– Как же нет?
– Милостивый государь, вы имеете юридическое образование?
– Не имею.
– А я имею! Я Демидовский лицей кончал! Сядьте, – вдруг успокоился статский советник и сам опустился на стул.
Кунцевич последовал приглашению.
– Товарищество обвиняет Хохлова в присвоении и растрате вверенного ему имущества. Но ни того, ни другого он не делал. Он, конечно, жулик, но жульничал так, что с точки зрения уголовного законодательства к нему не может быть претензий. Здесь гражданско-правовые отношения. Хохлов показал мне свой договор с товариществом. Там есть один пунктик, который снимает с него все обвинения. Вот-с, полюбуйтесь, – следователь протянул сыщику несколько сшитых между собой листов бумаги, – извольте прочесть пункт девятнадцать.
Мечислав Николаевич прочитал. Из договора следовало, что уполномоченный представитель Товарищества в городе Саратове, Саратовской и Самарской губерниях в случае необходимости вправе отпускать сахар по ценам ниже, чем предусмотрено прейскурантом.
– Понимаете? Они ему карт-бланш выдали. Ведь толковать понятие «в случае необходимости» можно по-разному.
– А как же подделка счетов? – растерянно пробормотал коллежский секретарь.
– Подделка счетов преследуется по закону только в том случае, если она способствовала хищению. Поскольку хищения как такового нет, то подделка – это не преступление.
– А что же?
– Да все что угодно. Детская забава, блажь, что хотите. А вы говорите – в острог Хохлова! Увольнение без прошения и гражданский иск – вот все, чего ему следует бояться! Ваши друзья, чем с прокурором договариваться, лучше бы в суд обратились да арест на хохловское имущество наложили, пока он свой дом не продал, а то и взять с него будет нечего!
– Я его в убийстве подозреваю, – выпалил Кунцевич.
– В убийстве? – изумился следователь. – Так чего же вы молчали? Где произошло убийство, в моем участке?
– Нет, не в вашем, в Петербурге.
– А! – облегченно вздохнул статский советник. – Тогда подозревайте и дальше, бога ради. Если вам какая помощь нужна от судебного ведомства, обращайтесь, поможем. Кстати, вы же знаете, что закон дозволяет и чинам полиции арестовывать заподозренных и препровождать их к следователю по месту совершения преступления, вот вам и карты в руки.
Кунцевич вышел из Дома общества купцов и мещан, в котором помещался Окружной суд, и сел на лавочку. Был прекрасный летний денек, дневная жара спала, и по Никольской прогуливались хорошо одетые дамы и барышни и изящные господа. Но Мечислав Николаевич не обращал никакого внимания на фланировавшую публику, он о чем-то глубоко задумался и, не видя и не слыша улицу, чертил тростью по булыжной мостовой. Вдруг сыщик поднялся и поспешил обратно в Окружной суд.
На этот раз в дверь он постучал и зашел только после того, как получил разрешение.
– Вы помощь предлагали, ваше высокородие? Так я спешу ею воспользоваться!
Глава 7Чистосердечное признание
Через два дня, когда Мечислав Николаевич укладывал вещи, в дверь номера постучали.
– Да, да! – дал разрешение войти коллежский секретарь.
Дверь отворилась, и сыщик увидел на пороге… Хохлова.
– Разрешите? – прикладывая руку к шляпе спросил Назар Титович.
Кунцевич опустился было на постель, но поспешно встал и указал гостю на стул:
– Прошу!
– Благодарю. – Хохлов присел и облокотился на трость. – Уезжаете? – спросил он, обводя взглядом комнату.
– Уезжаю. Вы ко мне какими судьбами? Попрощаться пришли?
– И попрощаться тоже. Надеюсь с вами больше не встретиться.
– А я вот надеюсь вскорости с вами повстречаться. У меня к вам множество вопросов накопилось.
– Зачем же откладывать их до следующей встречи? Я готов на все ваши вопросы ответить здесь и сейчас.
– Вопросы у меня есть, но время задавать их еще не пришло. К тому же я тороплюсь.
– На шестичасовом астраханском поедете? Поезд хороший, 38 часов – и вы в столице. А самое главное, пересаживаться нигде не надо.
– Я смотрю, вы хорошо расписание знаете. Часто в столицу путешествуете?
– Частенько. Пару раз даже поезда нанимал![39] У нас здесь скука, глушь, Саратов, одним словом. Иное дело Петербург! Бывало, махнешь на денек-другой, развеешься. После этого ощущение такое, что в месячном отпуске побывал. Да-с. Многим это не нравилось… И вот – итог.
– Как же вы умудрялись экстренные поезда нанимать? На такой поезд поди все ваше годовое жалованье уйдет?
– Так я на жалованье и не жил, вы же знаете!
– Что, решили мне чистосердечно покаяться?
– Мне каяться не в чем. Я закон не нарушал. Действовал строго в рамках заключенного со мною договора.
– Да, да, я это уже от Лудина слышал.
– Федор Павлович – прекрасный человек, во всем разобрался. Жаль только, что дело у него отобрали. Друзья ваши постарались!
– Как отобрали? – Кунцевич был удивлен.
