— Испытанный номер, господин майор, — почтительно улыбаясь, сказал Щербатов, — два раза в Японии, раз на финской границе.
— Блестяще выполнено, господа! — одобрительно захохотал майор. — Ведь сколько раз этот трусливый осел отказывался от наших предложений!
— Блеск бриллиантов ослепил дурака! — пренебрежительно сказал Вернер.
— Жадность человеческая, господин майор, безгранична. В этом я убедился на своей работе. И что удивительно, — своим обычным, спокойным голосом рассказывал князь, — что чем обеспеченней человек, тем сильнее он стремится к…
— Вы философ, — снисходительно улыбнулся Гопкинс. — Меня самого удивил этот жадный торгаш, поддавшийся на такую детскую и смешную уловку.
— Никак нет-с. Мы с их сиятельством, — почтительно сказал Курочкин, указывая на Щербатова, — уже в четвертый раз на эту удочку ловим жадных до чужого богатства людей.
— Нужно быть только наблюдательным человеком и психологом, остальное пустяки. Жадность туманит мозги даже и более осторожным и умным людям, чем этот Казаналипов, — махнув рукой, сказал князь.
— Нет, он не так глуп, — сказал Вернер. — Прежде чем согласиться, этот купчишка обратился за справками и в городскую полицию, и в Бюро частного сыска…
Оба жулика переглянулись.
— Не беспокойтесь, — весело сказал Гопкинс, — по нашему приказанию о вас даны такие солидные рекомендации, что я и сам иногда начинаю думать, что вы и впрямь приличные люди!
Все четверо засмеялись; Гопкинс и Вернер — громко и откровенно, а князь и его подручный — тихо, тенорком, прикрывая ладонями рты.
— Ну, как вы теперь предполагаете морочить этого кладоискателя? — спросил американец.
— Как скажете! — поспешил Курочкин.
— Нужно немного повздорить, погорячиться, сделать вид, что недовольны отсрочкой его отъезда, — сказал Гопкинс.
— А как с деньгами? Можно ли брать у него под те сто фунтов?
— Немного можно, но не обирайте слишком этого болвана. Меня интересуют не деньги, а как вы объясните ему неудачу поисков, когда он вернется обратно?
Оба жулика переглянулись и рассмеялись.
— Самое легкое! — махнув рукой, сказал старик. — Мало ли что! Причин для неудачи много, хотя бы то, что за сорок пять лет большевики сто раз могли сносить, засыпать и видоизменять эти места!
— Опять же мы господину Мюллеру дадим план в верстах, а теперь там километры. Вот уже немалая путаница в расстоянии.
— Все предусмотрено! — хитро улыбнулся князь. — Вместо шоссейной дороги пошлем по тропке куда-нибудь вверх. Там везде горы, ясно, что и тропинок сколько угодно.
— Опять же чинар или орешник, дерево такое. Клад будто бы зарыт его сиятельством, — указывая на старика, почтительно сказал Курочкин, — а там этих чинаров за сорок лет, наверное, целый лес вырос!
— Молодцы, настоящие пройдохи! — восторженно глядя на жуликов, засмеялся Гопкинс.
— Затем, — словно не слыша одобрительных возгласов американца, продолжал князь, — у меня в этой бумаге написано «идти влево от тропинки вверх против течения ручья», а ведь с гор сбегают десятки ручьев и водопадов, поди догадайся, который из них самый нужный! А разве не могли высохнуть за это время ручьи? — чуть улыбаясь, говорил Щербатов. — И наконец, и сами большевики могли случайно обнаружить царские сокровища.
— Пройдохи! — задыхаясь от удовольствия, пробормотал американец. — Можете идти! Когда будет нужно, капитан, — он кивнул головой в сторону весело улыбающегося Вернера, — найдет вас.
Гопкинс отвернулся, князь и Курочкин исчезли в той же двери, а капитан Вернер взял портфель и, почтительно поклонившись американцу, ушел.
Так месяцев через десять в городе Орджоникидзе появился уже знакомый нам по первой главе пастор Иоганн Брухмиллер, совершавший туристскую поездку по Кавказу.
Глава IV
Автобус с иностранными туристами, шурша шинами по асфальту шоссе, легко катил в сторону Дарьяльского ущелья. Горы насупились и ближе подошли к дороге. Усеченное плато Столовой горы висело влево, коричневый Терек, весь в пене и брызгах, вздыхал и метался; зеленые леса, голубое небо, свежий, густо напоенный ароматами горных трав и цветов воздух врывался через спущенные стекла автобусов.
— Неповторимая красота! — сказал один из молодых немцев.
— А Кавказ только начинается, — улыбнулась переводчица. — Через сорок — пятьдесят минут мы въедем в ущелье, откуда и начнутся суровые и прекрасные места!
— «Да-ри-ал»! — с трудом прочла название ущелья молодая бельгийка, всматриваясь в свой Бедекер.
— Вы увидите, господа, буйный и прекрасный в своей дикой красоте Терек, над ним развалины крепости и дворцы знаменитой в древности грузинской царицы Тамары, — ровным, заученным голосом рассказывала слушавшим ее туристам переводчица. — В настоящее время вокруг реки по обе ее стороны идут крутые…
Резкий, болезненный стон прервал ее слова. Она замолчала, испуганно глядя на посеревшее от боли, искаженное лицо пастора Брухмиллера. Он хотел что-то сказать, но из его горла вырвался тяжелый стон и он, хватаясь за грудь, с трудом пробормотал: «Бо-боль-но!!» — и навзничь повалился на сиденье. Один из голландцев подхватил тяжело осевшее тело пастора. Испуганно закричали женщины, взволнованно перебивая друг друга, заговорили мужчины.
