиче, замкнутом до того «второю цензурой» «прогрессивного» крыла зарубежья в круг замалчивания. Эта статья без подписи, что позволяет считать ее выражающей точку зрения редакции, взгляды которой на этот раз лишены той обычной злобности, с которой произносят штампованные «прогрессисты» ненавистное им имя И. Л. Солоневича. Читатель находит в ней вполне корректную и обоснованную со своей точки зрения полемику против резких суждений Ивана Лукьяновича о значении эпохи Петра I и о личности его самого. Полемика эта не нова, так же как и взгляды Ивана Лукьяновича. Они были высказаны еще славянофилами первой генерации – и тотчас же встретили ожесточенные возражения в среде западников. Далее – легкий полемический выпад против Б. Ширяева. Автор статьи правильно признает его последователем и сторонником исторической схемы Н. Я. Данилевского, но ошибочно обвиняет обоих в секуляризме. И Данилевский утверждает религиозное сознание, как основу своих культурно-исторических типов, и Ширяев следует ему, подтверждая свои историко-политические концепции образами своих беллетристических произведений. В целом эта статья даже дружественна, а не враждебна народно-монархическому движению.
Несколько статей Н. Андреева[166], объединенных под общим заголовком «Заметки читателя» (кстати, из текста ясно, что не читателя, а профессионального критика), возбуждают некоторое недоумение. В первой из них, правильно озаглавленной «Дважды два – четыре», автор доказывает неоспоримую истину, что русской эмиграции есть, что сказать, что ее голос должен звучать и что «дерево эмигрантской литературы рубить не стоит». Всё это ясно и доказательств не требует. В другой же статье, озаглавленной «Заповедник», Н. Андреев изо всех сил, но тщетно старается убедить читателя в ценности шутовского косноязычия А. Ремизова и в ней же признается, что книги Ремизова читатель зарубежья не берет даже в руки – продается всего по сорок экземпляров из издания. Таким образом, в первой статье, критик утверждает не требующее доказательств, а во второй пытается доказать свои взгляды без подтверждений.
В литературно-художественном отделе внимание читателя привлекают к себе прежде всего повести Е. Яконовского «Солнце задворок» и Б. Ширяева «Последний барин». Автор первой из них, безусловно, глубокий и тонкий психолог, улавливающий едва заметные извивы душевных настроений и мастерски, без аффектации и подмалевки, показывающий их читателю. Повесть Б. Ширяева вызывает иные эмоции. В ней чувствуется свежесть липового цветения старых помещичьих садов средней России, ощущается красота угасания последних «дворянских гнезд», но автор рассказывает о ней без надрыва и даже без сожаления к ушедшему. Сменяются времена, сменяются песни. Всё течет, как должно тому быть. Но «сегодня» не должно заслонять собою зарю ушедшего «вчера». Об этих авторах говорят. Они близки читателю.
Лирический же этюд Г. Пожедаева[167] «Четыре ветра» узко объективен и в силу этого слабо воспринимается читателем.
Ю. Трубецкой[168] заканчивает свою повесть «Нищий принц» ярко вырисованной ям картиной быта халтуристов литературы в начале НЭПа. Данные им меткие характеристики вполне созвучны картинам и образам, набросанным Г. Ивановым в его книге «Петербургские зимы». Не напоминают ли они также современных «парижских поэтов» зарубежья, общепризнанным мэтром которых состоит тот же Г. Иванов?
Теперь о «Гранях» № 21. Журнал открывается «Сентиментальною повестью» Л. Ржевского. Ее эпиграф избран очень удачно: «О память сердца! Ты сильней “Рассудка памяти печальной”».
Именно память сердца, своего собственного сердца, могла вдохновить автора нежным и глубоким лиризмом, которым проникнута вся вещь – песня о незавершенной, недосказанной, оборванной, но не вырванной из сердца любви… Но с этой «вечной» темой Л. Ржевский не сплетает, но органически сращивает другую – чисто современную политическую и актуальную – травлю в стенах советского ВУЗа ученого, осмелившегося высказать некоторое свободомыслие в своей научной работе. Образы, набросанные автором короткими, но четкими штрихами, ярки и жизненны. Каждый персонаж представляется глазам читателя вполне законченным, определенным и ясным. Мастерская разработка Л. Ржевским одновременно двух, столь далеко отстоящих друг от друга тем, блестяще подтверждает уверенность «новых» писателей зарубежья в том, что политика не висит тяжким камнем на шее современной литературы и не тянет ее ко дну, как кричат их противники. Вся современная жизнь и особенно в стране Советов пропитана политикой, вплоть до тарелки и постели. Можно ли исключить ее при описании самой жизни? Косвенно подтверждает эту связь и язык, которым написана «Сентиментальная повесть». Он таков, каким говорит теперь интеллигенция подсоветской России. Л. Ржевский со свойственным ему художественным чутьем лишь очистил его от вульгаризмов и газетных шаблонов. В результате – чистая, выразительная и образная речь. Начало повести – описание весенней Москвы – буквально чарует своею правдой и глубиной образов того, кто знает и любит это время года в Москве.
Верен себе певец природы северной Руси, последователь и продолжатель Пришвина – В. Свен. Но на этот раз в его гармоничном очерке «Селигер» он не тоскует, не мучится одиночеством, как в некоторых предыдущих вещах, а, наоборот, радостно рассказывает о красотах дивного озера, с юмором – о советских порядках на нем и с любовью – о встрече с оборванцем, оказавшимся Василием Ивановичем Качаловым. Какая-то тихая умиротворенность овладевает читателем при чтении написанного Свеном. Очень интересны очерк В. Унковского[169] о Куприне и «За спиной героев» В. Самарина; «Дневник коллаборантки» Л. Осиповой переполняет читателя излишними деталями и тем притупляет его интерес к актуальной теме. Тем не менее, он содержит в себе много ценного. Сильны и глубоки стихи Кленовского.
Читателю остается еще высказаться о, к сожалению, мало известном широким кругам зарубежья регулярно выходящем в Сан-Франциско, единственном в эмиграции иллюстрированном журнале «Жар-птица». Тем, кто внимательно следил за развитием этого журнала на новом месте – в былые годы он выходил в Шанхае – ясен постепенный, но неуклонный рост его качества. Редакция, очевидно, не обеспеченная материальной базой, всё же сумела вовлечь в свою работу нескольких глубоко интересующих читателя авторов, как уже известных, так и совсем новых. Кстати, большинство сотрудников журнала принадлежит к числу новой эмиграции. Крупных вещей размеры журнала помещать в нем не позволяют, но только короткие рассказы и очерки. Поэтому воздержимся от указаний имен, отметив лишь одно – историко-этимолога А. Кур[170], дающего очень смелые, порою даже поражающие читателя изыскания о древней, до Св. Владимира, эпохе жизни русского народа и первого русского государственного образования. На текущую современность «Жар-птица» также быстро и чутко реагирует, информируя о главнейших событиях дня и помещая соответствующие фотоклише.
Можно было бы еще много написать как положительного, так и отрицательного, о нашей литературно-художественной периодике. Она, безусловно, оживает и обновляется, пополняется новыми соками после перерыва военных лет. Но довольно. Ведь эта статья озаглавлена «Заметки читателя» – только простого читателя, который рассказывает в ней о своих наиболее ярких впечатлениях, воспринятых от прочитанного. Детально и углубленно судить о творчестве авторов зарубежья предоставим присяжным критикам. Их достаточно, и у каждого в запасе более чем достаточно нужных и ненужных, содержательных и бессодержательных, злых и добрых, а больше всего, затасканных, штампованных слов. Платя дань юбилейному году, вспомним фразу Чехова о присяжных критиках: «Наибольшее впечатление произвел на меня Скабичевский. Он написал, что я умру пьяным под забором».
Мудрое речение этого «прогрессивного» критика, как мы видим, в дальнейшем не подтвердилось.
Н. Удовенко
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
2 сентября 1954 года, № 242. С. 7–8
Заметки читателя
II. «Возрождение», № 35
Начнем с упреков. Литературный отдел последнего номера «Возрождения» открывается рассказом А. Ремизова «Алазион». Это – «вывеска», но вряд ли она привлечет к себе внимание читателя. Мало найдется таких, кому было бы действительно интересно и приятно прочесть грубую вариацию на тему гоголевского «Вия», граничащую с плагиатом и, кроме того, замусоренную грамматическими неправильностями и нелепым словотворчеством. Можно ли писать, например, «неведомый объявитель», когда для всякого грамотного человека ясно, что объявляют не неведомым, а не ведающим, или заменять прекрасное русское слово пригород несуразным окологордъем? А что такое «безвестный ведец»? «Похитники»? «Зинутий»? Или шедевр словотворчества – «крк»?
Недавно В. Зеелер в своей рецензии на книгу Б. Ольшанского обвинил автора в употреблении им общеизвестных в СССР, но непонятных некоторым в эмиграции слов «комбат», «начдив», и т. п., заявив что такую книгу нужно читать со словарем. Но где найти словарь для уразумения нелепого словоблудия А Ремизова? – может спросить читатель г. Зеелера.
И еще упрек. Лучшие вещи, идущие в последних номерах «Возрождения», «Солнце задворок» Е. Яконовского и «Последний барин» Б. Ширяева, даны в столь малых дозах, что читателю просто нечего о них сказать и подумать. Ему было бы во много раз приятнее, если бы «Возрождение» применило метод дореволюционных сборников-альманахов: давало бы меньшее количество авторов, но полнее каждого из них.
На этом кончим упреки и перейдем к наиболее заинтересовавшим нас страницам. В «Маленьких рассказах» привлекает внимание «На рассвете» Е. Тарициной. Сколько искренности, чуткости, понимание девичьей души и умения выразить ее в слове у этого автора! Прочтя этот небольшой рассказ, невольно вспоминаешь дивные страницы Л. Толстого, запечатлевшие переживания Наташи Ростовой на первом балу. Не будем говорить о разнице масштабов авторов, но отметим разницу в общем антураже великосветского бала Наташи и советской вечеринки Настеньки. Дистанция между ними огромна, но чувства обеих девушек… очень близки между собою. Вся гнусь советчины не смогла вытравить из души русской девушки того вечно женственного, вечно прекрасного и чисто русского, что показал в свое время Л. Толстой. Спасибо Е. Тарициной, что она сумела рассказать об этом.
Глубокое впечатление оставляет передовая статья А. В. Тырковой-Вильямс «Россия и Азия». Автор сумел доказать, что сложные историкополитические проблемы можно трактовать не общепринятым, к сожалению, сухим «профессорским» языком и не трескучими фразами журналиста, а изящным, воздействующим на чувства читателя словом, и мысли писателя от этой перемены не умаляются, но, наоборот, легче полнее и глубже воспринимаются читателем. Кроме того, статья А. В. Тырковой обильно насыщена фактами, мало известными многим из читателей и ярко иллюстрирующими высоко гуманное и мудрое управление царскими ставленниками присоединенных к России областей и государств, в частности, Средней Азии и Кавказа.
Знать это нам нужно, чтобы смыть с лица Императорской России тот деготь, которым измазали его «прогрессивные» писатели, публицисты и даже историки. «Злое словечко – господа Ташкентцы – пустил Щедрин, – пишет А В. Тыркова, – точно дегтем зачернил предприимчивость геройство, здоровое стремление сильного народа расширяться, обогащать жизнь, свою и своих соседей. Россия, прежняя дореволюционная Россия, много от Азии брала, но очень много ей и дала».
В отделе воспоминаний необычайно интересна статья П. Иванова «Законоучитель Императора Александра II и митрополит Филарет», рисующая яркий образ высоко образованного и глубоко проникнутого духом Христовым русского священника, и одновременно отношение к нему со стороны ханжествующих аристократов и даже подпавшего под их влияние высокого иерарха Синодальной Церкви. Приятно и интересно было прочесть правдивые и легко написанные страницы М. Георгина и С. Мацылева. Столь же приятно было видеть в разделе «Литература и искусство» новые имена, например, широко известного по другим изданиям В. Рудинского, отсутствовавшее на страницах «Возрождения» при прежнем руководстве этим ценным журналом. Будем ждать и дальнейшего расширения круга его сотрудников, расширения вне рамок узколобого политиканства.
