– Месье! Постойте, месье! – Мечислав Николаевич обратился к нему по-русски.
– Что? Ви кто? – ответил Гуттентаг на своем ломаном французском.
– Прошу прощения, герр Гесслер. Вам поклон от его превосходительства генерала Давыдова. – Коллежский секретарь языка общения не изменил.
Немец подозрительно уставился на сыщика.
– Ви кто? – опять спросил он.
– Я – Мечислав Николаевич Кунцевич, доверенное лицо господина шталмейстера. Приехал к вам с очередным поручением.
– Как ви меня нашель?
– О чем вы! Для нас это не составило никакого труда. Где мы можем поговорить?
– Тавайте ходить в парк, там нет много уши. – Немец наконец-то перешел на великий и могучий, на котором говорил еще хуже, чем на французском.
– С удовольствием.
Они сели на лавочку, окруженную со всех сторон розовыми кустами. Мечислав Николаевич начертил тростью кружок на песке дорожки и повернулся к Гуттентагу:
– Я не буду тянуть кота за хвост, а сразу сообщу о сути своего поручения. У его превосходительства возникла необходимость как можно скорее предъявить публике тело сына. Вы должны показать мне место, где оно лежит.
– Что? – Немец уставился на Кунцевича широко открытыми глазами.
– Повторю еще раз: шталмейстеру нужно предъявить властям тело Ильи Давыдова.
Гуттентаг испуганно замотал головой, замахал руками и вскочил со скамейки:
– Нет, нет, я не знай, я нищево не знай!
– Подождите, подождите, герр Гесслер, не кипятитесь. – Кунцевич тоже встал, схватил немца за плечи и усадил на лавочку. – Успокойтесь. Успокойтесь и послушайте меня внимательно, я вам сейчас все объясню. Дело в том, что у покойника была тетушка-миллионщица, которая завещала ему все свое состояние. Она жила далеко, в Северо-Американских Штатах, и о ее смерти, случившейся год назад, ни Илья, ни его папаша ничего не знали. Господин шталмейстер узнал об этом всего пару недель назад. Илья был наследником тетки, его превосходительство – наследник своего сына. Теперь вы поняли? Ну, соображайте быстрее, вы же юрист!
– Übergang des Erbrechts, трансмишин[13], я понимать. – Гуттентаг закивал.
– Это замечательно. Так вот, пока не доказано, что Илья умер, его отец наследства получить не может – ведь тетушка завещала свои миллионы не Василию Ильичу, а Илье Васильевичу.
– Да, да, я понимай, трансмишин… Но как… – Глаза у лже-Гесслера стали размером с чайные блюдца.
– Мы все устроим, – махнул рукой Кунцевич, – речь идет о таких больших деньгах, что мы сможем получить любое медицинское заключение. Доктор напишет, что Илья умер от удара.
– Но он и умер от удар, – прошептал немец.
– Я имел в виду апоплексический удар.
– Но…
– Да вы не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Кстати, вы получите двойной гонорар против того, который получили ранее.
Гуттентаг крякнул. А потом решительно заявил:
– Я не стану касаться труп…
– О чем вы говорите! Вам надо будет только указать место, все остальное я организую.
– Хорошо. Я соглашайсь. Когда ми ехать Лион?
– Да хоть сейчас.
– Поезд нынче уже нет. Ми поедем завтра. Но… Я немножко должен отель. Всего тысяча франк… Я не могу ехать не платив, хозяин будет звать полицай, меня будут искать, это же нам не нужно?
– Да о чем разговор! Я оплачу все ваши долги, – выдавил из себя улыбку Кунцевич.
«Это же триста рублей! Черт бы побрал этого Давыдова с его гутенморгеном! Зачем мне это надо?» – причитал в душе коллежский секретарь. Вслух же он спросил:
– В котором часу поезд?
– В пять пятесят утра.
– Собирайтесь, завтра в четверть шестого я заеду за вами на извозчике.
– А деньги?
– Ну не буду же я носить с собой такую сумму! Сегодня сниму с текущего счета и завтра все оплачу, не извольте волноваться.
Глава 12
«Полицейский комиссар (Ie commissaire de police) есть должностное лицо, которому поручено наблюдение за поддержанием порядка и общественной тишины; он подчинен префекту во всем, что касается общей полиции, мэру во всем, что касается муниципальной полиции. Комиссар исполняет свои обязанности на всей территории общины, куда он назначается. Если в одном городе несколько полицейских комиссаров (хотя бы только два), они подчинены одному из них, носящему название „центрального комиссара“ (Commissaire central); этот комиссар отвечает за исполнение полицией своих служебных обязанностей во всех полицейских участках общины и находится в более близких сношениях с высшими властями».
Гуттентаг выбрал в качестве средства передвижения роскошный средиземноморский экспресс, билеты на который стоили вдвое дороже, чем на обычный курьерский поезд. После того как билетный кассир дал на сдачу со стофранковой купюры только две двадцатки, Кунцевич вспомнил все польские ругательства. Зато приехали быстро – дорога заняла чуть более восьми часов. Устроив попутчика в отеле «Англетер», коллежский секретарь помчался в полицейское управление.