Впереди уже видны были дома и сады Ларса, одного из осетинских аулов, расположенных вдоль шоссе.
Переводчица что-то крикнула шоферу, и тот, быстро оглянувшись, понимающе кивнул ей головой, свернул с шоссе и остановил автобус у большого каменного здания.
Из автобуса выскочили туристы, перепуганные внезапной болезнью пастора. Озабоченная переводчица уже вела кого-то к машине. Растерянные женщины с испугом и участием смотрели, как двое осторожно положили на носилки бледного, стонущего пастора. Его искаженное страданием лицо было перекошено, глаза потухли, руки быстро и непрерывно дрожали. Было видно, как тяжело и сильно страдал этот еще полчаса назад крепкий, цветущий человек.
Больного внесли в здание. Это была школа. Фельдшер внимательно осмотрел больного.
— По-видимому, отравление недоброкачественной пищей, хотя возможен и инфаркт. Случай тяжелый, и больному ни в коем случае ехать дальше нельзя, — сказал он.
— Но как быть? — заволновались остальные туристы. — Это наш товарищ. Мы все вместе вылетели из Берлина… мы не можем оставить его одного в таком состоянии.
— Один он не будет. Сейчас из города вызовем доктора. Он осмотрит больного, и если это серьезно, то господина пастора, как это только будет возможно, перевезут в клинику города. Если же это, будем надеяться, просто сердечный припадок, то через день-другой он на легковой машине приедет в Тбилиси, где мы встретим его. Во всяком случае, о состоянии его здоровья мы каждый день два-три раза будем извещены по телефону, — успокаивая туристов, сказала переводчица.
— Это совсем другое дело, — с облегчением заговорили туристы.
Спустя несколько минут автобус с остальными иностранными гостями пошел дальше по своему маршруту, а внезапно заболевший пастор остался в школе местечка Ларе на попечении озабоченного фельдшера.
Чемодан и дорожный саквояж пастора стояли у изголовья кровати, которую принесли из квартиры начальника почтовой станции. Пастору было немного лучше. Он уже легче дышал, иногда что-то говоря по-немецки, но фельдшер и начальник станции не понимали его. Лицо Брухмиллера стало спокойнее, серый налет, первоначально покрывавший его, сошел, однако слабость и то и дело повторяющаяся в области сердца боль не оставляли его.
По телефону из Орджоникидзе сообщили, что доктор к больному выехал и чтобы фельдшер немедленно положил горячую грелку на сердце и повторил укол камфары. Пастор молча и беспрепятственно подчинился вторичному уколу. Теперь он даже несколько раз пробормотал: «ка-ра-шо… спа-сиба».
Приехавший вскоре доктор внимательно осмотрел больного, но, не найдя инфаркта и не обнаружив отравления, предложил было пастору на следующий день в санитарной машине переехать в городскую клинику, но Брухмиллер, через приехавшего с доктором переводчика, наотрез отказался.
— Зачем? Этот глупый сердечный припадок и так уже нарушил порядок моего путешествия по вашей стране. Зачем же осложнять его новыми обстоятельствами? Сейчас я слаб, мне нужен только свежий воздух и покой. Здесь того и другого больше, чем в городе. Со мною уже не раз бывали такие припадки. Три дня отдыха, хороший сон, питание и покой — вот все, что поднимало меня на ноги. Надеюсь, что все это я найду тут.
— Хорошо, — согласился врач, — только не спешите подниматься, выполняйте мои указания и будьте под наблюдением здешнего фельдшера. Завтра к двум часам дня я навещу вас.
Так пастор остался в Ларсе, окруженный заботами начальника почтовой станции, его жены, фельдшера и двух местных жительниц, которые должны были готовить пищу, какую только захочет их гость.
Пастор долго лежал с закрытыми глазами, размышляя о том, как поступить дальше, как, сделав вид, что ему несколько легче, начать поиски зарытого здесь, в нескольких десятках метров от станции Ларс, бриллиантов императрицы.
Глава V
Антон Ефимыч часов около десяти пошел к Тереку. Старик любил рыбачить. Часов с семи он уже накопал червяков, взял две свои любимые удочки с красным и оранжевым поплавками и, позавтракав, пошел к Тереку, где невдалеке от деревянного моста (кладок, как именовали его местные жители) он знал тихое место под ивами, где водился сом и крупная плотва.
Дарья Савельевна, проводив старика, аккуратно помыла посуду, переоделась и, вынув запрятанные с вечера окурки, пошла к начальнику милиции, майору Гоцолаеву.
Майор, человек средних лет, сначала небрежно слушал подробный рассказ гражданки Пашковой. Жилищные дела, семейные ссоры, пьяные дебоши хулиганов надоели ему, и он как раз и ожидал, что эта пожилая, упорно добивавшаяся приема «только к начальнику» женщина станет жаловаться ему на соседей или нерадивость домоуправа. Но вскоре майор понял, что здесь было что-то гораздо более важное, чем домашние склоки соседей. Он внимательно выслушал старуху, затем позвонил, и, когда в комнату вошел дежурный лейтенант, начальник милиции сказал: