Летом текущего года Савин направился в Португалию и в одном из учреждений Лиссабона покушался на обманное получение крупной суммы денег, но это ему не удалось. Мнимый граф был арестован, но затем каким-то путем избег суда и только еще находился под арестом в ожидании скорого освобождения. Однако власти Лиссабона при наведении справок о графе Тулузе случайно обнаружили его настоящее имя и все преступное прошлое, о чем не замедлили сообщить в Петербург, предложив выдать преступника русскому правительству».
До португальской столицы они добирались пять дней, еще десять дней жили в миссии, ждали, пока уладят все дипломатические формальности, и только 20 августа вместе с Савиным погрузились на германский пароход «Бахия», следовавший в Гамбург.
Бывший корнет был пятидесятилетний красавец мужчина с гвардейской выправкой. Выглядел он, как будто не просидел больше месяца в тюрьме, а приехал с придворного бала – гладко выбрит, воротничок и манжеты безукоризненно белоснежны. Единственное, что портило впечатление, – это легкие ручные кандалы, которые Николай Герасимович маскировал перекинутым через руки плащом с атласной подкладкой.
– Здравствуйте, господа, – обратился он к столичным сыщикам. – Поскольку нам придется провести вместе не один день, нам следует представиться друг другу. Я – граф Николай-Эразм де Тулуз-Лотрек. С кем имею честь?
– Позвольте, какой же вы граф, Николай Герасимович? – заулыбался Власков. – Вы – беглый ссыльнопоселенец, бывший корнет Савин, мещанин горда Нарыма.
«Граф» только осуждающе покачал головой:
– Ошибаетесь, молодой человек, ох как вы ошибаетесь. Вам как полицейскому, прежде чем делать поспешные выводы, необходимо ознакомиться с моими документами. Они при мне, – Савин похлопал себя по карману, – не изволите ли взглянуть? Только прикажите снять браслеты, а то мне крайне в них неудобно. Куда я денусь?!
– Снимите, Николай Семенович, – распорядился Кунцевич.
– О, так вы мой тезка, Николай Семеныч! – обрадовался Савин. – А вас как прикажете называть? – обратился он к Кунцевичу.
– Чиновник для поручений коллежский секретарь Кунцевич Мечислав Николаевич.
– Не Николай, так Николаевич! Тоже хорошо, – радовался «граф», растирая освобожденные от оков руки. – Я смотрю, господа, вы прекрасные, интеллигентные люди! Уверен, что наше путешествие пройдет нескучно!
Скучать бывший корнет и правда не давал. Он оказался интереснейшим собеседником и высказывал энциклопедические знания по любому предмету разговора. Они практически подружились.
– Прекрасный вы человек, Мечислав Николаевич, мне даже вас немного жаль, – заявил как-то Николай Герасимович, раскуривая послеобеденную сигару.
– Это чего же вы меня жалеть вздумали? – удивился Кунцевич.
– Ну как! Вам же наверняка достанется от начальства за то, что вы меня в Петербург не доставите!
– Убежите? – улыбнулся коллежский секретарь.
– Староват я бегать, Мечислав Николаевич. В Гамбурге германские власти сами меня отпустят.
– С чего бы это им вас отпускать?
– Да потому что мой арест – одно сплошное беззаконие!
– Это где же беззаконие?
– Начнем с того, что я гражданин Северо-Американских Соединенных Штатов, а вы меня в Россию везете, хотя судить меня должны в моей стране.
– Николай Герасимович, не начинайте старую песню на новый лад. И потом, мое дело маленькое – привезти вас в Петербург и передать судебному следователю, он уж разберется.
– Какой следователь! Какой суд! Не будет никакого суда. Как вы не можете понять! Хотите пари? Вот смотрите. Максимальное наказание за побег с места ссылки по нашему Уложению – до одного года тюрьмы, так?
– Не помню, я Уложения давно не открывал.
– А я его вдоль и поперек изучил, поэтому поверьте мне на слово. До года. А что в соглашении о выдаче преступников, заключенном между нашим императором и португальским королем, говорится? А в пункте семь этого соглашения говорится, что выдаче подлежат только те лица, которые обвиняются страной, ходатайствующей о выдаче, в совершении преступления, за которое по законам этой страны может быть назначено наказание свыше одного года заключения в тюрьме или более тяжкое наказание! Понимаете? Свыше года! Не до года, а свыше. Нарушение? Грубейшее! Далее. Наш государь милостив и два раза прощал нам, грешникам, прегрешения наши, манифестами 1894 и 1896 годов. Попадаю я со своими проделками под эти манифесты? Да-с, под оба. Ну и наконец. Срок давности. По португальским законам он по таким делам составляет пять лет. Я бежал из ссылки 10 января 1895 года, а сейчас, слава богу, 1901-й! Более пяти лет прошло? Более! Так что никакому наказанию я не подлежу и даже имею право жительствовать в Европейской России, кроме столиц, разумеется.
– Так чего же вы тогда на родину не хотите? Суд разберется и отпустит вас.
– Мечислав Николаевич, вы что, действительно верите, что наш суд разберется? Вы же не ребенок!
Кунцевич только пожал плечами.
