— Лопата есть? — спросил он.
Лена ушла в сарай за лопатой, а он достал из-под верстака такой же отрезок трубы, внутри которого были старые газеты, засыпанные болтами и гайками. Второй отрезок трубы был также расклепан по концам, и его невозможно было отличить от первого.
«Сокровище» они вдвоем с Леной закопали в саду под деревом на глубину одного метра.
В ту ночь они сидели на кухне и пили чай. Лена не сводила с него влюбленных глаз.
— Леночка,— попросил Шлихт,— ни о чем не спрашивай. Через год мы все откопаем и будем сказочно богаты. Весь мир будет у твоих ног. Но не раньше. И прошу тебя — никому ни слова, иначе наша жизнь не будет стоить и ломаного гроша.
Она обняла его за шею и, глядя ему в глаза, нежно промурлыкала:
— Я на все согласна. С тобой хоть на край света.
— Леночка,— сказал Шлихт,— но ты понимаешь, что этот год нам придется попоститься.
— Ничего,— ответила она.— Как-нибудь продержимся.
На следующее утро Шлихт отнес доллары, необходимые для изготовления «кукол», и золотые изделия. Он их взял взаймы у человека, который ему полностью доверял. Так он получил год передышки.
Это не значило, что Шлихт собирался альфонсировать целый год. Просто у него появилась возможность не пороть горячку, осмотреться и сделать правильный выбор.
Разгон на вынос
Иосиф Маркович Бронштейн всю жизнь проработал на базе «Плодоовощторга». Начинал кладовщиком. К работе относился добросовестно и был замечен руководством, как человек смышленный, положительный и достойный доверия. Годам к пятидесяти был уже заместителем директора, а когда тот ушел на пенсию, занял его кресло. Он и сам подумывал о заслуженном отдыхе. Но дело было налажено, давало небольшую, но стабильную прибыль и бросать его не хотелось. Иосиф Маркович жил по принципу — от небольших доходов голова не болит. Иногда он задумывался о том, сколько ему нужно для полного счастья, и не находил ответа. Вроде, все было. И пятикомнатная квартира в престижном районе, обставленная антикварной мебелью, и иномарка в гараже. И кубышка на черный день. Но все же чего-то не хватало. И он каждый год откладывал свой уход на пенсию, хотя возраст уже был пенсионный.
Циля Моисеевна проснулась позже обычного и долго лежала в постели. Вставать не хотелось. Немного побаливала голова и давило под ложечкой.
«Это от переедания»,— подумала она.
Вчера они с Иосифом Марковичем были в гостях у Зигмундовичей, и она опять переела. Очень вкусная была фаршированная рыба с соусом из хрена, и она не смогла удержаться.
«Надо ограничить себя в еде»,— подумала Циля Моисеевна в очередной раз. Повернувшись на бок, она сладко задремала. Ее покой был нарушен настойчивой трелью звонка. Сердце сжалось в предчувствии чего-то недоброго. Скинув на пол мирно дремлющего у ее ног рыжего кота по кличке Царь Соломон, она накинула халат и подошла к окну.
Возле подъезда стоял синий фургончик-«пирожок», на каком частенько ездил Иосиф Маркович по служебным делам. Царь Соломон противно мяукнул, возмущенный беспричинной грубостью хозяйки, но, проявив свойственную ему мудрость, снисходительно глянул на Цилю Моисеевну и, потянувшись, важно удалился на кухню.
Звонок не умолкал, вселяя в сознание Цили Моисеевны самые недобрые предчувствия.
Подойдя к двери, она осторожно глянула в глазок. На лестничной площадке стояла полная женщина лет сорока пяти в белом переднике, одетом сверху старенького, видавшего виды кожушка. По виду это была торгашка-лоточница, каких на базе было больше десятка.
Отодвинув засов, Циля Моисеевна приоткрыла бронированную дверь на длину металлической цепочки и спросила:
— Вам кого?
— Я от Иосифа Марковича,— ответила торгашка.— У него большие неприятности. Он арестован. База опечатана и сейчас идет ревизия. Кажется, комиссия из Киева. Иосиф Маркович просил предать, чтобы вы срочно вынесли из квартиры все самое ценное. Он сказал, что вы знаете, что именно выносить. К вам с минуты на минуту должны приехать с обыском.
От такого известия голова у Цили Моисеевны пошла кругом. Легко сказать — вынеси все самое ценное. У них в квартире все ценное, начиная от старинной мебели, ковров, картин и заканчивая фарфоровой посудой и столовым серебром.
Собравшись с мыслями, она поняла, что спасти все невозможно. Нужно было выносить самое ценное. Открыв сейф, вмонтированный в стене, она сложила в кожаный саквояж полиэтиленовый кулек со стодолларовыми купюрами, несколько пачек отечественной валюты, замшевый мешочек с ювелирными изделиями и шкатулку со старинными золотыми монетами, к которым Иосиф Маркович питал большую слабость. Оставшееся в саквояже место она заполнила столовым серебром с эмалью и мелким антиквариатом. Накинув норковую шубу, она еще раз выглянула в окно. Во дворе не было ничего необычного. Тихо и пустынно было и на лестничной клетке.
