предокъ сидѣлъ на этомъ стулѣ, смотрѣлъ такъ, какъ онъ теперь представленъ на этой картинѣ, или носилъ на груди то самое украшеніе, которое вы теперь видите лежащимъ подъ стекломъ." Коронные брилліанты считаются наслѣдственными въ такомъ же отношеніи, какъ представляющіе не собственность государя, а почетное достоинство короны. Законъ, который вообще вмѣшивается въ нашу собственность, жизнь, свободу, въ этомъ отношеніи любезно склонился предъ духомъ рыцарства и оказалъ помощь романизму;-- но конечно онъ сдѣлалъ это не для того, чтобы дать возможность несогласнымъ между собою наслѣдникамъ богатаго человѣка рѣшить простой, грязный денежный вопросъ, который при обычномъ благоразуміи богатый человѣкъ долженъ бы самъ рѣшить при жизни.
Довъ говорилъ рѣшительно и хорошо, и Кэмпердаунъ не рѣшался прерывать его, пока онъ говорилъ. Довъ сидѣлъ откинувшись на спинку своего кресла, но наклонивъ шею и голову впередъ, медленно потирая свои длинныя, худощавыя руки и пристально устремивъ на лицо своего собесѣдника свои глубокіе, блестящіе глаза.
Кэмпердаунъ не рѣдко слышалъ и прежде, какъ онъ говорилъ такимъ образомъ, и привыкъ къ его способу распутывать тайны и доискиваться причинъ закона съ энергіей, почти придававпіей поэзію предмету обсужденія. Когда Довъ принимался за это, Кэмпердаунъ не совсѣмъ понималъ слова, но слушалъ ихъ съ несомнѣннымъ благоговѣніемъ. Онъ отчасти понималъ ихъ, сознавая, что нѣкоторая доля поэтическаго духа вливается и въ его собственное сердце. Онъ думалъ впослѣдствіи объ этихъ рѣчахъ и имѣлъ высокія, но нѣсколько туманныя понятія о красотѣ и величіи закона. Рѣчи Дова приносили пользу Кэмпердауну и предохраняли его отъ самой худшей изъ всѣхъ болѣзней -- низкаго понятія о человѣчествѣ.
-- Стало быть, вы думаете, что намъ лучше не требовать ихъ какъ наслѣдственную вещь? спросилъ онъ.
-- Думаю.
-- А думаете, что она можетъ требовать ихъ -- какъ вдовью часть?
-- Этотъ вопросъ не былъ предложенъ мнѣ -- хотя я позволилъ себѣ увлечься имъ. Еслибъ не моя короткость съ вами, я не отважился бы зайти такъ далеко.
-- Мнѣ не нужно говорить вамъ, какъ много мы вамъ обязаны. Но мы представимъ вамъ два, три другихъ дѣла.
-- Я думаю, что судъ не отдастъ этихъ брилліантовъ ей какъ вдовью часть, на томъ основаніи, что цѣнность ихъ слишкомъ велика сравнительно съ ея доходомъ и званіемъ: но если отдастъ, то оградитъ ихъ отъ отчужденія.
-- Она ихъ продастъ -- потихоньку.
-- Тогда она сдѣлается виновною въ кражѣ -- на это она едва ли рѣшится, даже если ее не удержитъ честность, то оттого, что цѣнность ихъ непремѣнно поведетъ къ открытію продажи. То же самое опасеніе не допуститъ ихъ купить.
-- Она говоритъ, что они были подарены ей совсѣмъ.
-- Мнѣ хотѣлось бы знать подробности.
-- Да,-- разумѣется.
-- Но я думаю, что по справедливости утвержденіе получившаго такой подарокъ, не подкрѣпляемое ни доказательствами, ни документами, не будетъ принято во вниманіе. Мужъ оставилъ завѣщаніе и правильный брачный контрактъ. Мнѣ кажется, что принадлежности этихъ брилліантовъ брачный контрактъ не касается.
-- О, нѣтъ!-- тамъ ни слова не сказано о нихъ.
-- Когда такъ, я думаю, что право на владѣніе этими брилліантами, какъ вдовьей частью, должно быть подчинено завѣщанію.