Но лионский Сommissaire central и слушать не хотел Мечислава Николаевича:
– Это невозможно, месье Кунцевич, никак невозможно. В нашей Республике свято чтутся и исполняются принципы демократического судопроизводства. А то, что вы мне предлагаете, этим принципам не соответствует. Это варварство какое-то!
– Вы полагаете, ваше превосходительство, что изобличить убийцу варварство?
– Господи, с чего вы это взяли? Вовсе я так не полагаю.
– Убийца, ваше превосходительство, должен сидеть в тюрьме. И мне абсолютно неважно, как я его туда посажу.
Комиссар встал со стула:
– Ну разумеется, убийца должен сидеть в тюрьме, с этой частью вашего постулата может поспорить либо дурак, либо сам убийца. А вот со второй частью вашего утверждения позвольте не согласиться. Процедуру привлечения к ответственности за преступления человечество усовершенствовало всю свою историю. Великие умы ломали головы над тем, чтобы уголовный процесс, с одной стороны, был надежным механизмом защиты общества от преступников, а с другой – защищал человека от произвола и незаконного осуждения, от судебной ошибки. А вы что предлагаете? Отказаться от этого? Кодекс – в печку? Зачем же тогда его писали? Нет, милостивый государь, для меня, конечно, важно, чтобы вор и убийца сидел в тюрьме, но не менее важно и то, как я его туда посажу. А иначе… чем мы лучше их будем иначе? Вот был у нас такой Робеспьер. Он, как и вы, считал, что цель оправдывает средства. Знаете, как он кончил?
– Знаю, историю в гимназии изучал, – пробурчал коллежский секретарь, на которого речь комиссара, по-видимому, не произвела никакого впечатления. – Но в моем случае ошибки быть не может. Ведь не я же труп в могилу уложу, чтобы Гуттентага в тюрьму посадить! Он сам нам место покажет! Добровольно, без принуждения! Какой же это произвол, какое варварство? Да и оформим мы все в строгом соответствии со всеми вашими уложениями.
– Да, но он же не будет знать!
– Почему не будет? Как только тело откопаем, так сразу ему и расскажем. А если вы не согласитесь, ваше превосходительство, это дело так и останется неоткрытым. Безутешная мать не будет знать, где лежит тело ее сына. Она даже не сможет поплакать на его могилке. Вам что важнее – чувства матери или этот пруссак, который приехал в вашу страну с подложным паспортом и убил здесь человека?
Кунцевич разглагольствовал еще битых полчаса. Все это время француз сидел, сцепив пальцы рук и упершись в них подбородком, бормоча что-то себе под нос. Мечислав Николаевич мог расслышать только «барбар, барбар».
Когда коллежский секретарь закончил, комиссар поднял голову:
– А, черт с вами, в конце концов, это русско-прусское дело, и граждан Республики оно не касается. Я согласен!
Гуттентаг лежал на кровати одетым и безмятежно посапывал. В дверь постучали. Немец вздрогнул, открыл глаза и хриплым спросонья голосом крикнул:
– Входить, я не запираль!
Дверь отворилась, и в номер вошел Кунцевич в сопровождении мужчины, который держал в руках медицинский саквояж.
– Месье Гесслер, разрешите представить вам месье Пинеля – это доктор, который любезно согласился осмотреть тело и дать нужное нам заключение. – Мечислав Николаевич подмигнул. – У доктора своя лечебница, в которой есть прозекторская, куда мы и поместим труп, чтобы на него не смотрели лишние глаза. – Кунцевич подмигнул еще раз. – Не так ли, доктор?
Врач молча поклонился.
– А теперь прошу вас поторопиться, мы будем ожидать внизу, у экипажа, – сказав это, коллежский секретарь вышел из номера. Доктор последовал за ним.
Когда Гуттентаг спустился на улицу, то увидел у отеля четырехместную карету. Кунцевич и доктор уже были внутри. Рядом с ними сидел какой-то просто одетый малый, еще один примостился рядом с кучером.
– А это кто? – спросил немец, устраиваясь поудобнее на сиденье.
– Вы копать не собираетесь, а мы с доктором уж и подавно. Эти господа любезно согласились нам помочь, – ответил Мечислав Николаевич. – Да вы не переживайте, люди абсолютно надежные. Ну-с, господа, в путь! Показывайте дорогу, милостивый государь.
Ехали больше часа. Карета покинула пределы города и покатила по шоссейной дороге, идущей в сторону Вьена. Километра через три Гуттентаг приказал свернуть на грунтовку, ведущую в лес. Не успели лошади пройти и пятисот метров, как немец потребовал остановиться.
– Дальше пешком, господа, – сказал он дрожащим голосом.
Все вылезли из кареты, один из копателей достал из багажного отделения заступ и лопату, вручил заступ своему товарищу, и небольшая компания углубилась в лес. Шли недолго. Немец, лицо которого было белее писчей бумаги, остановился, покрутил головой и указал на одиноко стоявшую елку.
– Там, под этим деревом. – Гуттентаг достал из кармана мятый носовой платок и вытер обильно выступившую на лбу испарину.