Среди стихов западают в душу строчки Владимира Смоленского[171]:
Не стремись к земным вершинам – силы
Береги для тех иных высот,
Где над бездной Херувим поет,
Где парят Престолы, Власти, Силы.
Касаясь сокровенных глубин человеческой души, этот поэт находил свой творческий путь. Грубый реализм внешности нашей жизни – не его сфера. Хорошо и то, что он представлен в этом номере разом пятью стихотворениями, что дает читателю более полное представление о нем.
Заключительный отдел «Дела и люди», как всегда в «Возрождении», разнообразен и интересен. Кстати позволим себе немножко пополеми-зировать с П. Ковалевским, почему-то обрушившимся на статью «Печальные юбилеи», в частности на некоторые бесспорно справедливые и ни в какой мере не умаляющие величия таланта Чехова замечания о нем автора. Не ясно ли каждому то, что, проживи Антон Павлович еще 10–15 лет в добром здоровье, он дал бы, несомненно, гораздо больше русской литературе? Где же здесь умаление его таланта, в чем обвиняет П. Ковалевский автора статьи? Обсуждение любой проблемы с разных точек зрения, конечно, всегда ценно, но эти точки зрения должны быть в какой-то мере обоснованы, чем П. Ковалевский пренебрегает.
По дошедшим до нас сведениям, журнал «Возрождение» с будущего года переходит на ежемесячный выпуск. Это очень ценно для читателя. Двухмесячные перерывы в чтении крупных вещей обесценивают их самих, с одной стороны, и лишают читателя полноты впечатления.
Н. Удовенко
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
18 ноября 1954 года, № 253. С. 7
III. «Возрождение», № 36
Декабрьская тетрадь «Возрождения» как бы подводит итоги истекшего, довольно сложного в жизни журнала, года. В ней заканчиваются две наиболее крупные и по размерам и по литературному значению повести: «Солнце задворок» Е. Яконовского и «Последний барин» Б. Ширяева, что позволяет и читателю полнее проанализировать и высказать о них свое мнение. Оба автора заключают свои произведения смертью их «героев», но освещение, которое дал каждый из них этой трагической для человека неизбежности, ярко характеризует индивидуальные особенности одного и другого. Психолог Е. Яконовский последовательно провел своего «героя» по всем ступеням жертвенности, внимательно исследовал и показал читателю каждую из этих ступеней и, возведя на высшую из доступных в земной жизни – на жертвенник смертного подвига, обсек на нем исследованную им жизнь. Почвенник Б. Ширяев тот же акт физической смерти представил не драмой, но естественным и даже желанным концом драмы ушедшей жизни, возвратом к нарушенному ею, земной жизнью, духовному бытию, тем, что в народе у нас до сих пор еще говорят: «отмучился». На волнах угарного дыма с жертвенника самоубийцы вознес душу своего страдальца Е. Яконовский. Благостным звоном к ранней заутрене притекшим по тихой глади русской речки, проводил своего «последнего барина» в иной мир Б. Ширяев. Обе эти повести сделали лицо истекшего года журнала «Возрождение», и это лицо близко читателю, он отраженно видит в нем обе половины своей жизни: эту, что протекает в реальности «здесь», и ту, что «там», недоступную для его тела, но реальную для его души.
В. Рудинский, которого мы знали до сих пор лишь как публициста, продебютировал в беллетристике рассказом «Любовь мертвеца», развернутым им в современности, но выдержанным в стиле романтики начала прошлого века. Надир-Бек также дал приятный по колориту небольшой этюд «Каленька», набросанный в спокойном, ровном ритме жанра семейных хроник. Рядом с этими рассказами нужно поставить и охотничьи воспоминания кн. Искандера, насыщенные искренней любовью к животным и русской природе. Мы, живя поневоле в гаме и сутолоке своего века, отдыхаем при чтении таких вещей. Они нужны нам, и честь тому журналу и тем авторам, которые облегчают ими наши нерадостные дни.
А. Александрович[172] возобновил в номере 36 прерванные и всегда интересные «Записки певца». На этот раз он воскрешает в нашей памяти образ «властителя дум» нашего детства – знаменитого клоуна-дрессировщика Анатолия Дурова.
Стихи Н. Туроверова и Ю. Трубецкого поставлены на смежных страницах и невольно напрашивается сравнение этих поэтов. Как близки русской душе абсолютно лишенные надуманности и претенциозности строки самобытного казака, первого из них, как легко достигают они наших сердец и… с какими, нередко тщетными, потугами и ухищрениями стремится к тому же второй поэт.
Литературно-критический отдел на этот раз несколько однообразен. Бунин, Чехов, Шмелев, Гречанинов – одни только юбилеи. Хочется слышать и читать о живых, живущих и борящихся. Но этот пробел заполняет раздел «Дела и люди». Он полон современности. Каждая из помещенных в нем статей глубоко актуальна, своевременна и идейно заострена.
Н. Удовенко
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
13 января 1955 года, № 260. С. 4
IV. «Возрождение», № 37
Первая тетрадь текущего года посвящена двухсотлетнему юбилею Московского университета. Она открывается статьей В. Маклакова, озаглавленной «Университет и Толстой». Читатель несколько удивлен, так как помнит, что Л. Н. Толстой учился не в Московском, а в Казанском университете, да и то недолго. Он, конечно, с интересом вчитывается в эту статью, надеясь найти в ней нечто совершенно для него новое, но, к своему разочарованию, ничего нового в ней не находит. Семнадцать страниц статьи дают пересказ давно уже известного о Л. Н. Толстом вообще, и ни слова не говорят ни об его связи с Московским университетом, ни о самом Московском университете. Очевидно, шампанское, выпитое автором этой статьи за столом советского полпреда Богомолова при поздравлении его с победой и укреплением советской власти, расслабляюще подействовало на его память. Вторая статья о Московском университете профессора В. Н. Сперанского содержит много фактического материала и приходится пожалеть, что редакция уделила слишком мало места этому автору, или он сам пожелал быть излишне кратким.
На первом месте литературного отдела стоит рассказ И. Сургучева «Черная тетрадь», вернее его начало. Тепло, искренно и правдиво умеет писать И. Сургучев. Те, кто знают город, о котором он пишет, подтвердят это. Столь ясно и любовно повествует о нем автор. Нежно и проникновенно рассказывает он и о мгновенно возникшей любви, зажегшей светлым огнем два юных сердца. И. Сургучев умеет «любить любовь» и радоваться юности сквозь призму прожитой жизни. Это большой дар, превращающий его «Черную тетрадь» в чистую, светлую запись давно пережитого, невозвратно ушедшего.
Б. Ширяев, закончивший в декабрьском номере «Возрождения» повесть «Последний барин», начинает с нового года ее продолжение – «Ваньку Вьюгу». Тот же пейзаж, но освещенный с другой стороны, в ином аспекте. «Последний барин» – лебединая песнь угасающего поместного дворянства. Персонажи «Ваньки Вьюги» – крестьяне и главные действующие лица, в конфликте между которыми, видимо, строится повесть – конокрад и урядник. Большая смелость со стороны автора выдвинуть в герои урядника. Насколько помнится, это первый случай в русской литературе. И как бы заплевала автора, осмелившегося выдвинуть такого героя, критика XIX века! А теперь, среди нас, русских политических эмигрантов? Вероятно, и теперь найдутся желающие плюнуть в этого незаметного труженика, охранявшего их безопасность, но, думается, что пережитое все-таки кое-кого кое-чему научило и читатель оценит литературный образ, любовно и четко вырисованный Б. Ширяевым уже в первых главах повести.
«Тяжела ты, жизнь урядника Российской Империи! Один на всю волость, а в волости без малого двадцать тысяч человек… В грязь, в дождь, в метель гоняй по волости. А какое тебе от казны жалование? Поменьше того, что сидельцы у купцов в лавках получают. А они в тепле и работа чистая…» – рассказывает о себе герой повести Б. Ширяева, верно зарисованный им подлинный, незаметный герой, которого современное ему русское общество не умело увидеть, не умело оценить, и превратило в пугало охранявшего покой и благосостояние труженика.
Как всегда, ярок и правдив очерк А. В. Тырковой-Вильямс из серии «Тени минувшего». На этот раз она рассказывает о своих встречах с «властителями дум» русской интеллигенции предреволюционного периода. «Я пишу не критику», – предупреждает она читателя, – «я только восстанавливаю некоторые особенности литературного быта и духа того времени». Это обещание она честно выполняет. Перед читателем проходит «напоминающий полотера» Горький в дни его молодости, исчезает и снова появляется уже во всей своей славе певца революции, скупая за гроши драгоценный фарфор у ввергнутых в нищету своих поклонников, голодных, гонимых стариков.
Столь же ярка данная ею характеристика четы Мережковских-Гиппиус. Сам лжепророк, «бросающий туманные слова голосом чревовещателя», и достойная его супруга, «откликающаяся на них междометиями», – «выходило достаточно нелепо», констатирует А. В. Тыркова, а не лишенный русского здравого смысла Горький хмуро отмахивается от четы шарлатанов. «Так, штукарство одно», говорит он. Но мало было таких, кто умел разгадать внутреннее ничтожество этих «мнимых величин». А. В. Тыркова рассказывает о сборах на революцию в квартире Евдокимовых, кадетов по принадлежности к партии, но сочувствовавших и тем, кто готовился взорвать мир, к которому эти оппозиционные по отношению к самодержавию лица принадлежали. «Так буржуи добродушно рыли себе яму», пишет она.
Раздел поэзии на этот раз возвышается над обычным уровнем парижского Парнаса. В. Смоленский подлинно блеснул насыщенным глубоким чувством стихотворением «Россия». Интересны своим ритмическим построением и ценны силой вложенного в них реализма стихи «Г. П.», особенно стихотворение «Расстрел», но резко диссонирует им извлеченные из нафталина, непонятно для чего втиснутые в журнал формалистические версификации Федора Сологуба.
Анатолий Марков, приучивший нас, читателей, следить с большим интересом за его историческими очерками, на этот раз суховат, да и факты, вернее освещение, данное автором в очерке «Гайдамаки», можно с успехом оспаривать.
Литературно-критический отдел явно уклонился от своих задач, поставленных перед собой журналом «Возрождение». Русского в нем на этот раз очень мало. Он заполнен французским материалом и даже по какому-то недоразумению рецензиями на постановки парижских театров.
Зато раздел «Дела и люди» не только отвечает запросам читателя русского зарубежья, но показывает явное стремление журнала сомкнуться с современностью, осветить и проанализировать жизнь наших братьев, отрезанных Железным занавесом. «Религиозное возрождение», «Провал Молотова», «Загадки внутренней борьбы» – ценные и дельные статьи.
В составе редакции журнала произошли значительные изменения. Во главе редакции теперь стоит Г. А. Мейер. Судя по одному номеру, нельзя, конечно, дать ни положительной, ни отрицательной оценки этой перемене. Поживем – увидим.
Н. Удовенко
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
17 марта 1955 года, № 269. С. 7
Правдивая повесть
Издательское дело в Зарубежья почти не сдвинулось еще с мертвой точки. Причины этого лежат в материальной слабости, как самих издательств, так и покупательной способности всё еще расселяющейся массы «перемещенных лиц», но, как это показывают выходящие периодические издания, – не в отсутствии творческой работы в среде этой массы. В силу этого, теперь уже можно и должно говорить о наиболее крупных беллетристических произведениях, появляющихся в зарубежных русских журналах.
К числу их безусловно относится законченная печатанием в «Гранях» «Девушка из бункера» Л. Ржевского. Автор не только беллетрист, но и литературный критик, уже выступивший с рядом глубоких, продуманных статей. Это дает право предъявить к нему повышенные требования, не как к дебютанту, но как к зрелому, оформившемуся литератору, и Л. Ржевский отвечает на них четкой конструкцией фабулы, ее «отчищенностью» от отвлечений и длиннот, ясностью характеристик персонажей. Видно, что он строг к себе, и литературная работа для него не случайность, но жизненная цель.