Кэмпердаунъ пустился въ разсужденія о затрудненіи на счетъ движимаго имѣнія въ Шотландіи и Англіи, когда Довъ остановилъ его, объявивъ, что онъ не можетъ отважиться разсуждать о дѣлахъ, обстоятельства которыхъ ему неизвѣстны.
-- Разумѣется,-- разумѣется, сказалъ Кэмпердаунъ.-- Мы приготовимъ изложеніе этихъ дѣлъ. Я сталъ бы извиняться, что пришелъ къ вамъ за этимъ, да вѣдь я такъ много узнаю изъ нѣсколькихъ словъ.
-- Я всегда радъ видѣть васъ, мистеръ Кэмпердаунъ, сказалъ Довъ, кланяясь.
Глава XXIX.МНѢ ЛУЧШЕ УѢХАТЬ.
Когда лордъ Фонъ вздрогнулъ и пошелъ къ дому утромъ въ воскресенье передъ завтракомъ, Люси Морисъ была очень огорчена. Она во второй разъ обвинила лорда Фона въ неправдѣ. Она не совсѣмъ понимала обычаи свѣта, но знала, что джентльмэнъ никогда не можетъ быть обвиненъ въ неправдѣ. Можетъ быть, джентльмэнъ, да и другіе люди оказываются виновны въ этомъ проступкѣ чаще, чѣмъ во всякомъ другомъ; но по обычаямъ общества джентльмэнъ не можетъ сдѣлать этого проступка. Все это Люси нѣсколько понимала. Она знала, что слово "ложь" просто ужасно.
Она и дѣвицы Фонъ очень часто сознавались, что Лиззи Юстэсъ лгунья,-- но сказать лэди Юстэсъ, что каждое ея слово ложь, было бы преступленіемъ хуже чѣмъ самая ложь.
Обвинить лорда Фона такимъ выраженіемъ, значило бы унизить себя навсегда. Но была ли разница между ложью и неправдой? Она чувствовала, что одна была умышленна, а другая нѣтъ; но она чувствовала также, что менѣе оскорбительное слово значило ложь, но что свѣтъ принужденъ былъ употреблять его оттого что не осмѣливался говорить о лжи, и слово, имѣвшее такое значеніе въ обыкновенномъ разговорѣ, она два раза примѣнила къ лорду Фону. А между тѣмъ какъ ей хорошо было извѣстно, лордъ Фонъ лжи не говорилъ! Онъ самъ вѣрилъ въ каждое слово, сказанное имъ противъ Фрэнка Грейстока. Люси все еще думала, что онъ самъ былъ виноватъ въ неблагородной жестокости, говоря такимъ образомъ объ ея же нихъ въ ея присутствіи, но все-таки ей не слѣдовало обвинять его во лжи.
"Это все-таки неправда, сказала она, все еще стоя на дорожкѣ и смотря на быстрое исчезновеніе лорда Фона и стараясь придумать, что ей теперь лучше дѣлать.
Разумѣется, лордъ Фонъ, какъ взрослый ребенокъ, тотчасъ отправился разсказать матери, что эта негодная гувернантка сказала ему.
Въ передней Люси встрѣтила свою пріятельницу Лидію.
-- О, Люси! что такое случилось съ Фредерикомъ? спросила она.
-- Лордъ Фонъ очень разсердился.
-- На васъ?
-- Да,-- на меня. Онъ такъ разсердился, что, мнѣ кажется, не сядетъ завтракать со мною. Поэтому я внизъ не приду. Вы скажете вашей мама? Если она хочетъ прислать за мною, разумѣется, я тотчасъ къ ней пойду.
-- Что вы сдѣлали, Люси?
-- Я опять сказала ему, что онъ сказалъ неправду.
-- Зачѣмъ?
-- Затѣмъ... О! какъ могу я сказать зачѣмъ? Зачѣмъ всѣ дѣлаютъ не то, что слѣдуетъ? Это паденіе Адама, я полагаю.
-- Вамъ не слѣдуетъ шутить надъ этимъ, Люси.
-- Вы не можете себѣ представить, какъ я несчастна. Разумѣется, лэди Фонъ велитъ мнѣ уѣхать. Я нарочно пошла просить у него прощенія въ томъ, что сказала вчера, и именно опять сказала то же самое.
-- Но зачѣмъ вы это сказали?
