Хотя ей навѣрно стукнуло тридцать, и по всей вѣроятности она приближалась къ сорокалѣтцему возрасту, ея черные какъ гагатъ волосы были распущены по спинѣ, а въ іюнѣ она разъѣзжала по Лондону въ соломенной круглой шляпѣ. Но всѣ соглашались, что она была хорошо одѣта. Потомъ возникалъ вопросъ, кто платилъ по ея счетамъ?
Мистрисъ Карбункль была красивая женщина, съ полнымъ лицомъ, съ смѣлыми глазами, съ безподобными черными бровями, широкимъ носомъ красивой формы, съ толстыми губами и ровными зубами. Подбородокъ у нея былъ круглый и короткій, можетъ быть съ легкой наклонностью сдѣлаться двойнымъ. Но хотя лицо ея было полное и круглое, въ немъ были сила и повелительное выраженіе, хотя можетъ быть трудно было сказать, въ какихъ чертахъ оно преобладало. Но въ сущности душа придаетъ тонъ каждой чертѣ, а сердце мистрисъ Карбункль стремилось повелѣвать.
Но, можетъ быть, удивительнѣе всего въ ея лицѣ былъ цвѣтъ. Тѣ, которые не знали ее коротко, говорили, что разумѣется она сама себя прикрасила. Но, хотя этотъ слишкомъ яркій румянецъ почти всегда виднѣлся на ея лицѣ, покрывая щеки, но не касаясь ея лба или шеи, онъ въ извѣстныя минуты измѣнялся и даже пропадалъ. Когда она сердилась, онъ исчезалъ на минуту, а потомъ возвращался ярче прежняго. Притиранія не было на щекахъ мистрисъ Карбункль, а между тѣмъ румянецъ былъ такъ блестящъ и такъ прозраченъ, что почти оправдывалъ убѣжденіе, что не могъ быть подлиннымъ. Были люди, увѣрявшіе, будто такого чуднаго румянца никогда не бывало на лицѣ другой женщины нынѣшняго вѣка, а другіе, напротивъ, называли ее молочницей. Она была высока и походка ея была такова, какъ будто ей принадлежала половина міра.
Ея племянница, миссъ Ронокъ, была такого же роста и такой же красоты, съ тѣми улучшеніями и съ тѣми недостатками, какіе принадлежатъ юности. Ей казалось на видъ двадцать-четыре года, а на самомъ дѣлѣ было не болѣе восемнадцати. Возлѣ тетки она казалась на половину ниже ея, а между тѣмъ ростъ ея былъ не маленькій. Она тоже была высока, какъ будто привыкла повелѣвать, и ходила словно юная Юнона. Волосы у ней были очень темные -- почти черные -- и очень густые, глаза большіе и блестящіе, хотя слишкомъ смѣлые для такой молоденькой дѣвушки, носъ и ротъ точно такіе, какъ у тетки, но подбородокъ ея былъ нѣсколько длиннѣе, такъ что отнималъ отъ ея лица ту круглоту, которая можетъ быть нѣсколько лишала величія наружность мистрисъ Карбункль.
Цвѣтъ лица мисъ Ронокъ былъ поистинѣ чудесенъ. Никто не думалъ, чтобы она притиралась, потому что румянецъ выступалъ, исчезалъ и измѣнялся съ каждымъ словомъ, съ каждой мыслью, но постоянно оставался на ея щекахъ такимъ же яркимъ, какъ у тетки, хотя нѣсколько прозрачнѣе и съ болѣе деликатнымъ оттѣнкомъ, когда яркій цвѣтъ блѣднѣлъ и переходилъ почти въ мраморную бѣлизну кожи. У мистрисъ Карбункль ни перехода, ни блѣдности не было. Красный и блѣдный цвѣтъ граничилъ одинъ съ другимъ на ея щекахъ безъ всякихъ переходовъ, какъ на флагѣ.
Лучинда Ронокъ была неоспоримо очень красивая женщина. Вѣроятно, никому не пришло бы въ голову сказать, что она мила. Съ нея былъ спятъ портретъ прошлой зимой и возбудилъ большое вниманіе на выставкѣ. Нѣкоторые находили, что она походила на Бренвилье, другіе на Клеопатру, третьи на царицу савскую. Въ глазахъ ея на портретѣ не виднѣлось, конечно, любви, но сравнивавшіе ее съ египетской царицей Клеопатрой думали, что Клеопатра употребляла свою любовь для честолюбивой цѣли. Сравнивавшіе ее съ Бренвилье такъ привыкли къ нѣжности и лести женщинъ, что привыкли думать, будто женщина молчаливая, надменная и недоступная вѣчно замышляетъ убійство. Мнѣніе учениковъ школы савской царицы, составлявшихъ, можетъ быть, болѣе многочисленную партію, происходило отъ величественной осанки Лучинды, скорѣе чѣмъ отъ опредѣленнаго понятія о той госпожѣ, которая посѣщала Соломона. Всѣ, однако, были согласны въ томъ, что Лучинда Ронокъ очень хороша собой и совсѣмъ не такая дѣвушка, съ которой мужчина пожелалъ бы побродить подъ отдаленными буковыми деревьями на пикникѣ.