Но основная ценность его повести в ее правдивости и объективности. Л. Ржевский сумел подойти к своим героям без предвзятого желания окрасить их в черный или белый цвет. Это и помогло ему разрешить трудную задачу: показать современное преломление «тургеневской девушки», дать его вне условных стилизационных приемов, чего не смог сделать со своей героиней С. Максимов[173] («Денис Бушуев»).
Л. Ржевский дал образ своей Наташи в очень простом, не осложненном драматической декоративностью рисунке и именно в силу этого смог правдиво и жизненно показать ее духовное «зерно», не нарушая внешней правдивости облика обычной комсомолки.
Фабула повести развернута им на столь близком еще нам фоне быта, оккупированной зоны России и лагерей военнопленных. В отделке деталей этого фона Л. Ржевский сумел сохранить ту же объективную правдивость, избежав трафаретного, к сожалению, для бездари изображения немцев «эренбурговскими фрицами» и русских – поголовными ходульными страстотерпцами. Он бросает темные и светлые мазки на обе стороны, и в этом та же правда.
Глубоко драматичная для нас проблема сочетания «пораженчества» и любви к Родине автором не разрешена. Он коснулся ее лишь поверхностно отдельными разорванными между собой мазками. Видимо, он и не ставил разрешение ее своей целью. Быть может, он глубже к ней подойдет в продолжении повести, возможность которого заставляет предполагать финал напечатанного, обещающего «неизвестное завтра».
В части языка Л. Ржевского можно упрекнуть в стремлении к неоправданной «новизне», толкающем его к вычурности и манерности. «Прососанные небесные обочины», «взлизнулось» и т. п. не обогащают языка новыми образами, но загромождают и лишь осложняют его, не повышая художественной ценности эпитета.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
3 ноября 1951 года, № 94. С. 7
По страницам журналов
II. Смелый роман
Просматривая в памяти всю русскую литературу XIX века, мы не найдем в ней ни одного сколь либо яркого отрицательного изображения революционера, подпольщика и даже террориста. Все разновидности этого чрезвычайно характерного для эпохи типа неизменно идеализировались, или, по крайней мере, героизировались «прогрессивной» литературой, даже бесспорные, явные бандиты вроде Сашки Жигулева. Это инспирированная и утвержденная «прогрессивной» же критикой традиция не могла быть нарушена даже в эмиграции. Краснов и Брешко-Брешковский с их бутафорскими большевиками в счет не идут. Но и Краснову, несомненно талантливому в своем жанре писателю, пришлось поплатиться за свою попытку – попасть в «лишенцы от литературы».
Эта «прогрессивная» традиция крепка и теперь, вопреки абсолютной ясности темы и здравому смыслу. Страшно срывать с демона личину божка. Даже смелейший из писателей «старой» эмиграции всё же ищет каких-то оправданий для залитых кровью не только Царя-Освободителя, но (теперь) и всего русского народа убийц в своих «Истоках».
Идущий в «Гранях» роман В. Мартова «Угасшие звезды» пробивает брешь в этой глухой стене. Автор, четко и крепко конструируя сложную фабулу, рисует в нем революционную работу подпольного кружка молодежи первого десятилетия текущего века: нелепое, гнусное убийство рядового, обычного инспектора гимназии; внутреннюю, полную зависти и злобы друг к другу жизнь этого, включающего представителей разных партий кружка и их общую звериную ненависть к России – единственный спаивающий их цемент.
В. Мартов объективен и смел. Он не побоялся даже отметить приоритет нерусского элемента в кружке и духовную уродливость его русских членов. Рисуя противный лагерь – прокурора военного суда и генерал-губернатора барона Меллера Закомельского, автор далек от их идеализации. Здесь он тоже объективен. Это большой плюс. Объективность – основа правдивости автора и доверия к нему читателя. Не обвиняя В. Мартова в подражательности, можно отметить некоторую преемственность его романа от «Бесов». Это не минус. В последних главах, вышедшей части отражательно намечен образ «чудесного грузина». Ждем дальнейшего развития этой темы, как и всего романа, с большим интересом. И первая и второй глубоко актуальны в наши дни.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
24 мая 1952 года, № 123. С. 6
III. «Грани», № 17
Последний сборник «Граней» открывается рассказом «старого» писателя И. Сургучева «Кающийся бес», но на этот раз редакцию журнала нельзя обвинить в отклонении от поставленной перед всем изданием, в целом основной цели отражения современной России, как это было возможно при появлении на страницах «Граней» косноязычных воспоминаний А. Ремизова. И. Сургучев со свойственным ему высоким мастерством сумел подойти к русской современности, даже отразив ее на фоне парижского богемного кафе «Ротонда».
Дальше идут новые имена, среди которых приковывает к себе внимание Н. Тарасова своим глубоко психологическим рассказом «У границы». Оба персонажа этого рассказа – остовка, добровольно возвращающаяся в СССР, зная, что там ждет ее смерть, но будучи не в силах преодолеть в себе тяги к родной земле, и допрашивающий ее на границе твердокаменный чекист, в душу которого ее появление вносит разлад и смятение, оба они взяты автором глубоко и правдиво. Сам сюжет рассказа ярок, актуален. «Ожидание» А. Кашина, тоже психологический этюд на сходную тему, много слабее, в нем сказываются трафареты ностальгического нытья. Небольшая повесть Л. Соколова «Пути-дороги» производит двойственное впечатление. С одной стороны автор выпукло и правдиво рисует в ней быт советской армии и настроения ее офицеров и солдат в минувшую войну, но, с другой стороны, ему можно поставить в упрек в недостаточной четкости композиции. У повести нет стержня. Она оставляет впечатление ряда картин, связанных между собою лишь основным действующим лицом и кажется незаконченной, недодуманной автором, несмотря на наличие в ней безусловной его талантливости.
Глубоко западают в душу читателя очерк и два рассказа уже не раз проявившего свою своеобразную талантливость В. Свена. Очерк – литературный портрет писателя М. Пришвина, справляющего в этом году свое восьмидесятилетие, великого знатока северной русской природы, стопроцентно русского писателя. В качестве иллюстрации к нему Свен дает два своих, связанных между собою рассказа, и действительно показывает в них то влияние, которое оказал Пришвин на новые поколения русских литераторов. И очерк, и рассказы написаны В. Свеном в свойственных ему мягких пастелевых тонах и насыщены нежной, несколько грустной лирикой стареющего, одинокого человека. Эта настроенность В. Свена близка многим в наши дни.
В отделе стихов радует Лидия Алексеева, именно радует читателя своею простотой, доходчивостью и изяществом образов.
В публицистической части привлекает внимание статья Н. Арсеньева «Русские просторы и народная душа», вернее, глава из его книги «Из русской духовной и творческой традиции». Много уже написано на эту тему, но в мышлении Н. Арсеньева заметна свежесть подхода к ней. Он избегает штампов и ищет новых путей, новых аргументов, новых исходных точек. Произведенный им в качестве подкрепляющего его мысль примера анализ психологического строя кн. Потемкина-Таврического глубок и интересен. Хотелось бы шире ознакомиться с его книгой.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
11 июля 1953 года, № 182. С. 6
IV. «Грани», № 22
Последний (№ 22) выпуск «Граней» посвящен Чехову. Редакцией журнала был, очевидно, намечен очень интересный план – показ русскому читателю восприятия творчества А. П. Чехова культурными слоями населения Западной Европы. Соответствующие статьи были заказаны крупнейшим литературным критикам и профессорам русской литературы в университетах Италии, Англии. Франции. Эти авторы отнеслись к своей задаче также очень добросовестно и дали «Граням» несколько фундаментальных статей. Так например, крупнейший славист Италии, автор четырехтомного труда по истории русской литературы, профессор Римского университета Этторе Логатто дал обстоятельнейшую библиографическую справку о всех переводах Чехова на итальянский язык, постановках его пьес и передач их по радио. С тем же вниманием отнеслись к своим работам и литературоведы Франции, Англии, Швеции, Дании и Сербии. С тою же добросовестностью… и в том же стиле: ни один из них не рассказал русскому читателю о том, как воспринимается А. П. Чехов читателем его страны, не дал психологического анализа этого восприятия и не указал ни тех черт творчества А. П. Чехова, какие близки его соотечественникам, ни тех, которые им чужды.
Статей русских авторов о Чехове, если не считать справки профессора Г. Струве, только одна – «Ее не будет больше никогда…» Георгия Петрова. Только одна, но и не захотелось бы читать других по прочтении ее, чтобы не нарушать гармонии того впечатления, которое овладевает читающим его строки. Не статьей, а песней хочется назвать эти странички печатного шрифта. Сколько чувства, сколько глубинного понимания духа творчества А. П. Чехова, сколько любви к нему и к созвучным ему сердцам вложил Г. Петров в свою критическую работу и думается, что сумел сказать в ней о Чехове много больше, чем иные многотомные труды о нем!
Можно ли назвать удачным опыт, произведенный редакцией «Граней»? С моей точки, он очень удачен, хотя вряд ли сама редакция того ожидала. Сопоставление глубинной, проникнутой чувством статьи русского автора с чисто формальным, обстоятельным, но лишь внешним подходом к той же теме западноевропейских литературоведов совершенно ясно говорит нам о мертвенности самой литературно-критической мысли западноевропейского читателя, с одной стороны, и о глубоком, эмоционально насыщенном восприятии литературы русским читателем – с другой. Ведь критик обычно рупор читателя и редко идет «против течения».
Наибольшая по объему вещь в беллетристическом отделе этого номера «Солнце всё же светит» Анатолия Дара. Автор называет ее романом, но судя по представленному, вернее было бы ее назвать серией тематически связанных очерков автобиографического характера, к тому же глубоко субъективных. Не сомневаясь в жертвенном героизме самого автора, позволим себе все же усумниться в том же высоком качестве, которым он наделяет всё население Ленинграда. Вряд ли обычный рядовой, к тому же вконец изголодавшийся ленинградский обыватель шел под палкой энкаведистов на окопные работы с таким же энтузиазмом, с каким, по словам автора, шла туда кучка основательно просоветизиро-ванных студентов.
Остальное – небольшие рассказы, но среди них буквально потрясают два: «Серка» В. Свена и «Стена» Б. Филиппова. В первой верный своим лирическим полутонам В. Свен раскрывает перед читателем душевную драму обманутого советским правительством солдата советской же армии, русского солдата, инвалида победной войны, лишенного даже той маленькой награды за свой жертвенный подвиг, которую он создал себе сам, без помощи посылавшей его на смерть власти. Рассказ «Серка» прост и по фабуле и по форме, и именно этой простотой он берет читателя за сердце. «Стена» Б. Филиппова много сложнее по своей психологической схеме… Здесь мы встречаемся с тою же, по существу, трагедией разочарования, потери веры в идею, которой служил, но эта трагедия протекает в более сложной, полной внутренних противоречий душе современного подсоветского русского интеллигента. Но вместе с тем и рядовой Иван Кожемяка («Серка»), и майор Лыгаков («Стена») – идентичны. Оба они – показатели того глубинного, разрастающегося в недрах порабощенной коммунизмом России процесса, о котором свидетельствуют и книги послевоенных перебежчиков, например, «Мы приходим с востока» В. Ольшанского.
Известная нам пока лишь как талантливая поэтесса Л. Алексеева выступила с небольшим рассказом «Мой осколок». Этот этюд, беглая зарисовка пробуждения первой любви в сердце девочки-подростка мягок по своим тонам, искренен и доходчив. Небольшой рассказ И. Сургучева «Письмо Периколлы» производит двойственное впечатление. С одной стороны, это глубокий экскурс в психику мятущейся, ищущей объекта любви женской души (само письмо «Периколлы»), но оправа, в которую облек автор основную тему, создает впечатление искусственной притянутости прошлого к современному. Это вызывает сомнение у читателя и расхолаживает его. А. Кашин дал снова довольно банальную зарисовку не то шанхайского, не то тяндзинского «дна» эмиграции, а Ремизов – три обычные для него сказочки, но на этот раз написанные чистым русским языком.
Очень интересны сонеты А. Лисицкой из цикла «Пряничный солдат». Эта поэтесса дает в стихах ряд исторических характеристик. С точки зрения истории с некоторыми из них можно и не согласиться, но бесспорны насыщенность стихов А. Лисицкой глубоким чувством и четкость ее поэтических форм. Отмечаем стихотворение «Три Алексея» посвященное мученику-отроку, Наследнику-Цесаревичу.