Корнету, видимо, надоело разговаривать, и он принялся составлять очередной протест. Писал он их непрерывно, адресуя во все инстанции. Сейчас он готовил прошение на имя папы римского.
Кунцевич решил не терять времени даром и тоже принялся за писанину – стал составлять рапорт о поисках сына шталмейстера Давыдова.
Работа у обоих спорилась, и через час черновые варианты прошения и рапорта были готовы. Коллежский секретарь достал из кармана сюртука письмо Гуттентага, чтобы обновить в памяти даты его отправления и получения. Вместе с письмом захватил и фотографию.
«Граф» сначала мельком, искоса глянул на карточку, а потом посмотрел на нее пристальней:
– Какая странная фотография.
– Чем же она странная? – поинтересовался Кунцевич.
– А вы не видите? Внизу написано по-испански.
– Ну да, «De Brasil con amor!» – «Из Бразилии с любовью». Снято в Рио-де-Жанейро.
– Уверяю вас, молодой человек, что это не Рио-де-Жанейро, это гораздо ближе.
– Отчего вы так решили? – Коллежский секретарь напрягся, как почуявшая добычу гончая.
– Ну, во-первых, надпись сделана по-испански, а в Бразилии все говорят по-португальски. Если бы карточку изготовили в Рио, на ней было бы написано «Do Brasil com amor!» С чего бы португальцам писать на испанском? Ну а во-вторых, я, кажется, узнал место. – Савин остановился, а потом решительно сказал: – Нет, не кажется, я точно узнал этот парк. Это парк у казино в Ницце!
2 сентября пришли в Гамбург. Пароход встал на рейд у входа в Эльбу. Наказав Власкову смотреть в оба, Кунцевич отправился в российское представительство.
Барон фон Коттен, русский вице-консул, исправляющий должность управляющего императорской миссии, хотел поместить арестованного непосредственно в здании посольства, но немцы этого сделать не разрешили. Бывший корнет был отправлен в городскую тюрьму. Там его проверили по немецким криминальным учетам, и оказалось, что его ищут не только российские власти, но и полиция города Бремена, где в 1900 году «граф» по подложному чеку получил в одном из банков большую сумму денег.
После довольно длительной переписки гамбургские власти приняли решение не отдавать Савина русским, а этапировать в Бремен.
Бывший корнет выиграл несостоявшийся спор.
Власков поехал в Петербург, а Кунцевич, испросив телеграммой разрешения догулять отпуск, отправился в Ниццу.
Глава 11
«И весь этот гигантский доход получается за счет человеческой глупости! Если припомнить, что в рулетке, когда шарик останавливается на пуле, выигрывает банк, то всякому станет ясно, что одно это условие, помимо всего иного прочего, дает банку, т. е. рулетке, колоссальное преимущество. Это преимущество математикой оценивается как 31 процент на всякой ставке. Другими словами, через каждые 30 игр, даже если шансы выигрыша и проигрыша поделились поровну, рулетка неминуемо всосет в себя весь капитал, который воюет с нею. Игроки не хотят дать себе отчета именно в этом обстоятельстве. И малейший случайный выигрыш вызывает нелепейшую иллюзию. Совершенно точно, математически, можно доказать, что в рулетке выигрыш невозможен, что в выигрыше может, в конце концов, остаться лишь рулетка, но люди, понимая это, продолжают давать себя стричь самым возмутительным способом».
Себиль уже знал о прекращении официального следствия, поэтому серьезной помощи Кунцевичу оказать не смог – выдал только рекомендательное письмо в полицию Ниццы. Но и этого вполне хватило. Лазуробережные стражи порядка приняли российского сыщика вполне радушно и быстро установили гостиницу, в которой прописался герр Гесслер-Гуттентаг. Это был перворазрядный отель «Beau Rivage», находившийся в самом центре города, на набережной. Номера с арранжманом[12] стоили в нем по 15 франков в сутки.
Мечислав Николаевич долго ждать не стал и сразу же отправился в гостиницу.
Отвергнув предложение занять номер, он сообщил портье, что ожидает приятеля, устроился в холле и стал наблюдать, делая вид, что читает газету. Сегодня он решил провести рекогносцировку, походить осторожно за немцем и по результатам слежки решить, что делать дальше. Гуттентаг спустился вниз минут через сорок.
– Месье не забыл о нашем утреннем разговоре? – холодно обратился к нему портье.
– Не забыль, не забыль. – Георг говорил с сильным немецким акцентом. – Я буду платить, на следующей недель, я получай деньги и платить.
– Никакой следующей недели, месье. Хозяин уже не верит вашим обещаниям. Если до послезавтра вы не заплатите, мы будем вынуждены обратиться в полицию.
– Я платить, платить! – раздраженно крикнул немец и поспешил покинуть отель.
Мечислав Николаевич сложил газету и последовал за ним. «Да, похоже, что месье поиздержался. – В голове коллежского секретаря пронесся целый вихрь мыслей. – Или пан, или пропал. Некогда мне с ним рассусоливать, отпуск на исходе, да и деньги тоже. Была не была», – решил Кунцевич и догнал Гуттентага.