Она дѣйствительно была молчалива, серіозна, и если не надменна по характеру, то выказывала всѣ признаки надменности. Она вездѣ бывала съ теткой и позволяла водить себя въ танцахъ, подъѣзжать къ себѣ, катаясь верхомъ, и заговаривать съ собою въ обществѣ, но сама не трудилась говорить -- а смѣха, кокетства или ужимокъ отъ нея также мало можно было ожидать, какъ и отъ мраморной Минервы.
Въ послѣднюю зиму она начала ѣздить на охоту съ теткой и уже научилась хорошо охотиться. Если оказывалась необходимость въ помощи у калитки или у забора, а слуга, провожавшій обѣихъ дамъ, не находился поблизости, Лучинда принимала эту помощь отъ перваго ближайшаго къ ней мужчины, но почти всегда благодарила однимъ поклономъ, и даже молодые лорды, мастерскіе наѣздники и красавцы-полковники, сквайры съ тысячными доходами, съ трудомъ успѣвали завлечь ее въ разговоръ объ охотѣ.
Все это примѣчали, обо всемъ этомъ говорили, всѣмъ этимъ восхищались. Слѣдовало предполагать, что Лучиндѣ Ронокъ былъ нуженъ мужъ, а между тѣмъ ни одна дѣвушка не старалась менѣе ея достать себѣ мужа. Дѣвушка не должна постоянно стараться привлекать къ себѣ мужчинъ, но ей слѣдуетъ придавать себѣ нѣкоторую привлекательность. Такая красивая дѣвушка, какъ Лучинда Ронокъ, умѣвшая летать на лошади какъ птица, державшая себя съ достоинствомъ герцогини и неоспоримо умная, должна была поставить себя въ такое положеніе, чтобы принимать тѣ блага, которыя ей могутъ доставить ея прелести и достоинства; но Лучинда Ронокъ держалась поодаль и презирала всѣхъ. Вотъ какимъ образомъ говорили о Лучиндѣ, а о ней говорили много послѣ выставки.
Затрудненіе состояло въ томъ, чтобы узнать о ея происхожденіи. Общее мнѣніе было, что она американка. Ея мать, такъ же какъ и мистрисъ Карбункль, дѣйствительно была въ Нью-Йоркѣ. Карбункль былъ уроженецъ Лондона, но предполагали, что Ронокъ былъ американецъ.
Это было справедливо. Лучинда родилась въ Нью-Йоркѣ, воспитывалась тамъ до шестнадцати лѣтъ, а потомъ отвезена въ Парижъ на девять мѣсяцевъ, а изъ Парижа привезена въ Лондонъ теткой. Мистрисъ Карбункль всегда говорила, что Лучинда получила воспитаніе парижское. Сама Лучинда никогда не говорила о своемъ воспитаніи и прошлой жизни.
-- Я вотъ скажу вамъ что, сказалъ одинъ итонскій школьникъ своей старшей сестрѣ, когда разсуждали о характерѣ и положеніи Лучинды:-- она героиня и застрѣлитъ человѣка ни за что, ни про что.
Въ семействѣ этого школьника Лучинду всегда послѣ этого называли героиней.