Литературно-критический отдел заполнен многоглагольной статьей В. Маркова «О Хлебникове», которую автор называет «Попыткой апологии и сопротивления». Этот подзаголовок уже сам по себе располагает к некоторому недоумению и выглядит надуманным. Текст статьи это недоумение усиливает. В нем очень много громких фраз, порою даже трескучих, и очень мало аргументаций, подтверждающих основные положения панегирика В. Маркова В. Хлебникову. Так например: «Не каждый ли ребенок природный футурист!» – патетически восклицает В. Марков. Согласимся, что в речи не умеющего еще говорить ребенка есть внешнее сходство с косноязычием Хлебникова, а у ребенка, впервые получившего в руки карандаш, его «творчество» мало отличается от картин Пикассо, но ведь ребенок всё же с течением времени выходит из своего «футуристического образа», к чему, конечно, не стремятся футуристы и к чему призывает В. Марков.
В конце статьи автор утверждает, что для правильного понимания поэзии «нужен мировой заумный язык», но пока такого языка еще не изобретено; не будем, как В. Марков, зачислять всех отрицательно относящихся к футуризму в число тех, которым «снизу ничего не видно». С. Левицкий дал прекрасный, короткий, но четкий и точный очерк философии С. Л. Франка. С большим интересом читается очерк о Пулковской обсерватории Е. Двойченко-Марковой. Немногие знают, что в 1839 г. по мысли и повелению императора Николая I «в России была основана Пулковская обсерватория, по богатству и совершенству своего оборудования сразу занявшая первое место в мире» и что на ней был установлен величайший в то время 15-дюймовый телескоп, равного которому США добились лишь восемь лет спустя. Подобные очерки очень ценны.
Среди довольно большого количества выходящих теперь в зарубежье журналов всё более и более привлекает к себе внимание «Жар-птица». Это издание, перекочевавшее в Сан-Франциско из Шанхая, сначала казалось довольно неустойчивым, одним из тех, которым суждено увянуть после двух-трех номеров. Но чем дальше мы следим за этим журналом, тем яснее видим, что работа его редактора Н. Чиркова не пропадает даром. Журнал, несомненно, растет, крепнет и проявляет тенденции к дальнейшему развитию. В последнем из дошедших до нас ноябрьском его номере отмечаем прекрасный очерк Н. А. Мельникова о деятельности сенатора Мак-Карти, снабженный многими интересными иллюстрациями, и рассказ Ю. Юльского «Ночной костер». Несколько удивляет порою странная орфография, принятая этим журналом, например, слово «совецкий», неприятно действует и небрежность корректуры.
Нельзя обойти молчанием рождение нового журнала «Путь Правды», выпускающего уже второй номер. Его издатель – Отдел Российского Политического Комитета в Лос-Анджелесе, редактор С. Корсунец. В перечне сотрудников мы находим профессора Н. С. Арсеньева, С. Л. Войцеховского, В. Г. Месняева, Н. В. Нарокова (автора известного романа «Мнимые величины»), Л. Ржевского, И. Сикорскаго и другие известные нам имена. В № 2 художественная литература занимает значительное место. Привлекает внимание «Рассказ переводчика» С. Корсунец и стихи Л. Алексеевой. В историческом отделе идет очерк Д. Пронина «Вторая мировая война на восточном фронте». В этой работе автор рассчитывает не на специализированного в военном деле читателя, но на рядового и рассказывает в ней о военных действиях обеих сторон простым и попятным языком, не прибегая к сложной военно-научной терминологии и не загружая читателя цифровыми данными. В этом большая ценность его труда, тем более, что автор подошел к своей задаче с полной объективностью, отдавая должное как положительным, так и отрицательным чертам обеих боровшихся между собой армий, а также достоинствам и недостаткам их полководцев.
«Наша страна», Буэнос-Айрес, 13 января 1955 года, № 260. С. 6
V. «Возрождение», № 42 и № 43
Обе вышедшие за последние месяцы (июнь и июль) тетради «Возрождения» № 42 и 43 приходится считать юбилейными – в честь тридцатилетия этого издания, выходившего до Второй мировой войны в форме газеты, под редакцией П. Б. Струве и позже – Ю. Ф. Семенова, а после войны возобновленного в форме толстого журнала, сначала двухмесячника, а теперь ежемесячника. Редакционные руководители журнала «Возрождение», к сожалению, часто менялись: первым был покойный И. И. Тхоржевский, его сменил С. П. Мельгунов, после которого редакционный портфель перешел в руки молодого талантливого беллетриста Е. М. Яконовского, а от него, уже в начале этого года, – к публицисту Г. Мейеру[174]. Подобные перемены, конечно, не могли не отражаться на самом журнале, направление и форма которою изменялись, в зависимости от перемены в его руководстве, о чем, безусловно, приходится пожалеть, т. к. и газета, и журнал «Возрождение» в целом представляют собою старейшее и обладающее наибольшим кругом постоянных читателей издание российского зарубежья, устремленное, по мысли его издателя Абрама Осиповича Гукасова[175], к сохранению и продлению русской национальной общественной мысли и культуры в тяжелых условиях эмиграции. Всегда ли с достаточной четкостью осуществлялось на страницах журнала и газеты это стремление его издателя – вопрос, которого мы не будем касаться в данном обзоре, рассматривая в нем лишь две последних тетради.
Ведущей статьей их обоих следовало бы считать публицистический очерк «Возрождение и белая идея» ее теперешнего редактора Г. А. Мейера, и читатель вправе искать в этой статье исторического обзора всего пройденного этим изданием пути. Особенно новый читатель, незнакомый с довоенным «Возрождением». Однако, он этого в ней не находит. Обширная эрудиция Мейера, очевидно, слишком давит на него, как на автора. Первая часть статьи, напечатанная в номере 42, заполнена целым рядом цитат и ссылок на Ф. Достоевского, К. Леонтьева и других русских мыслителей. В море этих экскурсов теряются немногочисленные фактические данные. Читатель не получает от этого очерка в целом четкого, ясного представления о путях, по которым шла общественная мысль российского зарубежья за истекшее тридцатилетие, к тому же даже и эти немногие фактические данные в значительной их части приходится брать под знак вопроса, т. к. сын профессора Петра Бернгардовича Струве – профессор Глеб Петрович Струве, в помещенном на страницах «Русской мысли» обширном письме в редакцию, обвиняет теперешнего редактора «Возрождения» Г. Мейера в целом ряде тенденциозных «неточностей». Ответ же ему Мейера кажется нам малоубедительным. Но не имея достаточных данных и знания первых десятилетий общественной жизни зарубежья, мы не можем взять на себя право участия в этой полемике, приняв ту или иную сторону. Поэтому лучше оставим всю ее в целом под знаком вопроса. А вот об изменениях в характере, форме и содержании самого журнала, произведенных в нем новым редактором, мы можем и находим нужным сказать несколько слов.
В отделе художественной прозы новой редакцией явно взята линия на заполнение его отдельными мелкими вещами – рассказами, этюдами и очерками возможно большего количества авторов. Крупные же вещи – повести и романы писателей зарубежья – не находят, как можно видеть, места на страницах журнала. Подобный курс нельзя признать правильным. Он мельчит как авторов, так и сам журнал. Живой пример этому помещенные в последних тетрадях мелкие рассказы талантливейшего автора «Мнимых величин» Н. Нарокова «Общественное мнение» и «Защитники закона». Оба они написаны вполне литературно, остроумно, занимательно, но трудно узнать в их авторе создателя столь глубокой по содержанию и яркой по форме повести, как написанные им «Мнимые величины». Для Н. Нарокова эти рассказы – снижение его несомненного таланта.
Думается, что маститые И. Сургучев и А. Ренников[176], вольно или невольно, пошли по тому же пути. Мы вправе ожидать от первого чего-либо более глубокого, чем его полемический очерк «Три топора», а от А. Ренникова – фельетонов более острых, чем его «Психологические этюды». Неприятно поражает уже в самом оглавлении обилие имен, взятых в черную рамку: П. Барк, 3. Гиппиус, В. Горянский, Н. Тэффи и даже не имевший, по существу, никакого отношения к «Возрождению» Максимилиан Волошин. Неужели литературное творчество российского зарубежья в его настоящем столь уж бедно, что приходится прибегать к помощи покойников?
Исторические статьи, помещенные в тех же тетрадях, говорят как раз об обратном. Н. Реймерс[177] дал чрезвычайно интересную и исторически обоснованную гипотезу причин высокого авторитета, которым пользовался св. князь Александр Невский у татар и, в частности, у самого Батыя. Его, к сожалению, слишком сжатый очерк «Св. Александр Невский и Батый», несмотря на некоторую свою схематичность, ярко освещает нам обе исторические фигуры – Невского и Батыя, – их встречу в Орде и результат этой встречи: спасение от татарского погрома северо-западной Руси – великого патриотического подвига св. князя. Очень ценен, но тоже грешит излишней сжатостью и схематичностью очерк историка А. Маркова «Самозванцы на Руси». Такого рода исторические статьи не только ценны, но насущно нужны российской политической эмиграции всех возрастов, т. к. они не только проливают правдивый свет на наше прошлое, но и служат мощным оружием в борьбе с денационализацией эмиграции, в особенности, ее молодых поколений.
Как всегда, прекрасны по форме, глубоко правдивы и беспристрастны воспоминания А. В. Тырковой-Вильямс «Тени минувшего». В этих тетрадях они как бы перекликаются, взаимно дополняя друг друга, с воспоминаниями Н. Тэффи о Куприне, Чулкове, Мейерхольде и, в особенности, о Зинаиде Гиппиус-Мережковской, детально и ярко вырисовывая эту уродливую до карикатурности фигуру, оказавшую в свое время столь пагубное, разлагающее влияние на «февральское поколение прогрессивной русской интеллигенции».
Последний, № 24, выпуск журнала «Грани» в своем литературном отделе придерживается как раз диаметрально-противоположного принятому «Возрождением» направления. Кроме стихов, в нем всего три вещи, две из которых «Солнце всё же светит» Анатолия Дара и «Родина ветловая» А. Землева[178] – крупные но размерам продолжения, начатых в предыдущих номерах того же журнала очерковых хроник. К сожалению, обе вещи крупны только по своим размерам. Наиболее ярким в литературном отделе этого номера является небольшой рассказ Е. Яконовского «Небесные фонарики». Этот талантливый писатель сумел в нем всего лишь на нескольких страницах дать глубокий психологический этюд общечеловеческой драмы – осознания наступающей старости.
В отделе критики и публицистики того же журнала приковывает внимание статья Б. Филиппова «Константин Леонтьев и эстетика жизни».
Даже и расходясь с автором этой статьи, вернее с некоторыми его концепциями, нужно, безусловно, признать и отметить глубокое изучение им религиозно-философского наследия большого русского мыслителя К. Леонтьева, заглушенного, замолчанного и затравленного современной ему либеральной критикой. Глубоко национальное жизнепонимание Леонтьева не архаично, но современно и в наши дни, в период возвращения российского народа, русской души на ее исторический путь, показатели чего мы можем наблюдать но обе стороны Железного занавеса.
Симпатичный и интересный журнал «Военная быль» выпустил в июле свой № 14. Он открывается очерком Г. Месняева[179], посвященным сорокалетию кончины Великого Князя Константина Константиновича, глубоко просвещенного и гуманнейшего начальника военноучебных заведений Российской Империи, одновременно поэта и драматурга. Месняев характеризует обе стороны деятельности Августейшего поэта, обе творческих направленности его высокой души, уделяя больше внимания его литературно-поэтическому творчеству. Но не следует ставить этой некоторой односторонности в упрек Месняеву, т. к. об административно-педагогической деятельности Великого Князя Константина Константиновича сказано уже достаточно на страницах того же журнала, да и сама «Военная быль» в целом, все авторы которой – бывшие воспитанники подведомственных Августейшему поэту кадетских корпусов – своей высокой культурой свидетельствуют о результатах его плодотворной деятельности в этом направлении. Перу того же талантливого автора – Г. Месняева – принадлежат и тепло написанные воспоминания «Кадетские годы», которые тоже отраженно освещают ту же тему. Историк А. Марков дает в том же номере прекрасный и насыщенный точными историческими данными этюд «Оклеветанный император» – Павел I.
