После осмотра трупа Пинель попросил кучера достать из кареты бутыль с водой и полить ему на руки. Мыл руки он долго и тщательно, вытер их услужливо поданным возницей полотенцем, достал из портсигара папиросу, закурил и сказал:
– После внешнего осмотра трупа можно сделать вывод, что смерть несчастного последовала от удара твердым тупым предметом в затылочную область головы, от которого произошел перелом свода и основания черепа, сопровождавшийся повреждением оболочки головного мозга. Произошло это, судя по гнилостным изменениям трупа, никак не меньше месяца назад. Ну а более точно – после вскрытия, господа.
Гуттентаг, стоявший все это время в стороне, подошел к Кунцевичу:
– Што он говорит? Ви же мне сказаль, что врач будет говорит про смерть от болезн?
– Я вас обманул. – Мечислав Николаевич уставился на немца немигающим взглядом.
– То есть как обманул?
– А вот так. Кстати, я так и не представил вам всех членов нашей небольшой, но дружной компании. Два господина, помогавшие нам извлечь из земли тело убитого вами Ильи Давыдова, – обыкновенные лионские обыватели, пользующиеся безупречной репутацией, рассказ которых не вызовет ни капли сомнения ни у кого – ни у прокурора, ни у судебного следователя, ни у присяжных заседателей. Кучер – вовсе не кучер, а инспектор лионской полиции месье Гаранже, к словам которого присяжные заседатели также отнесутся со всем вниманием. Ну а что касается врача, это действительно доктор Пинель, полицейский врач лионской префектуры. У него такой обширный опыт исследования трупов, что в правильности его выводов не усомнится и генеральный прокурор Республики. Одним словом, вы арестованы, герр Гуттентаг!
Немец бросился было в сторону, но не спускавший с него все это время глаз Гаранже подставил ему подножку, и убийца растянулся на земле.
– Не усложняйте своего положения, герр Гуттентаг. Только что вы в присутствии пятерых свидетелей показали место, где был зарыт труп Ильи Давыдова, а это место мог знать только его убийца. Получается, что вы явились с повинной, герр Гуттентаг, а это должно смягчить ваше наказание. Подумайте, стоит ли после чистосердечного признания начинать отпираться?
«Сообщение об обнаружении трупа Ильи Давыдова немедленно было препровождено к прокурору Республики г-ну Дескуфэ. Последний передал это заявление для производства следствия судебному следователю по важнейшим делам г-ну Буккару, который сейчас же допросил меня, как производившего дознание по этому делу в Петербурге, и дал комиссару Бенуа распоряжение об аресте и формальном допросе Георга Гуттентага и производстве необходимых по этому делу обысков, где надобность укажет. На следующий день об обнаружении трупа Ильи Давыдова сообщили все центральные французские газеты».
Лицо у Чулицкого было темно-зеленого цвета, когда он прикуривал. Кунцевич заметил, как трясутся его руки. Начальник говорил тихо и даже немного пристанывал:
– Нет, надо было Мищука отправлять! Ведь он просился! Съездил бы Евгений Францевич в Париж, прокутил бы командировочные, вернулся бы несолоно хлебавши, и не было бы у меня проблем. Подумаешь, одной неоткрытой кражей больше! А теперь! Что мне теперь прикажете делать?
– Как что? – сделал удивленное лицо Кунцевич. – Арестовывать Давыдова и передавать дело следователю.
– Давыдова? Шталмейстера? Генерал-лейтенанта?
– Убийца должен сидеть в тюрьме, ваше высокородие.
– Господи боже мой! Кунцевич, вы же не первый год в полиции! Вы о чем?
– Я понимаю, доказательств, конечно, маловато, но если приналечь…
– Какие, к чертям, доказательства? Да будь их хоть воз и маленькая тележка! Это же шталмейстер! Штал-мей-стер! Особа, приближенная к императору!
– Согласно статье 129 Уложения, вина учинившего преступление увеличивается по мере того, чем выше были его состояние, звание и степень образованности…
– Чего? – зашипел Чулицкий. – Уложение? Да к дьяволу ваше Уложение! – Начальник сыскной полиции бросил едва раскуренную папиросу в пепельницу. – Мечислав Николаевич, хватит из себя дурака строить.
– И что же прикажете делать? Забыть?
Чулицкий вздохнул:
– Убийство во Франции произошло, вот пусть у французов голова о нем и болит. Пусть шлют официальные запросы через МИД, а мы их будем исполнять, коли нам прикажут. Но инициативы проявлять не надо! Не надо, я вас очень прошу.
Постоянное сопереживание чужому горю весьма пагубно сказывается на душевном здоровье. Поэтому у всякого человека, изо дня в день сталкивающегося с мерзостью жизни по долгу службы, есть два пути: либо переменить место и заняться более спокойным делом, либо перестать переживать и сопереживать. Отсюда и внешняя черствость у бывалых врачей, стражей порядка, гробовщиков и дантистов. Но человек сделан не из железа, и даже патологоанатом с тридцатилетним стажем иногда среди ночи вскакивает с постели, вспоминая о причинах смерти недавно вскрытого трупа.