Какимъ образомъ Джорджъ де-Брюсъ Карутерсъ привязался къ этимъ дамамъ было тайной, но лордъ Джорджъ всегда былъ таинственъ. Это былъ молодой человѣкъ -- его считали молодымъ -- лѣтъ сорока-пяти и онъ все дѣлалъ не такъ, какъ дѣлаютъ другіе. Онъ много охотился, но не водилъ дружбы съ охотниками, являлся то въ этомъ графствѣ, то въ другомъ, совершенно пренебрегая травой, заборами, дружбою или лисицами. Лейстеръ, Эссексъ, Айрширъ или Баронъ равно приводили его въ восторгъ, и во всѣхъ графствахъ онъ былъ какъ дома. Состоянія у него никогда не было и онъ не заработывалъ шилинга. Говорили, что въ молодости онъ учился у стряпчаго въ Абердинѣ и назывался тогда просто Джорджъ Карутерсъ. Его троюродный братъ, маркизъ Килайкрэнкай, былъ убитъ на охотѣ; вторая отрасль благородной фамиліи пала при Балаклавѣ, третья погибла въ индійскомъ возстаніи, а четвертая, царствовавшая нѣсколько мѣсяцевъ, скоропостижно умерла, оставивъ большую семью, состоявшую изъ дочерей. Въ три года исчезли четыре брата, не оставивъ мужского наслѣдника, а старшій братъ Джорджа, служившій тогда въ вест-индскомъ полку, былъ призванъ на родину изъ Демерары, чтобъ сдѣлаться маркизомъ Килайкрэнкай. По обычной вѣжливости правительства, всѣ братья были сдѣланы лордами, и за двѣнадцать лѣтъ до начала нашего разсказа Джоржъ Карутерсъ, давно бросившій контору въ Абердинѣ, сдѣлался лордомъ Джорджемъ де-Брюсъ Карутерсомъ.
Какъ онъ жилъ, никто не зналъ. Считали невозможнымъ, чтобъ братъ много помогалъ ему, такъ какъ имѣніе, укрѣпленное за наслѣдовавшими Килакрэнкайскій титулъ, было не велико. Онъ иногда бывалъ въ Сити и предполагали, что ему знакома биржевая игра. Можетъ быть, онъ держалъ пари на скачкахъ. Вообще онъ жилъ съ людьми со средствами -- или по-крайней-мѣрѣ съ однимъ человѣкомъ со средствами за одинъ разъ; но знавшіе его хорошо увѣряли, что онъ никогда не занималъ шилинга у пріятеля и никогда не долженъ былъ гинеи поставщику. У него всегда были лошади, но никогда не бывало дома. Въ Лондонѣ онъ помѣщался въ одной комнатѣ и обѣдалъ въ клубѣ. Онъ былъ полковникъ волонтерскаго егерскаго полка -- самыхъ буйныхъ удальцовъ во всей Англіи -- и слылъ отъявленнымъ радикаломъ. Его даже подозрѣвали въ республиканскихъ чувствахъ, и несвѣдущіе лондонскіе юноши намекали, что онъ былъ центромъ великимъ британскихъ феніевъ. Онъ былъ приглашенъ въ депутаты отъ Тауер-Гамлетса, но сказалъ депутаціи, явившейся къ нему, что онъ знаетъ кое-что получше этого. Заплатятъ ли они его издержки и положатъ ли ему жалованье? Депутація сомнѣвалась, можетъ ли обѣщать это.
-- А я не сомнѣваюсь, но знаю навѣрное, что этого не сдѣлаютъ, сказалъ лордъ Джорджъ, и депутація вернулась восвояси.
По наружности это былъ длинноногій, длиннотѣлый, длиннолицый мужчина, съ густыми бакенбардами и густыми усами, но съ выбритымъ подбородкомъ. Глаза его глубоко сидѣли въ головѣ, щеки были впалы и желты, а между тѣмъ онъ казался сильнымъ и здоровымъ человѣкомъ. Руки у него были большія, костлявыя, шея казалась длинной, потому что онъ такъ носилъ рубашку, что часть горла всегда была обнажена.
Очевидно, онъ любилъ находиться въ обществѣ красивыхъ женщинъ, но никто не предполагалъ, чтобъ онъ женился. Послѣдніе два-три года между нимъ и мистрисъ Карбункль завязалась дружба, а въ послѣдній сезонъ онъ сдѣлался почти коротокъ съ нашей Лиззи. Лиззи думала, не можетъ ли онъ сдѣлаться корсаромъ, котораго рано или поздно она должна встрѣтить.
Сэр-Грифинъ Тьюитъ, которымъ въ настоящемъ періодѣ его карьеры руководилъ лордъ Джорджъ, былъ не очень любезный баронетъ. Да и обстоятельства его были таковы, что не могли сдѣлать человѣка любезнымъ. Онъ номинально былъ не только наслѣдникомъ, но и владѣльцемъ большого состоянія -- но не могъ дотронуться до капитала и количество дохода опредѣлялось съ дозволенія законниковъ. Грейстокъ сказалъ правду -- съ нимъ всѣ тягались -- такъ успѣшно его отецъ разстроилъ имѣнье. Замокъ Тьюитъ пришелъ въ упадокъ въ четыре года, а теперь отдавался внаймы почти даромъ.