– Решением прокурора окружного суда дело сегодня передано следователю по важнейшим делам коллежскому асессору Рубинскому. Завтра мне предписано явиться к нему на допрос. Я думаю, что надобно прибыть с вещами. – Хохлов тяжело вздохнул. – Ну да ладно, мы еще поборемся. Ну а насчет каяться… каяться я не буду, поскольку в том, в чем вы меня подозреваете, не грешен, а вот оправдаться – оправдаюсь. Я, знаете ли, полностью не согласен с тем, что оправдываются только виноватые. Обвинения в таком тяжком преступлении мне абсолютно ни к чему. Поэтому заявляю вам и готов поклясться – Горянского я не убивал, ваши подозрения напрасны.
– Это кто же вам сказал о моих подозрениях? Лудин?
– Ну зачем! Зачем вы обижаете хорошего человека! Даже двух хороших людей: Лудина и меня? Этим своим вопросом вы обвинили следователя в предательстве, а меня – в тупости. Уж в чем в чем…
– При чем здесь ваши умственные способности?
– Ну как же! Вы не сочли возможным даже предположить, что я сам догадался о целях вашей миссии. А догадаться об этом было несложно. Об этом только дурак бы не догадался. У меня делают ревизию, выявляют, как потом выяснилось, нарушения на огромные суммы, после чего ревизора убивают, а через некоторое время в Саратове появляется чиновник сыскной полиции, расследующий это убийство. По-вашему, я не был способен сложить два и два?
– Ну хорошо, убедили, Лудин вам ничего не говорил. Теперь давайте подробнее о доказательствах вашей непричастности.
– Извольте. Горянского убили в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое мая. В эту пору я был дома, здесь, в Саратове. Горянский уехал двенадцатого, пассажирским, отправлением в семь двадцать семь, я его лично провожал, тому куча свидетелей. Вы знаете, я даже не знал, что он едет в Петербург, пока не получил телеграмму Забродского.
– То есть как это не знали?
– Он поехал на поезде Саратов-Козлов. В Козлове можно пересесть на московский и через Первопрестольную ехать в столицу, а можно сесть на воронежский, а из Воронежа отправиться на беспересадочном в Киев. Лично я всегда так езжу.
– Вы что, билет ему не покупали? – удивился сыщик.
– Какой билет! Он и проводить себя еле согласился, извозчику заплатить не позволил и копейки у меня принимать не хотел. – Хохлов усмехнулся. – А вы говорите – билет! Нет, билет он на свои покупал.
– Ваш рассказ подтвердить невозможно – опрашивать билетного кассира нет смысла, он все равно не вспомнит, куда был куплен Горянским билет более месяца назад. Он и Горянского не вспомнит.
– Да бог с ним, с билетом, – чуть не закричал заведующий складами. – Даже если бы я и знал, что ревизор едет в столицу, я и тогда не имел бы возможности его убить. Судите сами: в Петербург он должен был прибыть четырнадцатого в половине двенадцатого вечера. То есть мне, чтобы его убить, надобно было быть там никак не позже.
– Вы могли поехать этим же поездом, кто вам мешал в последний момент вскочить в другой вагон?
– Никто не мешал, но я не вскакивал! Проводив ревизора, я отправился в контору – мне нужно было срочно приводить дела в порядок. В конторе безвылазно я занимался более суток, потом пошел спать, утром четырнадцатого опять принялся за работу. Вечером я понял, что если не сделаю перерыва, то просто сойду с ума. Я подумал, что до следующей ревизии у меня есть несколько дней, за которые я успею все исправить, и пошел в клуб, отдыхать душой и телом. Вспомните, какой день был четырнадцатого?
– День коронации. – сказал коллежский секретарь.
– По этому поводу в нашем Коммерческом собрании был танцевальный вечер, и ваш покорный слуга отплясывал там с законной супругой и другими дамами с девяти часов вечера до самого утра. Как это у вас называется? Alibi?
– Алиби…
Кунцевич встал и продолжил собирать чемодан, невежливо повернувшись к гостю спиной.
Тот растерялся:
– Вас мой рассказ не впечатлил?
Чиновник развернулся:
– Вы решили ответить обидой на обиду?
– В каком смысле?
– Решили меня тоже за дурака подержать? Неужели вы не подумали, что первое, о чем я позаботился, прибыв в ваш город, это узнать, есть у вас алиби или нет? Я, милостивый государь, тринадцать лет сыском занимаюсь! Так что ничего нового вы мне сейчас не открыли. Знаю, что вы плясали, знаю, с кем плясали, и знаю даже, что в собрании у вас состоялся крупный разговор с мадам Хохловой по поводу нежного вашего общения с мадам Доброславской. Ась?
Хохлов вытаращил от удивления глаза:
– Так какого тогда дьявола вы сказали Лудину, что подозреваете в убийстве Горянского меня?
– А, значит, все-таки Федор Палыч доложил! А вы подумайте, Хохлов, вы же считаете себя умным человеком. Подумайте! Только прошу вас – думайте не здесь, мне надобно переодеться.
Кунцевич уехал в Петербург. Хохлов к следователю на следующий день не явился и исчез из города. В отличие от коллеги Рубинский в деяниях заведующего складами состав преступления вполне себе усматривал, поэтому начал активную работу по делу, подключив к следствию чинов наружной полиции.