Разоблачать клевету, которой опутано имя этого замечательного в нашей истории Монарха либеральной историографией, дать истинное, правдивое представление о нем самом, о главнейших актах его короткого царствования, о его любви к русскому народу и благих устремлениях, а также и о его мученической кончине – наш долг. Отметим попутно, что той же теме посвящена недавно вышедшая книга покойного сотрудника «Нашей страны» Старого Кирибея[180] и что Иван Лукьянович не раз упоминал в своих трудах об Императоре Павле I, как о народном Монархе, погибшем именно вследствие непосильной для него борьбы с окружавшим Престол аристократическим средостением.
С начала этого года в Нью-Йорке стал выходить по два раза в месяц иллюстрированный журнал «Нива», но внешности копирующий это замечательное издание дореволюционной России, сыгравшее очень большую роль в жизни русской провинции тех времен. Повторить старую «Ниву» русскому зарубежью, конечно, не по силам уже вследствие одних лишь причин финансового характера, но приблизиться к ней до известной степени по направленности и качеству материала возможно, что, очевидно, и поставила себе целью воскрешенная в Нью-Йорке «Нива». Но первые семь номеров заставляют желать ее улучшения. Литературный материал их однообразен и вял, недостаточно освещена жизнь зарубежья во всем ее многообразии. Но пожелаем успеха возрожденной «Ниве». Журнал такого рода очень нужен и ценен в условиях нашего рассеяния.
Первая половина текущего года в нашей периодической прессе проходит под знаком какой-то эпидемии смен руководства в целом ряде изданий, частью невольных, как например, в «Русской мысли», из состава ведущих работников которой смерть унесла В. Зеелера[181] и Полянского, а частью и вольных: Л. Ржевский оставил руководство «Гранями», перейдя на руководящую же работу в русском отделе радиостанции «Освобождение», что сулит улучшение радиопередач этого центра; в «Гранях» же руководство перешло к редколлегии, к лучшему это или к худшему – сказать пока нельзя. В «Возрождении» Г. Мейер сменил Е. Яконовского, вернувшего в прошлом году этот журнал на национальные рельсы. Перемены произошли и в руководстве маленького, но очень интересного журнальчика «Бюллетень о-ва помощи беженцам», выходящего в Лондоне. Поднявшая это издание на большую высоту Л. Норд, по непонятным причинам, уступила свое место г. Матвееву, который, в свою очередь, передал его анонимной редакционной коллегии. В целом же журнал, несомненно, проиграл и превратился в одно из многих местных бесцветных изданий. Да и вообще, невольно навертывается вопрос: чего больше – положительного или отрицательного в такой чехарде? В тех случаях, где она вызвана нашей (надо в этом признаться) неуживчивостью между собой, неумением ценить и уважать чужое мнение, склочничеством и прочими «болезнями эмиграции», о ней приходится только пожалеть.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
25 августа 1955 года, № 292. С. 3, 8
VI. «Возрождение», № 46
Странное впечатление производит последний (46) номер «Возрождения». По прочтении его читателю начинает казаться, что или русская зарубежная литература впала в последнюю стадию худосочия или же редакция журнала заболела литературным дальтонизмом, попросту говоря, куриной слепотой. Трудно найти на 160 страницах тетради что-либо действительно приковавшее внимание. Чисто литературный отдел по существу полностью отсутствует. Даже талантливо, как всегда, написанный очерк Н. Нарокова «Некультурный человек» представляет собою не творческий вымысел автора, а художественно изложенное им воспоминание о его встрече в молодости с ярким и целостным носителем русского христианского духа, но вместе с тем с некультурным, с европейской точки зрения, примитивным во всех своих действиях и образе жизни деревенским мужиком. Сам автор в ходе повествования не раз заверяет читателя, что он в данном случае рассказывает о действительно бывшем факте и действительно жившем человеке. Приходится пожалеть, что так глубоко, даже проникновенно понявший трагедию современной России автор «Мнимых величин» всё более и более отклоняется от современности или, иначе говоря, уходит из области зарубежной русской литературы в литературность чисто эмигрантского характера.
Зато Н. Евреинов[182] в своей драматической хронике из партийной жизни «Шаги Немезиды» впадает (или вернее впал) в грех обратного порядка. Пытаясь слиться в своей пьесе с жизнью современной России, отразить ее хотя бы частично, он избрал сюжет из очень мало кому известной области – интимной жизни вождей коммунистической банды. Фабула драматической хроники «Шаги Немезиды» построена на фоне внутрипартийной грызни, результатом которой было падение и казнь Ягоды, Зиновьева, Каменева, Бухарина и других подсудимых нашумевших на весь мир процессов. Действующие лица, во-первых, сам Сталин, перечисленные выше оппозиционеры, затем, конечно, Ежов, Радек, Вышинский, несколько второстепенных персонажей и две не оглашенные на процессе, вряд ли существовавшие в действительности женщины. Каким историческим материалом пользовался автор для создания психологической канвы своей пьесы – его личная тайна. Откуда он брал его, покрыто мраком неизвестности. Вернее всего, что с потолка или из каких-либо других мест от него недалеких. По крайней мере, психологический облик Бухарина, схематически вычерченный Н. Евреиновым, очень далек и от поведения самого Бухарина на процессе и от тех отрывочных сведений закулисного характера, которые иногда мелькают в газетах русского зарубежья. То же самое можно сказать и о Радеке. Ежов охарактеризован заурядным чекистом среднего ранга, но, думается, что он всё же был более крупной фигурой этой «почтенной корпорации», иначе ему вряд ли удалось бы подобрать ключи и свалить Ягоду. Не хотелось бы применить термин «халтура» к столь крупному драматургу режиссеру и театроведу, каким был Н. Евреинов. Но ведь у каждого писателя бывают творческие провалы, за которые ему потом приходится стыдиться.
Столь же беден и отдел поэзии. В тетради стихи только двух поэтов: неизменного для журнала В. Смоленского, давшего продолжение своего перевода эпической поэмы «Любовь Тристана и Изольды», кстати сказать, мало чем отличающегося от уже имеющихся в архиве русской словесности переводов этого произведения, и немножко лирики А. Ве-личковского. Вот и всё.
Что же это? Так ли уж на самом деле оскудела авторскими силами современная зарубежная русская литература? Этому не верится. Ведь объединил же альманах «Литературный современник» на своих страницах свыше шестидесяти авторских имен, различных, конечно, по уровню своей талантливости и по своей художественной направленности, но вместе с тем безусловно заслуживающих внимания со стороны читателя, и в целом дающих яркое и вполне реальное представление о большой и напряженной литературной работе, свершаемой в наши дни русским антикоммунистическим зарубежьем. Внимательному обозревателю к этим шестидесяти именам пришлось бы добавить и еще нескольких, к сожалению, систематически замалчиваемых критикой авторов, например, талантливого Н. Е. Русского, сатирические рассказы которого от времени до времени появляются на страницах «Русской мысли», но тонут в необъятном море дамского «творчества», денационализированной халтуры Анри Труайя (Тарасова) и прочей бесцветной пошлости, заполняющей эти страницы, хотя Н. Е. Русский бесспорно обладает ярким талантом сатирика, знанием подсоветского быта, тонкой наблюдательностью, а, кроме того, антикоммунистической заостренностью своих тем и прекрасным современным русским языком, даже с некоторой «шолоховской» его акцентировкой.
Зато отдел воспоминаний всех видов занимает едва ли не две трети всей печатной площади рецензируемой тетради. Наиболее интересны из них «Горький и черт» – воспоминания И. Сургучева об одном, в известной степени мистическом, эпизоде из жизни Горького.
– На свете, друг мой Горацио, есть многое такое, что и не снилось нашим мудрецам, – заканчивает словами Шекспира эти свои воспоминания автор.
Присоединимся к нему: много непонятного, могущего быть истолкованным только при помощи мистики, происходит нередко в нашей обыденной, повседневной жизни.
Просматривая все тетради «Возрождения», выпущенные в текущем году под редакцией Г. Мейера, приходится отметить полное отсутствие в них какой-либо четкой доминирующей направленности. Журнал то бросается в театроведение, уделяя статьям о театре и даже рецензиям о парижских постановках превалирующее место, то погружается в сумерки воспоминаний, то стремится заполнить свои страницы максимумом авторских имен, а то, наоборот, сводит количество авторов до минимума… Странно… Ведь путь «Возрождения» намечен не одним десятком лет и, думается, должен был бы быть вполне точным и определенным.
Зато очень приятное впечатление производят последние номера небольшого, но растущего с каждым выпуском журнала «Военная быль». Вот его редактор А. Геринг безусловно вполне ясно наметил свой путь, видит, ощущает его и идет по нему беспрерывно вверх! Номер пятнадцатый открывается очерком С. Роопа[183], посвященным памяти князей Гавриила и Игоря Константиновичей, офицеров Лейб-гвардии гусарского полка, вышедших вместе с ним на фронт в Первую мировую войну и несших в нем службу простых младших офицеров (корнета и поручика), не пользуясь никакими привилегиями, возможными и вполне понятными для князей Императорского Дома. Автор рассказывает о тяжелой разведочной службе, которую несли эти князья, о их близости с рядовыми гусарами и офицерами того же полка, а главное об их беспредельной любви к родине и не квасном, а подлинном высоком патриотизме. Он повествует об этом простым, лишенным какого-либо пафоса языком, и как радостно читать такие повествования в наши смрадные дни. Неплохи, как всегда, воспоминания Г. Месняева о его кадетских годах и особенно интересны отрывки из книги Г. Танутрова[184] «От Тифлиса до Парижа». В этих отрывках автор знакомит читателя с повседневной, быть может, даже тусклой полковою жизнью в мирное время на захолустной кавказской стоянке Царские-Колодцы, где размещался в предшествовавшие Первой мировой войне годы знаменитый и славный Тверской драгунский полк. Знакомясь с этой простой, бесхитростной жизнью, невольно задумываешься, как же в ее тесных рамках могли быть воспитаны доблестные герои, совершавшие подвиги в целом ряде войн? И размыслив об этом, приходишь к выводу, что именно эта простая, лишенная показного блеска мирная жизнь русской армии, ее бытовая близость с населением создавала ту спайку войска и народа, которая и являлась стимулом к подвигу и залогом побед.
«Вестник Института по изучению истории и культуры СССР» (Мюнхенского института) выпустил свой очередной номер 3(16). В наших националистических кругах существует несколько предвзятое мнение в отношении этого института, основанное на обобщении его со всевозможными КЦАБ-ами и СБОНР-ами, в свое время пользовавшимися покровительством и субсидиями того же Американского Комитета, на средства которого существует и Мюнхенский институт. Однако теперь следует внести ясность в этот вопрос и полностью отмежевать чисто научную деятельность Мюнхенского института от политической авантюры, служившей стержнем всех этих скоплений самозваных выразителей стремлений и чаяний современного российского народа, с которым ничего общего они не имели. Институт ведет чисто научную, внеполитиче-скую работу по изучению, освещению и фиксации как для иностранцев, так и для потомства проявлений подсоветской жизни во всех ее областях, а также и анализа этих явлений, поскольку это возможно в наших условиях.
Следует разоблачить также и беспочвенные слухи о бессменном в течение пяти лет организаторе, а позже директоре этого института Б. Яковлеве, которого безответственные лица выдавали то за чекиста, то за сына чекиста Варейкиса, то просто за советского агента… Имею возможность и считаю своим долгом заявить, что все эти слухи не имеют никакого основания: Б. Яковлев не литовец Варейкис, а сын православного русского священника с Поволжья, сознательно и с большою опасностью для своей жизни ушедший из страны осуществленного социализма именно ради того, чтобы бороться с этим самым ведущим в земной рай учением, что он теперь и осуществляет, идя по глубоко продуманному им пути научного разоблачения социалистической доктрины на основе анализа ее практического применения.