Мечислав Николаевич понял, что не всякое преступление обязательно открывается и не всякий злодей обязательно получает по заслугам, примерно через месяц сыскной службы, а перестал пропускать через свою нервную систему чужую боль примерно через год. Но в особо тяжелых случаях защитная реакция организма не имела надлежащей силы. Выражалось это в общем раздражении и многодневной бессоннице.
Нет, Кунцевич не вспоминал ежеминутно о подробностях нераскрытого дела, в его голове не всплывали ужасные картины места происшествия, все это он давно научился прятать в самую глубину подсознания. Но оттуда, из этой глубины, черные тени проникали в сердце и мозг, вгоняя чиновника для поручений в неврастению[14].
Поэтому, когда в семь утра воскресного дня у дверей его квартиры раздался звонок, коллежский секретарь не разозлился, а вздохнул с облегчением: звонить могли только по делам службы, рабочие хлопоты приносили усталость, а с ней – долгожданное успокоение. Он накинул халат и, не дожидаясь горничной, сам пошел открывать.
Однако на пороге Мечислав Николаевич увидел не прикомандированного к сыскному отделению городового, а человека с флигель-адъютантскими вензелями на полковничьих погонах шинели.
– Господин Кунцевич? – спросил полковник.
– Да… – растерянно согласился чиновник.
– Штаб-офицер для поручений Главной квартиры его величества[15] полковник князь Таланов. У его высокопревосходительства господина командующего есть к вам несколько вопросов относительно дела шталмейстера Давыдова. Не изволите ли проехать со мной?
Когда через несколько часов Мечислав Николаевич вышел из особняка на Захарьевской, от депрессии не осталось и следа – он был бодр и полон сил.
Эпилог
В квартире на Большой Морской пахло лекарствами, бинтами и смертью.
Чулицкий подошел к двери и с помощью горничной стал надевать пальто. Рядом стоял доктор.
– Неужели ни одного шанса? – тихо спросил начальник сыскного отделения.
– Какое там! Я удивляюсь, как он до сих пор жив с такими ранениями. День, максимум два и… – Врач поднял глаза в потолок.
Горничная закрыла лицо руками и быстро убежала.
– Кто в него стрелял, известно? – полюбопытствовал эскулап.
– Он много врагов себе за десять с лишним лет службы нажил… Ищем. Ну, до свидания. Как… когда это случится, телефонируйте, не сочтите за труд.
– Всенепременно.
– К вам дама, ваше превосходительство, – доложил Давыдову лакей и протянул визитную карточку с золотым обрезом.
«М-ль Елизавета Бельская. Актриса», – прочитал шталмейстер на куске картона. Никаких иных сведений на карточке указано не было.
– Бельская… Бельская, – задумался генерал, – что-то не припоминаю. Впрочем, проси.
В кабинет вошла изящно одетая барышня лет двадцати пяти, лицо которой скрывала черная вуалетка.
– Чем обязан, мадемуазель? – спросил Василий Ильич, поднимаясь.
– Я – Елизавета Павловна Бельская, близкая знакомая Мечислава Николаевича Кунцевича, – сказала дама, поднимая вуаль. – Вы же изволите его знать?
– Да, да, конечно… Читал в газетах… Такое несчастье, мадемуазель. Как здоровье Мечислава Николаевича?
Госпожа Бельская без приглашения села на кушетку и зарыдала.
Генерал растерялся:
– Ну, ну, голубушка, что вы, что вы? Успокойтесь! Капитон, – позвал он лакея, – принеси воды!
Барышню удалось успокоить только минут через десять. Наконец она перестала плакать, высморкалась в шелковый платочек и им же стала вытирать растекшуюся под глазами тушь.
– Никакой надежды, ваше превосходительство. Смерть может наступить в любую минуту. Может быть, даже сейчас, когда я здесь. – Из глаз дамы опять полились слезы. – Он просил, он очень просил вас приехать к нему. Не откажите, ваше превосходительство, умоляю вас, умоляю!
– Мне приехать? Но я едва знаком с Мечиславом Николаевичем… Мы виделись всего пару раз, да и то по служебным делам. Зачем я ему понадобился? – недоумевал шталмейстер.
– Не знаю, ах, не знаю, но он очень просил. Исполните последнюю волю умирающего, ваше превосходительство, прошу вас, ради всего святого!
Бельская бухнулась на колени.
– Вы что, встаньте, немедленно встаньте. – Генерал стал поднимать артистку. – Хорошо, хорошо, я приеду.
– Я прошу вас ехать немедленно, каждая секунда дорога!
Кунцевич лежал, укрытый до подбородка одеялом. Голова у него была перебинтована, поэтому генерал мог увидеть только глаза, нос и усы умирающего. Когда шталмейстер вошел, кончики усов дернулись.
– Пришли, не побрезговали, – едва слышно проговорил коллежский секретарь. – Прошу садиться, – скосил он глаза на стоявший у кровати табурет.
Генерал расправил фалды сюртука и сел.