Она спустилась внизъ -- не очень далеко, но нѣсколько подалѣе садовой калитки, къ тому мѣсту, гдѣ выступъ скалы выдвигался изъ скудной растительности утеса. На пятьдесятъ шаговъ ниже начиналась настоящая скала, и хотя настоящія скалы были не очень скалисты, не круты и, даже не широки и отчасти покрыты пропитаннымъ морской солью мохомъ, все-таки они давали ей право говорить о своемъ скалистомъ берегѣ. Берегъ этотъ принадлежалъ ей -- пожизненно. Этотъ выступъ подмѣтила она изъ своихъ оконъ -- и думала о немъ цѣлую недѣлю какъ о мѣстѣ приличномъ для уединенія и стихотвореній Шелли. Она и прежде стояла на немъ и протягивала руки чуть виднымъ Арранскимъ горамъ. Въ тотъ разъ, можетъ быть, было прохладно, но теперь надъ головою сіяло яркое солнце, и посидѣвъ тутъ съ полминуты и вынувъ изъ кармана "Царицу Мабъ", она увидала, что тутъ сидѣть нельзя. Нельзя, даже если она сдѣлаетъ себѣ изъ зонтика балдахинъ. Они встала, поискала тѣни -- какого-нибудь тѣнистаго мѣстечка, съ котораго могла бы глядѣть на "свои милый обширный океанъ съ его блистательной улыбкой". Такимъ образомъ говорила она объ устьѣ Клейда. Тѣни около нея вовсе не было. Захирѣвшія деревья лежали за полмилю съ правой стороны -- да еще на горѣ. Она когда-то спускалась до самаго берега и могла сдѣлать это опять. Но она подозрѣвала, что и тамъ не будетъ достаточно тѣни, а подниматься наверхъ и прежде было непріятно, а теперь будетъ еще хуже..
Думая обо всемъ этомъ и сильно страдая отъ солнечнаго жара, она постепенно вернулась въ садъ за рвомъ и сѣла, держа Шелли въ рукѣ, въ бесѣдкѣ. Скамейка была узкая, жесткая и сломанная, но все-таки она усѣлась. Ея милую "Царицу Мабъ" можно будетъ читать безъ грубой, неприличной, будничной обстановки гостиной, и теперь для нея сдѣлалось очевидно, что если она не можетъ вставать раньше утромъ или выходить читать послѣ солнечнаго заката, то выступъ скалы для нея негодится.
Она начала читать, рѣшивъ, что будетъ наслаждаться стихотвореніемъ, несмотря на узкую скалу. Она часто говорила о "Царицѣ Мабъ" и, можетъ быть, думала, что читала. Однако въ сущности это была ея первая попытка.
"Какъ удивительна Смерть! Смерть и ея братъ Сонъ!"
Тутъ она закрыла книгу и начала думать, что ей нравится эта мысль. Смерть -- и ея братъ Сонъ! Она не знала, почему они должны быть удивительнѣе Дѣйствія, Жизни или Мысли; -- но она можетъ запомнить эти слова и ихъ хорошо цитировать.
"Вдругъ воспрянула душа Іанты; она стояла въ прелестной нагой чистотѣ."
Имя Іанта очень понравилось Лиззи. Антитеза, представленная ея воображенію нагой чистотой, сильно поразила ее и она рѣшилась выучить это мѣсто наизусть. Восемь или девять строкъ были напечатаны отдѣльно какъ стансы и трудъ будетъ невеликъ.
"Одушевлена невыразимой красотой и граціей, и каждое земное пятно исчезло, душа снова приняла свое природное достоинство и стояла безсмертною среди погибели тѣла."
Что было одушевлено красотой -- пятно или душа, она, не старалась узнать, и можно извинить ее, если она не поняла.
-- Ахъ! воскликнула она:-- какъ это справедливо, какъ это чувствуется, какъ это понимается! "Вдругъ воспрянула душа Іанты!"
Она стала ходить по саду, повторяя эти слова и почти забывъ о зноѣ.
-- "Каждое земное пятно исчезло." А!-- да. Они исчезнутъ и одушевятся красотою и граціею.
Ею овладѣла смутная мысль, что когда настанетъ это счастливое время, то никто не станетъ требовать отъ нея ожерелья, и извощикъ, отъ котораго она нанимала лошадей, не станетъ съ такой непріятной точностью присылать свой счетъ.
"Прелестна въ нагой чистотѣ!"
Какой это мишурный свѣтъ, въ которомъ необходимы платья, пища и дома! Въ какомъ совершенствѣ юноша-поэтъ понялъ это все!
"Безсмертна среди погибели!"
Ей нравилась погибель такъ же, какъ и безсмертіе, пятна столько же, какъ чистота. Такъ какъ безсмертіе должно наступить, а пятна одушевлены граціею, зачѣмъ же бояться погибели тѣла? Но тогда, если люди поступаютъ дурно -- по-крайней-мѣрѣ женщины -- ихъ не приглашаютъ никуда!
"Вдругъ воспрянула душа Іанты: она стояла во всей своей прелести."
Такимъ образомъ стихотвореніе было выучено наизусть и Лиззи чувствовала, что она посвятила цѣлый часъ поэзіи самымъ восхитительнымъ образомъ. По-крайней-мѣрѣ, она могла цитировать кое-что, и хотя, сказать по правдѣ, она не понимала настоящаго значенія этого изображенія, она такъ изучила жесты, такъ модулировала голосъ, что ей казалось, она могла произвести эфектъ. Далѣе ей читать не хотѣлось; она вернулась домой съ книгою. Хотя то мѣсто, гдѣ говорится о душѣ Іанты, находится въ началѣ стихотворенія, Лиззи теперь совершенно знала поэму, и когда впослѣдствіи говорила о ней какъ о прелестной вещицѣ, которую она усвоила себѣ продолжительнымъ изученіемъ, она сама не знала, что лжетъ. Когда она сдѣлалась старше, однако, она поумнѣла и узнала, что если выучиваешь изъ поэмы только одно мѣсто, то его слѣдуетъ выбирать или въ серединѣ, или въ концѣ. Свѣтъ такъ жестоко проницателенъ въ нынѣшнее время, что даже мужчины и женщины, которые сами не прочитали "Царицу Мабъ", знаютъ, изъ какой части поэмы вырвано мѣсто, и не повѣрятъ, что вы прочли хоть одну страницу дальше той, изъ которой взято это мѣсто.
Послѣ завтрака Лиззи пригласила мисъ Мэкнёльти сѣсть у открытаго окна гостиной и посмотрѣть на "блестящія волны". Отдавая справедливость мисъ Мэкнёльти, мы должны признаться, что хотя она сама не была ни умна, ни образована, читала очень мало и вещи безцвѣтныя, думала только о томъ, какъ бы кое-какъ провести время и прожить -- однако она была довольно проницательна и видѣла хорошо. Лиззи Юстэсъ не могла обмануть ее. Какова бы ни была Лиззи, мисъ Мэкнёльти готова была выносить ее и ѣсть ея хлѣбъ. Люди, которыхъ она знала, были или ничтожны -- какъ ея отецъ, или жестоки -- какъ лэди Линлитго, или фальшивы -- какъ лэди Юстэсъ. Мисъ Мэкнёльти знала, что ничтожество, жестокость и фальшивость она должна была переносить. И она могла переносить ихъ, мало о нихъ заботясь и даже въ глубинѣ сердца не очень осуждая ихъ. Но въ ней былъ тотъ странный недостатокъ, что она не могла называть эти качества другими именами, даже предъ тѣми людьми, которымъ они принадлежали. Она не могла сдѣлать видъ, будто вѣритъ рапсодіямъ Лиззи. Въ этомъ ею руководила не столько добросовѣстность или высокое чувство правдивости, сколько недостатокъ мужества, потребнаго для лжи. У ней недоставало духа называть старую лэди Линлитго доброй и потому лэди Линлитго выгнала ее изъ дома. Когда лэди Юстэсъ обращалась къ ея сочувствію, у ней недостало мужества на попытку разыграть роль, что было необходимо для выраженія сочувствія. Она походила на собаку или на ребенка и никакъ не могла не быть правдивой. Лиззи жаждала притворнаго сочувствія -- ей ужасно хотѣлось похвастаться своимъ "Шелли" и она очень ласково утащила мисъ Мэкнёльти въ амбразуру окна.