Путь этот трудный и, конечно, работа Мюнхенского института еще далека от своего идеала, но вместе с тем идти по этому пути необходимо для той части эмиграции, которая на базе своей научной и политической квалификации имеет к тому возможность. В рецензируемом номере останавливают внимание статьи проф. Г. Гипса[185] «Собственность в СССР» и В. Бондаренко «Сталин сегодня». Свет на роль масонства в политической жизни России в первые годы революции проливает статья д-ра А. «Посвятительные ордена в СССР», хотя данная автором информация по этому вопросу далеко не полноценна, но вместе с тем вряд ли и можно было бы ожидать в данном случае всеобъемлющей информации.
Нельзя обойти молчанием и созвучную тематике «Вестника», выпущенную тем же институтом, книгу Б. Яковлева «Концлагери в СССР», в которой автор дал образ исторического развития концлагерной системы, увязав его с актами соответствующего советского законодательства, и описание более полутораста лагерей рабского труда, снабженное точкой картой их распределения на территории подсоветской России. Приводя соответствующие неизвестные до настоящего времени документы, Яковлев констатирует и утверждает тот факт, что система концлагерей по своей сущности неразрывна с системой социалистического государства в целом и что первые наметки этой системы относятся уже к 1918 году – первому году владычества социалистических доктринеров – банды, возглавлявшейся в то время Лениным. Последующее же развитие рабского труда есть только утверждение и распространение заложенной им основы. Книга Б. Яковлева составлена несколько сухо, но вполне научно и точно.
Ознакомиться с ней полезно не только иностранцам, но русским, даже побывавшим в концлагерях, но всё же убежденным в том, что «при Ленине этого не было бы». Такие мечтатели, к сожалению, еще имеются.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
10 ноября 1955 года, № 303. С. 4
VII. «Грани», № 23
Недавно скончавшийся в СССР певец природы русского севера, самобытный и колоритный, подлинно русский романтик Михаил Пришвин нашел талантливого наследника и продолжателя своей творческой линии в лице В. Свена. Его рассказом «Бунт на корабле» открывается номер 23 «Граней». В. Свен пишет о двух мальчиках, один из которых мечтатель и искатель, восьмилетний Дон Кихот, другой же – его неизменный спутник, практичный материалист, пятилетний Санчо Панса. В рассказе «Бунт на крабле» В. Свен смог полностью освободиться от обычно сопутствующей его творчеству несколько пессимистической элегии. В нем он – романтик-оптимист, что придает краскам его словесной ткани трогательность, живость и цветистость. Тема рассказа – осуществленная мечта, мечта, бывшая полной реальностью для восьмилетнего Дон Кихота, «капитана ведущего к полюсу корабль», а об осуществлении этой мечты автор рассказывает в конце повести, документально подтверждая ее правдивость. Мальчик-мечтатель, выросши, стал на самом деле отважным исследователем полярных стран. В этой концовке «от автора» нельзя не отметить и другую линию творческой преемственности (но не подражания) В. Свена, на этот раз от Н. С. Лескова. Обе эти линии гармонично сочетались в новеллисте В. Свене. Обе они чисто русские, подлинно национальные. Поэтому радостно читать рассказы В. Свена и приятно писать о них.
Столь же портретны и документальны в своей канве «Героические рассказы» А. Франка. Он развенчивает в них фальшивый ореол, созданный, к сожалению, не без участия и русских литературных работников, вокруг партизан французского резистанса. Небольшие рассказы написаны живо и остро. Бытовая сатира, видимо, удается этому, пока еще малоизвестному нам писателю.
К сожалению, не можем сказать ничего о творческих достижениях Анатолия Дара, продолжающего печатать свой, так называемый, роман «Солнце всё же светит». Эго, кажется, третье или четвертое уже продолжение чисто дилетантской работы, по нам до сих пор не удается уловить в ней ни основной идеи, ни тематического стержня. Беглые, случайные, чисто субъективные, а в силу этого далеко не всегда правдивые зарисовки – и только.
Неплохо сделаны путевые очерки Федора Пульмана «Сердце Фландрии». Они читаются с интересом, дают колорит страны, сердце которой читатель действительно чувствует. Очерки того же типа А. Крамаровского «На Святой Земле» много слабее. Святости этой земли читатель во всяком случае не ощущает.
В отделе публицистики талантливый в своем поэтическом творчеств Д. Кленовский выступает со статьей «Казненные молчанием», в которой трактует довольно избитую и много раз уже использованную тему трагической судьбы русских поэтов. Он приводит в ней много интересных и ценных фактов, знакомит зарубежного русского читателя с некоторыми, почти неизвестными ему, но очень талантливыми поэтами, голоса которых приглушены на родине, например, с Георгием Шенгели[186]. Но некоторые из его сообщений, вероятно, недостаточно проверены самим автором, например, о «трагичной» судьбе поэта Владимира Нарбута». В данном случае допущенная Д. Кленовским героизация этого субъекта противоречит истине. Автор этих строк прекрасно знал в СССР и неоднократно встречал в первой половине тридцатых годов приспособленца, подхалима, безусловно аморального типа – Владимира Нарбута. Подтверждение этому моему мнению о нем можно найти также в книге «Петербургские зимы» Г. Иванова, близко знавшего В. Нарбута в первые годы революции.
Остро и метко характеризует Михайловского Г. Забежинский в статье «Критическое о критиках». Читая эту статью, становится стыдно за ту русскую молодежь предреволюционного поколения, которая избрала себе «властителем дум» это надутое, самовлюбленное ничтожество.
Очень ценен и интересен введенный журналом отдел «Отзывы читателей» о новых выходящих в зарубежье книгах. Ведет его Н. Тарасова[187] и ведет умело, как думается беспристрастно, подбирая отзывы читателей самой разнообразной направленности. Этот отдел дает и читателям и авторам много больше, чем отзывы наших общепризнанных критиков, с которыми вдумчивый читатель, как видно, далеко не всегда соглашается. Так, например, о превознесенной нашими «прогрессивными» критиками вплоть до «метафизических высот» книге И. Одоевцевой «Оставь надежду навсегда» читатель отзывается совсем по-иному.
«Как можно хвалить эту книгу», – восклицает читательница Н. Б. из Германии, – зачем хватается человек за то, чего не знает? Начала читать и бросила. Терпеть не могу фальши».
«Нет ничего удивительного в том, что И. Одоевцева состряпала это бульварное чтиво», – пишет другой читатель из Мюнхена, – «каждый автор выбирает жанр по своим возможностям. Но удивительно, как издательство им. Чехова принимает к печати халтуру… О какой правдивости может идти речь в изделии Одоевцевой?.. Какой цинизм избрать “сырьем” для бульварно-литературного сюсюканья тему, в которой не смыслишь, тему о самой несчастной в мире стране».
Или другое противоречие, на этот раз о тоже похваленной теми же критиками книге Криптона «Осада Ленинграда»: «Зачем издательство выпустило такое в свет? Язык… описать его нельзя», и дальше этот читатель приводит действительно изумительные «перлы» суконного косноязычия и безграмотности Криптона, непонятно каким образом пропущенные, знающей русский язык В. Александровой – главным редактором издательства.
«Военная быль» – журнал, издаваемый Общекадетским Объединением – выпустила № 12. В этом небольшом по размерам издании работает мало писателей-профессионалов. Кажется, всего лишь два: Е. Яконовский и Г. Месняев, но вместе с тем весь материал, появляющейся на страницах этого журнала, безусловно, вполне литературен и очень далек от писаний «от нечего делать».
О чем говорит этот непонятный на первый взгляд факт, подтвержденный кстати тем, что журнал всё же выходит типографским способом исключительно за счет подписки на него. Эта высокая квалификация литературного содержания «Военной были» показывает нам, насколько высоко стояло преподавание родного языка и литературы в кадетских корпусах, т. к. все сотрудники журнала – бывшие кадеты. Говорит этот факт и о том, что в среде офицерства русской армии не было недостатка в высококультурных людях, как кричали тогда «прогрессивные» литераторы во главе с (не тем будь помянут!) подлаживавшимся под их стиль А. И. Куприным.
Раз заговорили о журналах русского зарубежья, подтверждающих свою литературную ценность тем, что они могут существовать за счет одной лишь подписки, то нельзя промолчать о выходящем в Лондоне «Бюллетене» под редакцией Лидии Норд. Этот маленький, всего-то в восемь страничек журнал, тоже смог при регулярном еженедельном выпуске перейти на самоокупаемость. Талантливая Лидия Норд сумела блестяще поставить доверенное ей издание. Идущий в нем документальный роман «Маршал Тухачевский» читается с огромным интересом. Считаю долгом подтвердить правдивость автора, т. к. некоторых лиц, показанных в этом романе, я знал лично, например, женщину, сыгравшую трагическую роль в жизни маршала, С. Т. Чернолусскую – лицо, мало кому известное, но вместе с тем правдиво и точно зарисованное автором романа.
Мы не пользуемся подлыми методами борьбы, к которым прибегают наши политические противники, например, «заговором молчания», и поэтому находим нужным осведомить наших читателей о ценном и интересном, помещенном в журналах наших идейных врагов. В данном случае сообщаем, что в «Социалистическом вестнике» № 2–3 (февраль-март 1955 г.) даны очень интересные информации о происходящем в настоящее время в СССР. Р. Абрамович и С. Шварц в статьях «Загадка кремлевского сфинкса» и «Что происходит в Москве» приподняли, поскольку это возможно, занавес над кремлевскими тайнами. Б. Николаевский и П. Русланов поместили меткие характеристики маршалов Булганина и Жукова. Особенно же интересна информационная статья А. Воронова «Религиозность в СССР».
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
14 апреля 1955 года, № 273. С. 4
Итоги года
Истекший, 1955 год, был годом значительных перемен в руководящем составе выходящих в Европе русских толстых журналов, а также и газет, уделяющих место и внимание художественной литературе. В старейшем из журналов – «Возрождении», перешедшем на ежемесячный выпуск, талантливого Е. Яконовского сменил Г. Мейер; высококультурный и обладающий тонким литературным вкусом Л. Ржевский, не порывая с журналом, передал редакционный портфель в руки Н. Тарасовой; смерть унесла из редакционной коллегии «Русской мысли» Зеелера и Полянского, предоставив тем самым всю полноту редакционной власти Водову[188]; народилась и новая большая еженедельная газета «Русское воскресение», редакционный состав которой пока не вполне ясен, равно и как и ее литературная направленность, хотя художественной литературе эта газета уделяет очень много внимания. Все эти внутриредакционные изменения не могли не отразиться на журнальных полосах как в плоскости подбора авторов, так и в направленности качественных и тематических требований, предъявляемых руководством к литературным работникам.
Начнем с «Граней», как с наиболее яркого и насыщенного разнообразием тематических поисков журнала: три его вышедших в истекшем году номера в целом продолжают твердо принятую журналом линию, устремленную к познанию, пониманию и отражению жизни современного русского человека. Можно было бы сказать, что «Грани» стремятся стать свободною ветвью современной русской литературы, но не литературой эмигрантской. Однако в то же время в журнале ощущается некоторая двойственность. Кажется, что, с одной стороны, как редакционное руководство, так и сгруппированные им авторы дружно идут к намеченной цели, но вместе с тем, и на тех и на других висит какой-то груз, тяготящий их и тормозящий общее поступательное движение журнала. Словно что-то мешает им преодолеть географически отделяющую нас, зарубежных, от подсоветской России преграду…
Реальна ли эта преграда в литературе? Ведь написал же Н. В. Гоголь «Мертвые души» в Риме, творил же Тургенев во Франции и Германии чисто русские произведения при сравнительно редких посещениях России и даже при некотором субъективном отталкивании от нее? Они были свободны, возразят мне, и могли в любой момент вернуться на родину. Но возьмем тогда Герцена: он глубже и вернее понял родину, оценил и полюбил ее именно тогда, когда путь в нее был ему закрыт. Связь писателей с породившей их почвой осуществляется не плацкартой в экспрессе и даже не радиоволной. Связующие провода лежат в сфере духовной жизни и главный из них, магистральный – любовь, не утраченная любовь к живому, сущему человеку, произрастающему, мыслящему и чувствующему в родной писателю стихии.
Что же мешает «Граням» проложить и укрепить эти провода? Рассмотрим в отдельности крупнейших писателей их кружка. А. Кашин в рассказе «Вавилоновы звенья» подошел к чрезвычайно глубокой, общечеловеческой теме надрасовой, надплеменной солидарности и любви. Это чисто русская тема и одна из актуальнейших в наши дни. Но в газете «Последние новости». Был генеральным секретарем Русского национального комитета в Париже, членом правления Союза русских писателей и журналистов. Один из основателей, а затем и редактор газеты «Русская мысль». трудно рассмотреть ее в рассказе А. Кашина, развернутом им на фоне какого-то непонятного полуфантастического восточного пейзажа, тем более, что вычурный словесный орнамент, которому автор уделяет особое внимание, далеко не во всех случаях выражает настроенность как самого творца автора, так и его героев. Искать нового только во имя его новизны – бессмысленно. «Солнце цеплялось за гору световыми щупальцами» или «небо свертывалось и огромными обрывками повисало сверху» – только утомляющие читателя ребусы, но не живые, облегчающие ему восприятие темы образы. Откуда пришли они к Кашину? Не являются ли они печальным наследием господствовавшего в предреволюционный период в русской художественной прозе надуманного формализма?
Чисто русская тема избрана и А. Даром для его повести «Солнце всё же светит». Актуальная, современная тема. Но при попытках рассечь ее А. Дар идет не в глубину, а скоблит по поверхности, оперируя нарочитой вульгаризацией описываемых им людей. Снова преграда в подходе к ним, на этот раз уходящая корнями в натурализм другой группы, но тоже предреволюционных писателей (например, к Арцыбашеву).
А. Землев, напечатавший главы из чисто почвенной «Родины ветловой», безусловно, наиболее близок в «Гранях» к подлинной своей родине. Он – явно выраженный почвенник и, быть может, именно это-то и тормозит его творческий труд. Слишком глубоко, снова в то же дореволюционное прошлое копнул он и не смог связать его с настоящим, увяз в нем.
Аналогичный процесс наплетается и среди поэтов «Граней». Фольговая мишура «серебряного века» пророчилась в их творчество, очевидно, по канальчикам парижских монпарнассцев и уже затемнила своим тусклым блеском то молодое, свежее и радостное, что в предшествовавшие годы струилось в ароматных, росистых, непосредственно близких к сердцу стихах А. Шишковой и Л. Алексеевой. Ведь парижские монпарнассцы допускают в поэзию лишь три элемента: фальшивую, наигранную ностальгию, поношенные отрепья извращенных форм и смерть где-нибудь на дне тухлого канала, а то и в канализационной трубе… Их «мэтр» Г. Иванов определил эти каноны с исчерпывающей ясностью.
Тяжкий груз печального прошлого давит даже и на литературных критиков «Граней»: беспрерывные земные поклоны перед (нетленными ли?) мощами Бунина, помахивание кадилом «обезьяньему князю» А. Ремизову и, к счастью, бесплодная и неудачная попытка развенчать Есенина, сбросить в грязь его терновый венец.
«Возрождение» под руководством Г. Мейера, увы, не возродилось, а лишь глубже увязло в тине воспоминаний. Прошу не истолковать меня ложно. Воспоминания разные бывают. Одни из них – ценные исторические документы; другие – яркие, захватывающие читателя, правдивые образы прошлого, какие дарит нам, например, в том же «Возрождении» А. В. Тыркова-Вильямс. Но большинство воспоминаний о предреволюционных годах теперь, когда уже почти сорок лет беспрерывно зажевывается эта тема, представляют собою лишь старческую болтовню. Всё нужное, важное уже сказано, продискуссировано, и ушло в область истории, а мелкие субъективные детали вряд ли ценны. Попыток сблизиться с русской современностью в «Возрождении» за истекший год почти незаметно. Наоборот, даже такой глубокий аналитик подсоветского ада, как Н. Нароков, понявший и показавший страдания ввергнутых в этот ад, перешел на очень близкие к воспоминаниям темы, обработал их мило и изящно, но… по существу, только для послеобеденного чтения. О стихах печатающихся в «Возрождении» поэтов уже сказано в этой статье в абзаце о парижских монпарнассцах.
Литературный отдел газеты «Русская мысль», расширенный теперь, вследствие учащенного до трех раз в неделю выпуска этой газеты, пережил, очевидно, какой-то печальный для него кризис. Со страниц «Русской мысли» исчезли имена талантливых Н. Е. Русского, Л. Норд, стали очень редкими художественно-исторические и всегда с интересом читаемые очерки Маркова, зато кружок дамского литературного рукоделья, культивируемый этой газетой, зацвел махровым цветением всех оттенков радуги.
Новая газета «Русское воскресение» удаляет художественной литературе очень, даже, быть может, слишком для газеты много, внимания. Несмотря на еще «юношеский возраст» этого издания, оно сумело привлечь на свои страницы значительное количество известных в зарубежье литературных имен. Среди них есть и новые в этой области, например, В. Рудинский, работавший до того только в области публицистики. Но, несмотря на это, и здесь мы наблюдаем проявления того же процесса, который мы не можем назвать иначе, как денационализацией зарубежной ветви русской литературы. Тот же Рудинский, вывезший из советского ада огромный багаж наблюдений, переживаний, фактов, предпочитает держать все эти неоспоримые ценности в своем чемодане, а читателя угощает необычными случаями появлений сатаны в вагоне парижского метро, проходящими сквозь стены астральными телами таинственных девиц и прочей занимательной фантастикой в стиле Крыжановской и «Жар-цвета» Амфитеатрова. И здесь возврат к прошлому, к очень печальному прошлому.
Ведь подобная теософическая фантастика, хотя бы и снабженная некоторыми «научными» примечаниями, диаметрально противоположна глубоко христианской мистике русского народа, не умершей в его душе и доныне. Нам чрезвычайно приятно, что В. Рудинский вступил в область художественной литературы, но от души пожелаем ему отпереть свой чемодан и достать из него совершенно реальных красных дьяволов на нашей родине, и выкинуть в мусорный ящик все авантюры европейских чертей в парижском метро.
Итак, картина как будто печальная. Оскудение. Регресс. Ветвь свободной зарубежной русской литературы засыхает. Но так ли это? Вглядимся глубже. Ведь смог же эмигрант второго поколения, Е. Яконовский, покинувший Россию еще кадетом и почти не знающий ее, всё же написать «Солнце задворок» и «Небесные фонарики», рассекая чисто русские психологические темы в столь же русской направленности и лишь развертывая фабулы в обстановке эмиграции. Смог же И. Сургучев, покинувший Россию в 1920 году, связать современность ее жизни с обстановкой парижского кафе «Ротонда». Мастерски, умело, внутренне (как, например, в «Черной тетради»), а не механически. Следовательно, не так уж страшен черт, и, быть может, на действительно засыхавшей до прилива второй волны эмиграции ветви мы наблюдаем свежие побеги, привитые соками родной почвы. А ведь именно этих-то живительных соков и требует от писателей зарубежья его рассеянный по всему миру читатель. Мы слышим отовсюду жалобы, общий смысл которых таков: печататься негде, потому что изданий мало и все они влачат нищенское существование, т. к. читатель индифферентен и не хочет покупать их. Формально это так. Но кто же виноват в этом? Читатель, который не хочет анатомировать мертвецов, а требует живого, родного и близкого ему человека, или писатель, который его угощает мертвечиной под всевозможными соусами? Русская поэзия давно уже ответила на этот вопрос строками «Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий».
Могут возразить: пользоваться-то нечем и нечему радоваться. Так вот, первая задача русского свободного писателя именно найти, показать и повлечь в эту радость читателя, в светлую радость Веры, Надежды и Любви.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
26 января 1956 года, № 314. С. 7
VIII. «Грани», № 29 и № 30
Бывают литературные произведения, которые читатель после нескольких страниц откладывает в сторону не потому, что они написаны антихудожественно, бледно или слабо, но как раз в силу обратного: потому, что они написаны потрясающе сильно, смелыми, решительными мазками, потому, что правда в них безжалостно обнажена, потому, что они действительно до глубин души волнуют читателя. Так в юности было у меня с чтением «Братьев Карамазовых». Так теперь происходит с чтением идущего в «Гранях» романа Джорджа Орвелл «1984». Я читал его в несколько приемов, внутренне раздваиваясь: одна половина меня требовала дальнейшего чтения, другая выкликала: «Довольно! Это слишком ужасно».
Глубокий и талантливый Джордж Орвелл рисует в своем романе рядового человека, личность в обстановке завершенного, построенного коммунизма. Творческие позиции, с которых он исходит, – наша русская подсоветская современность. Резко набросанные им картины намного превосходят то, о чем мечтал Шигалев: «Каждого гения удушим в младенчестве…». Подобный акт кажется пустяком, мелким штрихом в правдивой картине Орвелла. Что там два-три десятка задушенных в год младенцев! Нет, вот когда задушены сотни миллионов, целые народы, нации, быть может, и всё население земного шара – вот тогда наступает подлинный, неоспоримый идеал социал-коммунизма. Страшно читать Джорджа Орвелла… Но нужно его читать тем, в ком не изжиты еще «родимые пятна советизма», и тем более тем, вряд ли многим, читателям «Граней», в руки к которым они попадают через дыры в Железном занавесе.
Однако, на читателя зарубежья последние номера этого журнала (№№ 29 и 30) производят несколько странное впечатление. Номер 29 посвящен памяти Ф. М. Достоевского. Это понятно и оспариванию не подлежит. Но он открывается перепечатками произведений великого писателя: частью первой «Записок из подполья», фантастическим рассказом «Сон смешного человека» и очерком о Пушкине. Нужно ли это? Ведь произведения Ф. М. Достоевского читатель зарубежья может легко достать в любой русской библиотеке. То же может сделать и подсоветский читатель, за исключением разве что «Бесов», хотя в советской прессе промелькнула заметка, что и они входят в выпускаемое юбилейное издание. Другого ищет читатель зарубежья на страницах наших немногих толстых журналов. Прежде всего «своих», современных, отражающих переживания наших поколений писателей, но как раз в этой области последние номера «Граней» бедноваты, по крайней мере в части беллетристики. В номере 29 только два не привлекающих особого внимания рассказа Нины Федоровой и Татьяны Кудашевой и того же уровня пьеса А. Кашина «Товарищи, Кронштадт наш». Но внимание читателя останавливает на себе окончание очерков А. Светланина «Преходящее и вечное». Дав в предыдущих номерах несколько ярких, твердо очертанных портретов изуродованных советскою жизнью людей с некоторою склонностью даже к обличительности, глубокий почвенник Светланин очень смело принял на себя разрешение труднейшей задачи – дать в критическом аспекте свой собственный автопортрет, как человека той же среды и той же эпохи. Трудно сказать, не зная его самого лично, удалось ли ему в этом случае добиться портретного сходства, но неудачей его смелую попытку назвать ни в коем случае нельзя: данные им зарисовки быта жизненны, правдивы и ценны сами по себе, ели даже и не вполне удовлетворяют требованиям реалистического портрета. Ведь так же писал и Лесков, по стезе которого уверенно идет Светланин.
Номер 30 «Граней» удивил неожиданностью. Талантливый писатель Л. Ржевский выступил в нем с переводами шведских поэтов. Я не сторонник формального разбора поэтических опусов в короткой газетной рецензии, поэтому ограничиваюсь кратким выражением своего впечатления от выбранных Л. Ржевским стихотворений шведских поэтов. Они близки русскому сердцу так же, как в свое время были ему близки рассказы-сказки Сельмы Лагерлеф и пастелевые повести норвежца Кнута Гамсуна. Быть может, дыхание севера роднит нас со Скандинавией. Доходят до сердца и интимные стихи Лидии Алексеевой. Радует помещенная в том же номере критическая статья А. Неймирока «О современной русской лирике в Советском Союзе». Этот молодой выступающий, кажется, впервые, как критик, поэт сумел преодолеть в себе тяжесть мертвого груза пресловутого наследия «серебряного века», висящую жерновом на шее большинства наших критиков поэзии. Он почувствовал даже в строках принудиловцев социалистического реализма «шуршание живых ключей под ледяным покровом», как пишет он сам. Значит, его ухо чутко, а раз так, то и слова его правдивы. Критическая статья Николая Оцупа о Шолохове оставляет меньшее впечатление: наговорено много – сказано – мало, а сказать о столь крупном писателе, как Шолохов, можно было бы и побольше.
Последние тетради «Возрождения» (№№ 53-54-55-56) несут чувство радостной надежды. В начале текущего года казалось, что пора уже петь панихиду на могиле этого самого распространенного и уважаемого в зарубежьи журнала, но, очевидно, его дорога пролегает по каким-то ухабам, то ведет к подъему, то вдруг совершенно неожиданно для читателя журнал скатывается чуть ли не в глубокий овраг, утрачивая, например, как это было в первые месяцы с. г., полностью свой беллетристический отдел. В последних четырех номерах мы видим обратное: успешный постепенный рост этого отдела, обогащение его новыми авторами и несомненное повышение литературного качества помещенных произведений. Ведущая повесть уже достаточно известной читателю зарубежья публицистки и беллетристки Лидии Норд – «Офелия». До того мы читали лишь талантливые статьи и рассказы этого автора. Теперь радостно приветствуем его первую крупную вещь. Читатель отдыхает и освежается струями ее чистой, свежей, вполне современной русской речи. Л. Норд сумела совершенно освободиться от лексической мишуры, которая уродливой коростой покрывает нередко талантливые работы прозаиков зарубежья, не находящих в себе смелости отряхнуться от дурного вкуса репьев, завезенных в эмиграцию литературными кривляками предреволюционного безвременья. Ее живопись пейзажей Царского Села совершенно свободна как от лживой изысканности бунинского приема, так и от дешевых эффектов, которыми оперируют, например, некоторые наши современники. Фон повести – среда художников периода НЭПа, их борьба с первыми нажимами социалистического реализма. Фабула с первых же глав захватывает читателя своей кажущейся нереальностью, быть может, даже призрачностью, ко вместе с тем она вполне реальна, жизненна и правдива. В ней – дух тех годов, верно уловленный автором.
Оригинален по теме и безупречен по форме рассказ Н. Нарокова «Издевательство» (№ 55). Автор продолжает свою серию «Странных рассказов», напоминающих порою жанр Эдгара По. Писатель, конечно, свободен избирать то или иное направление своего творчества. Но свободен и читатель в своих требованиях к тематике писателя. Думается, что читатели и почитатели автора «Мнимых величин» далеко не удовлетворены переходом их автора к метафизике от раскрытия «физики», реальности влияния социал-коммунизма на человеческую личность.
В историческом отделе журнала очень интересен очерк А. Маркова «Элементы анархии в истории русской смуты». Его выводы найдут, конечно, много противников, в том числе и автора этой рецензии, но собранный и приведенный им в статье исторический материал о Махно, Ангеле, Григорьеве и других «атаманах» времен Гражданской войны ценен и интересен. Как всегда, прекрасны правдивые мемуары А. Тырковой-Вильямс, продолжающей рассказывать на страницах «Возрождения» о своей полноценно прожитой жизни.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
13 декабря 1956 года, № 360. С. 6
А дальше что?
«О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»
Эта строка Пушкина невольно приходит на память при обзоре беллетристических отделов наших зарубежных газет и толстых журналов. В последнем январском номере «Возрождения», например, нет уже ни одного беллетристического произведения, ибо нельзя же считать серьезно художественной прозой очередное словоблудие Ремизова. «Новое Русское Слово», вероятно, в целях разумной экономии выезжает или на неоплачиваемых пере печатках подсоветских писателей или на рассказиках, написанных от нечего делать дилетантами. В «Новом Журнале» прочно окопался кружок престарелых «олимпийцев» и доступ туда посторонним возможен только при предъявлении свидетельства о «прогрессивности» и удостоверения о социалистической благонадежности. В общем, там те же, перепевающие в сотый раз то же. Такого же рода удостоверение требует теперь от своих беллетристов и «Русская мысль», о чем будет сказано ниже. Явные признаки оскудения наблюдаются и там. «Посев» перестал помещать на своих страницах беллетристику даже в очерковой ее форме, что в прошлом, безусловно, украшало его страницы. «Грани» выходят всего лишь четыре раза в год, с нередкой задержкой «по техническим причинам», уделяют большую часть места публицистике и философии, так что беллетристам в них явно тесно. Последняя надежда авторов зарубежья – «Издательство им. Чехова» – рухнуло по причинам, о которых тоже скажем ниже.
Это одна сторона медали. Теперь другая. Мы имеем точные сведения о том, что у талантливой писательницы Л. Норд имеется готовый роман и повесть. У глубочайшего из современных писателей зарубежья Н. Нарокова лежит в столе два готовых романа. Готова и большая книга, написанная Свеном, колоритные и ароматные рассказы которого тепло воспринимаются читателем русского зарубежья. Целая серия рассказов на современные русские темы написана острым сатириком-бытовиком Н. Е. Русским, но тоже лежит в его столе, как и многое из написанного другими литераторами новой эмиграции. Но в печать всё это не попадает. Почему?
Попутно отметим и другое, внутренне связанное с этим, явление. Наиболее талантливые из числа второго поколения «старой эмиграции», владеющее в совершенстве иностранными языками, предпочитают и печататься на этих языках, уходя из русской современной литературы. Таковы, например, Труайя-Тарасов. Сирин-Набоков.
Поверхностный зарубежный читатель, просматривая страницы беллетристических отделов нашей периодики, безусловно, приходит к очень печальному выводу:
– Оскудела наша художественная литература. Старики поумирали, а молодых талантов или совсем нет, или они денационализированы. Читать нечего.
Но этот поверхностный, только поверхностный, читатель глубоко ошибется в своем выводе. Причина по внешности несомненного оскудения зарубежной русской литературы скрыта не в самих писателях, не в снижении их творческих возможностей, а в тех непреодолимых для них препонах, которые стоят на пути этих писателей к читателю.
Первая из этих причин, образовавшаяся вокруг издательств и отдельных периодических изданий, печатающих беллетристику, кружковщина, в большинстве случаев осложненная партийностью и политиканством. Это не значит, конечно, что художественная литература должна быть строго отделена от политической жизни. Нет, в наши дни политика слишком глубоко вросла в жизнь и оторвать от нее литературу невозможно, но одно дело – политика, а другое – партийное политиканство, «направленчество» – самая гнусная традиция «прогрессивной» русской литературы, от которой в свое время страдали Лесков, Леонтьев и даже Чехов.
Приведем некоторые факты. Мы имеем точные сведения о том. что, например, талантливому сатирику Н. Е. Русскому категорически закрыт доступ па страницы «Русской мысли» ее теперешним руководством. Причины чисто партийные. Писательнице Л. Норд тем же руководством той же газеты предложено или прекратить свою работу в органах национальной мысли или не присылал больше своих материалов в «Русскую мысль». Роман Свена, посланный им Чеховскому издательству был этим издательством принят, но фактическое появление его в печать было отложено на неопределенно долгий срок. Автор был придужден взять свой роман обратно. Не приходится сомневаться, что подобных фактов было много, и не ими ли объясняется отход из русской зарубежной беллетристики таких безусловно талантливых писателей, как Г. Климов, Л. Ржевский, Н. Нароков (напечатавший за последний год только два или три незначительных рассказика), исчезновение рассказов и очерков Г. Андреева и многих других.
Писатель из среды второй волны антисоветской эмиграции явно не находит себе места. Он продолжает читаться «морлоком», «неполноценной личностью», хотя об этом после позорной для «прогрессивной» части русской эмиграции дискуссии не принято говорить вслух, но втайне это мнение о нем держится и практически осуществляется многими методами. Так, помимо «заговора молчания», которым в недавние еще годы пытались задушить И. Л. Солоневича, теперь применяется метод «принуждения к молчанию» или вынуждение автора писать по указке группировки, владеющей данным изданием или издательством. За примерами ходить недалеко. Безвременная гибель «Издательства им. Чехова» вызвана именно такого рода деятельностью блока меньшевиков-марксистов и их «прогрессивных» подпевал, захвативших это многообещавшее дело в свои цепкие руки. Обещая на словах надпартийность издательства, эти дельцы мастерски втерли очки слабо ориентировавшемуся в русской литературе американскому руководству. Они беспардонно кастрировали дореволюционных русских писателей и поэтов, вытравляя из них подлинно национальную сущность. Этой операции подверглись Леонтьев, Хомяков, Тютчев, Вл. Соловьев и др. Не избежал ее и Н. Гумилев, а Есенин был, очевидно, зачислен в кадры неполноценных. Скрепя сердце, напечатали куцый томик Шмелева… Зато «прогрессивным» писателям двери были открыты настежь. Не только пять книг Бунина, но даже явно устарелые фельетоны Осоргина, литературные очерки Терапиано, тенденциозные экономические работы Прокоповича, мало кому интересные речи Гольденвейзера, воспоминания Зензинова, Вишняка, Чернова и много подобных им заполнили макулатурой склады издательства, что и привело к его гибели, а литераторов русского зарубежья – к молчанию. Это большой удар для литературы русского зарубежья, но тою же «прогрессивной» кружковщиной нанесен ей и другой, пожалуй, еще более крепкий удар – разрыв современного читателя зарубежья с его печатью. Этот читатель берет в руки книгу какого-нибудь Осоргина или Адамовича, бегло проглядывает ее и отбрасывает «с насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом». В мышлении этого читателя образуется пустота, а в его сердце растет безнадежность, неверие в самого себя и в силы своего народа. Эта пустота обычно заполняется или обывательской повседневностью или стремлением к денационализации с тем, чтобы стать «как все», его окружающие. И невольно встает перед ним вопрос: «Стоило ли эмигрировать, порывать связь с родиной, даже если она порабощена кремлевской бандой?».
На мельницу большевистской пропаганды льется обильный поток воды. Эта вода вытекает из «прогрессивных» источников. Затхлая, гнилая вода, полная миазмов разложения трупов ушедшей эпохи.
Что дальше? Какой же выход из создавшегося положения, очень тяжелого для русской литературы зарубежья, стоящей в настоящий момент действительно на краю гибели?
Нам думается, что в идейном плане ее может спасти только понимание того, что литература современного русского зарубежья может существовать и развиваться только как единственная свободная ветвь всей современной русской литературы в целом, но не как обособленное деревцо специфически эмигрантской литературы. Выращивать такое деревцо на почве зашедшей в тупик русской литературы непосредственно предшествовавших революции десятилетий, на почве, пропитанной господствовавшей в то время в ней внутренней денационализации абсолютно бессмысленно в наши годы национального пробуждения России, симптомы которого видны нам даже отсюда, из зарубежья. Корни литературы этих годов окончательно сгнили, а некоторые сохранившиеся до нашего времени чахлые ветви неизбежно обречены смерти. Но легко сказать «пусть мертвые хоронят мертвых», труднее осуществить эти слова и еще труднее дать реальную, питательную почву для выращивания новых, заглушаемых этим сушняком, побегов.
Чеховское издательство давало все-таки новым русским писателям какие-то жалкие горсточки необходимой для их роста земли. Теперь нет и этого. Чтобы не впасть в окончательную безнадежность, будем надеяться на то, что наши наиболее крепкие периодические издания расширят свои литературные отделы, как в смысле увеличения печатной площади, так и в смысле предоставления ее беллетристам при условии освобождения их от партийно-групповой цензуры. Возможности для этого все-таки имеются. Например, то же «Новое русское слово» явно обладает излишком печатной площади, которую ему приходится заполнять очень мало интересной для читателя макулатурой. Издателям это не принесет вреда, но, наоборот, сблизит их издания с современным читателем современного русского зарубежья, разрыв издательств с которым подтверждается низкими тиражами этих изданий. Конечно, это паллиатив, но он все-таки даст возможность, если не развить в зарубежье, то хоть сохранить в нем жизненные соки подлинной национальной русской литературы, сохранить их для прививки освобожденному (а это всё же будет) русскому народу.
«Наша страна», Буэнос-Айрес,
9 февраля 1956 года, № 316. С. 4