Циля Моисеевна быстро засеменила вниз, боясь упустить время.
С теми, кого она сейчас меньше всего хотела видеть, она столкнулась при выходе из подъезда. Циля Моисеевна сразу же поняла, что они здесь по ее душу. Их было двое. Один из них, тот, что помоложе, был в милицейской форме с погонами лейтенанта, второй — в темном костюме и плаще. В руках у него была кожаная папка. Циле Моисеевне он чем-то напоминал майора Томина из сериала «Следствие ведут знатоки».
— Гражданка Бронштейн,— строго сказал «майор Томин»,— вы задержаны как соучастница вашего мужа Бронштейна Иосифа Марковича, обвиняемого в государственном хищении в особо крупных размерах. У
нас есть санкция прокурора на проведение обыска в вашей квартире.
Он открыл папку и показал какую-то бумагу с гербовой печатью.
— Возвращайтесь к себе и подумайте о том, что чистосердечное признание смягчает вину, а мы сходим за понятыми. Кстати, а что это за сумка у вас в руках? Наверняка, в ней то, что вы хотите утаить от следствия. Лейтенант, сделайте досмотр вещественных доказательств, находящихся в сумке, и отнесите ее в машину. Протокол и опись составим в отделении.
Ноги у Цили Моисеевны подкосились. Она безропотно отдала лейтенанту саквояж и пошла наверх.
Это были первые серьезные деньги, попавшие Шлихту в руки после освобождения. Пора было прекращать роль «кота», которая его не украшала.
Воры в законе
Звание вора дается нелегко, но еще труднее его удержать.
Вася Очко
С ворами в законе у Шлихта всегда складывались неплохие отношения. Жить в криминальном мире и не признавать воров в законе — нонсенс. Он не принимал полностью их идеологию, но во многом их взгляды совпадали. Шлихт не был идейным преступником, но ему постоянно нужны были деньги. Честность была для него непозволительной роскошью, и поэтому их дороги пересекались.
Воров в законе Шлихт уважал. Но только настоящих. А таких было немного. Законники — это элитная каста преступного мира, в которую могут войти только очень сильные, умные и целеустремленные люди. И считанные единицы могут достойно выдержать те испытания, которые приготовила им судьба. Для того чтобы быть вором в законе, надо им родиться. Законный вор имеет как на зоне, так и на свободе почти неограниченную власть. Многие стремятся к этой власти, но, не рассчитав свои силы, ломаются на полпути и гибнут. Звание вора дается нелегко, но еще труднее его удержать.
Сообщество воров в законе нельзя рассматривать как единое целое. Внутри его идет постоянная борьба за власть и влияние. В такой борьбе погиб Севин товарищ, вор в законе Вася Очко. Его застрелил в Ялте московский вор. Шла борьба за влияние на Крымском полуострове. С москвичом была сильная бандитская группировка, и превосходство оказалось на их стороне.
Хоронить Васю Очко собралось много народа. Кортеж машин длинной вереницей тянулся за гробом. Движение до самого кладбища было перекрыто. Не многих в нашем городе хоронили с таким почетом.
Псих, или «Ложный подрез»
Вор по кличке Псих и Шлихт были друзьями и партнерами. Когда Псих освободился, ему было под шестьдесят. Большую часть своей жизни он проскитался по тюрьмам и лагерям. Застал то время, когда шла война между ворами и «суками». Ссучившимися считались те, кто, не выдержав тяжести воровской жизни, пошел на контакт с лагерной администрацией. По своей сути, «суки», или, как их еще называли «бляди», были теми же ярко выраженными представителями преступного мира, но только с подмоченной репутацией. Помимо воров и «сук», в то время на зоне было много мастей. Основная масса — «мужики», но были еще и «ломом подпоясанные», «красные шапочки», «один на льдине». В этой круговерти Псих сумел выжить и не сломаться. Он дважды сидел в камере смертников по указу об ответственности за идейно-воровской террор. На суде пальцем вырвал себе глаз, и высшую меру заменили на «четвертак». А когда в 61-м году поменяли уголовный кодекс и максимальный срок стал пятнадцать лет, его
«четвертак» заменили на пятнадцать, из которых двенадцать он уже отсидел. Через три года он был на свободе. Однажды он сказал Шлихту:
— Я був там, де людина людину їсть.
Эту фразу можно было воспринимать как в прямом, так и в переносном смысле.
Не выдержав тягот лагерной жизни, самые решительные уходили в побег. Чаще всего бежали не из лагеря, где стояли часовые на вышках, и территория была ограждена забором из нескольких рядов колючей проволоки, а с лесной делянки. В тайге бригаду разбивали на звенья, и конвойным за всеми усмотреть было сложно. Большую часть времени конвоиры грелись у костра. Расчет был на то, что на тысячу километров вокруг простиралась тайга и бежать, не имея продуктов, было бессмысленно.
Чаще всего в побег уходили втроем. Двое матерых зеков брали с собой попутчика поупитаннее и потолще. Когда продукты кончались, его убивали, разделывали на куски и питались человечиной. Когда мясо кончалось, они уходили в разные стороны, чтобы не выменять у судьбы свою жиз