-- И скажу опять, опять, опять, если онъ мнѣ повторитъ, что мистеръ Грейстокъ не джентльмэнъ. Мнѣ кажется, онъ не долженъ былъ это говорить. Разумѣется, я очень виновата; я это знаю. Но мнѣ кажется, что и онъ также виноватъ. Но я должна сознаться, а онъ нѣтъ. Я теперь пойду на верхъ и останусь въ моей комнатѣ, пока ваша мама пришлетъ за мною.
-- Я велю Джэнъ принести вамъ завтракать.
-- Я совсѣмъ не хочу завтракать, сказала Люси.
Лордъ Фонъ сказалъ матери, и лэди Фонъ пришла въ чрезвычайное недоумѣніе. Ея разсудокъ и чувства раздѣлялись между преимуществомъ Люси, какъ дѣвушки имѣющей дозволеннаго жениха -- это преимущество конечно существовало, но было не очень велико -- и еще большимъ преимуществомъ, которымъ долженъ былъ пользоваться лордъ Фонъ, какъ мужчина, пэръ и товарищъ министра -- и которое еще болѣе принадлежало ему, какъ главѣ и единственному мужчинѣ въ фамиліи Фонъ.
Когда такой человѣкъ, побуждаемый сыновней обязанностью, удостоиваетъ пріѣзжать разъ въ недѣлю къ матери, онъ имѣетъ право говорить что хочетъ и никто не долженъ противорѣчить ему. Конечно, у Люси есть женихъ -- женихъ дозволенный, но можетъ быть это обстоятельство можетъ только уравновѣшивать ничтожность ея гувернантскаго званія. Лэди Фонъ разумѣется принуждена взять сторону сына и побранить Люси.
Люси слѣдуетъ побранить очень серіозно. Но было бы такъ пріятно, еслибъ Люси можно было уговорить выслушать ея брань и покончить съ этимъ, а не ухудшать дѣла, напирая на свой отъѣздъ!
-- Неужели ты думаешь, что она пришла въ садъ съ намѣреніемъ сказать тебѣ грубость? спросила лэди Фонъ сына.
-- Нѣтъ,-- я этого не думаю. Но характеръ у нея такой несговорчивый, и вы такъ избаловали ее здѣсь -- я говорю, разумѣется, о дѣвочкахъ -- что она не умѣетъ сдерживать себя.
-- Она просто золото, Фредерикъ.
Онъ пожалъ плечами и объявилъ, что больше ни слова объ этомъ не скажетъ. Онъ, разумѣется, можетъ остаться въ Лондонѣ, пока мистеръ Грейстокъ вздумаетъ взять къ себѣ свою жену.
-- Ты терзаешь мнѣ сердце этими словами! воскликнула несчастная мать.-- Разумѣется, она оставитъ нашъ домъ, если ты этого желаешь.
-- Я не желаю ничего, сказалъ лордъ Фонъ:-- но я не позволяю называть меня лжецомъ.
Величественно удалился онъ по коридору и сѣлъ за завтракъ, мрачный какъ громовая туча.
Лэди Фонъ и Люси сидѣли другъ противъ друга въ церкви, но не говорили ни слова. Лэди Фонъ поѣхала въ церковь въ экипажѣ, а Люси пошла пѣшкомъ, а такъ какъ Люси ушла въ свою комнату тотчасъ по возвращеніи домой, то не было возможности сказать слово. Послѣ завтрака Амелія пришла къ ней поговорить.
-- Надо сдѣлать что-нибудь, Люси, сказала Амелія.
-- Я полагаю.
-- Разумѣется, мама должна видѣть васъ. Она не можетъ дозволить этого. Мама очень огорчена и не съѣла за завтракомъ ни куска.
Амелія просто хотѣла этимъ сказать, что ея мать не хотѣла взять во второй разъ ветчины, какъ она это дѣлала всегда.
-- Разумѣется, я пойду къ ней, какъ только она пришлетъ за мною. О!-- я такъ огорчена!
-- Я этому не удивляюсь, Люси. Мой братъ также огорченъ. Эти вещи огорчаютъ всѣхъ. Свѣтъ называетъ это... дурнымъ характеромъ, Люси.
-- Для чего сказалъ онъ мнѣ, что мистеръ Грейстокъ не джентльмэнъ? Я ничего не говорила больше этого.