-- Какъ это мило -- не правда ли? сказала Лиззи, протягивая руку къ "широкому пространству блестящихъ волнъ".
-- Очень мило -- только слишкомъ ярко блеститъ, сказала миссъ Мекнёльти.
-- Ахъ! я люблю теплоту настоящаго лѣта; маѣ всегда кажется, что солнце необходимо для того, чтобъ созрѣлъ плодъ сердца.
А между тѣмъ ее такъ безпокоили комары и жаръ, когда она сидѣла на камнѣ.
-- Я все думаю о тѣхъ немногихъ великолѣпныхъ дняхъ, которые я провела съ моимъ обожаемымъ Флоріаномъ въ Неаполѣ;-- дняхъ слишкомъ великолѣпныхъ, потому что ихъ было такъ немного.
Мисъ Мэкнёльти знала исторію этихъ дней и ихъ великолѣпія -- она знала также, какъ вдова переносила свою потерю.
-- Должно быть, неаполитанскій заливъ очень красивъ, сказала она.
-- Не одинъ заливъ, тамъ есть мѣста, которыя приводятъ васъ въ восторгъ, только необходимо, чтобъ съ вами былъ тотъ, кто понимаетъ васъ. Душа Іанты! сказала она, примѣняя это выраженіе къ покойному сэр-Флоріану.-- Вы читали "Царицу Мабъ"?
-- Право не знаю; если и читала, то забыла.
-- Ахъ! вамъ надо бы прочесть. Я ничего не знаю на англійскомъ языкѣ такого, что такъ согласовалось бы съ нашими лучшими чувствами и стремленіями. "Стоитъ прелестная въ нагой чистотѣ", продолжала она, все относясь къ душѣ бѣднаго сэр-Флоріана: -- "одушевлена невыразимой красотой и граціей. Всякое земное пятно исчезло". Я еще и теперь его вижу во всей его мужественной красотѣ, когда мы бывало сидимъ вмѣстѣ по цѣлымъ часамъ и смотримъ на воду. О, Джулія! земная дѣйствительность исчезла, но воспоминаніе о ней будетъ жить вѣчно!
-- Конечно онъ былъ очень хорошъ собой, сказала мисъ Мэкнёльти, видя себя принужденной сказать что-нибудь.
-- Я вижу его теперь, продолжала она, все смотря на блестящую воду:-- она опять приняла свое врожденное достоинство и стояла. "Первобытная среди погибели". Не правда ли, какая это великолѣпная мысль и какъ великолѣпно выражена?
Лиззи забыла одно слово и употребила не тотъ эпитетъ. "Первобытная" показалось ей очень поэтическимъ словомъ.
-- Сказать по правдѣ, отвѣтила мисъ Мэкнёльти: -- я не понимаю стиховъ, когда ихъ говорятъ наизустъ, если прежде не читала этого стихотворенія. Кажется, я уйду, потому что свѣтъ слишкомъ ярокъ для моихъ бѣдныхъ старыхъ глазъ.
Мисъ Мэкнёльти заняла должность, для которой она не годилась.
Глава XXII.ЛЭДИ ЮСТЭСЪ ДОСТАЕТЪ ПОНИ ДЛЯ СВОЕГО КУЗЕНА.
Лэди Юстэсъ никакъ не могла добиться сочувствія отъ мисъ Мэкнёльти и не могла переносить терпѣливо своего разочарованія. Этого нельзя было даже и ожидать. Она дорого платила мисъ Мэкнёльти. Въ минуту опрометчивой щедрости и въ то время, когда она не знала цѣну деньгамъ, она обѣщала мисъ Мэкнёльти семьдесятъ фунтовъ въ первый годъ и семьдесятъ во второй, если она проживетъ у ней больше года. Второй годъ только теперь начался и лэди Юстэсъ начала думать, что семьдесять фунтовъ большія деньги, когда такъ мало получается взамѣнъ. Лэди Линлитго не платила своей компаньонкѣ опредѣленнаго жалованья. А потомъ еще надо было содержать ее, платить за поѣздки въ первомъ классѣ въ Шотландію и обратно, давать деньги на извощика въ Лондонѣ, когда отсутствіе мисъ Мэкнёльти было необходимо.