Лекция 8Раскол Великой Британии
Предметы меняют свои очертания в зависимости от места, с которого мы на них смотрим; точно так же и история данного государства может принимать разнообразные формы. Сообщенный мною очерк Англии семнадцатого и восемнадцатого столетий не похож на обычные очерки: я стал на новую точку зрения, с которой многое, казавшееся раньше малым, кажется великим, и казавшееся великим кажется малым; с этой новой точки зрения выступает то, что прежде было в тени, и скрывается в тень то, что прежде ярко выступало.
А между тем многие полагают, что общие очертания истории совершенно определенны и неизменны; признают, что детали у того или другого историка могут быть более или менее точными, более или менее живыми, но рамки должны оставаться одинаковыми для всех историков. На самом деле именно эти-то рамки – список великих событий, заучиваемых школьниками, – подвижны, непостоянны и изменчивы, хотя и кажутся отлитыми из стали. Что делает событие великим или малым? Всегда ли восшествие на престол короля – великое событие? В момент своего совершения оно кажется великим, но когда возбуждение, вызванное им, уляжется, оно может оказаться не имеющим никакого значения в истории страны. Последовательное применение этого принципа произвело бы переворот в нашем понятии об истории. Оно показало бы нам, что действительная история государства может совершенно отличаться от официальной: многие события, считавшиеся великими, могут в действительности оказаться неважными, а истинно важные события могут остаться едва затронутыми или вовсе упущенными.
Следовательно, необходимо выбрать критерий исторической важности событий: применение такого критерия при оценке их должно составлять главную задачу историка. Какой же критерий должны мы применить? Можем ли мы сказать: «Историк должен выдвигать вперед такие события, которые интересны»? Но событие может быть интересным в биографическом, нравственном или поэтическом отношении и все-таки не быть интересным в историческом отношении. Можно сказать: «Историк должен придавать событиям то значение, которое приписывалось им в то время, когда они совершались; он должен возрождать чувства того времени». Я утверждаю, что это не дело историка, что он не обязан, как мы часто слышим, переносить читателя в прошлое время и заставлять его смотреть на событие так, как на него смотрели современники. Какая была бы в этом польза? Современники обыкновенно судят о великих событиях совершенно ложно. Напротив, одной из главных функций историка является исправление взгляда современников. Вместо того, чтобы заставлять нас разделять чувства прошлого времени, обязанность историка состоит в том, чтобы указать нам, что то или иное событие, поглощавшее внимание современников, не имело, по существу, важного значения и что другое событие, которое прошло почти незамеченным, имело громадные последствия.
Быть может, американская революция из всех событий английской истории всего более пострадала от применения ложного критерия. Как повесть или роман, она не особенно интересна. У обеих борющихся сторон нет выдающегося полководца, нет блестящих побед, и Вашингтон является наименее драматичным из всех героев. Однако то, что не интересно, как повесть, может быть чрезвычайно интересно, как история. Ставя французскую революцию, благодаря изобилию личных инцидентов, впереди американской, мы проявляем неумение распознать эту разницу. Столь же вредно отразился на изучении американской революции и другой упомянутый мною ложный взгляд на задачи истории. Историк не должен быть романистом, но для него еще хуже, если он газетный политик. Средний взгляд современников на любое великое событие бывает почти неизбежно поверхностным и ложным. Между тем наши историки как бы гордятся тем, что оценивают американскую революцию совершенно так, как они оценивали бы ее, будучи членами парламента при министерстве лорда Норта.[86] Вместо того чтобы попытаться изобразить философию события и отвести ему должное значение в истории мира, они вечно поглощены вопросом, как следовало бы им голосовать в тот или другой исторический момент: по вопросам об отмене акта о гербовых пошлинах или по поводу билля о бостонском порте.[87] Я называю это газетным отношением к истории. Историк этого типа прислушивается к парламентским прениям, пристально следит за судьбой министерства и за результатом ближайшего голосования. Особенностью этой манеры является то, что вопросы выдвигаются и рассматриваются в порядке их появления и с тем поверхностным знанием, которое достаточно лишь для самого спешного их разбора. Все это, быть может, хорошо на своем месте, но в исторических сочинениях производит очень печальное впечатление. И между тем английская история в ее новейших периодах изобилует такими вульгарными, поверхностными взглядами момента. Она глубоко заражена общими местами партийной политики и, рассматривая величайшие вопросы, постоянно берет за образец газетную передовицу. Какой же критерий исторического значения событий истинен? По-моему, таким критерием должна быть их чреватость последствиями или, другими словами, важность последствий, могущих вытекать из них. Руководствуясь этим принципом, я старался доказать, что в восемнадцатом столетии процесс расширения Англии гораздо важнее в историческом отношении, чем все домашние вопросы и движения. Взгляните на фигуру, которая управляет английской политикой в середине этого столетия, – на Питта Старшего. Его слава отождествляется с расширением Англии; он – государственный человек Великой Британии. Молодая энергия его политической карьеры тратится на флибустьерскую войну с Испанией, слава приобретена в эпоху великого колониального поединка с Францией, старость посвящена усилиям отвратить раскол Великой Британии.
Вернемся к американской революции. Чреватость последствиями этого события очевидна и всегда поражала беспристрастного наблюдателя, смотревшего на нее издали. Но газетные политики того времени не имели досуга для таких широких взглядов. Им великое событие представлялось рядом деталей, серией вопросов, относительно которых в парламенте должны последовать голосования. Вопросы эти являлись перед ними неразрывно сплетенными с другими вопросами, часто самыми ничтожными, но в тот момент казавшимися столь же значительными с точки зрения практики партийной политики. Хорошо известно, что stampt act прошел в первом чтении, не обратив на себя внимания. Парламент, посвятивший одну ночь обсуждению адреса, другую – декламации о тайных происках Бюта[88] и нападках на вдовствующую принцессу, третью – горячему спору о деле Вилькса, наконец, находит в числе текущих вопросов предложение об обложении колоний пошлиной, – он принял его без прений, как теперь принимает индийский бюджет. Это, конечно, очень прискорбно, но почти неизбежно и отнюдь не оправдывает внесения в историю подобного смешения малого и великого. Разве, слепо следуя хронологическому порядку и раболепно подчиняясь порядку дня в парламенте, историк не делает, в сущности, такой же ошибки при оценке американской революции, какая вызвала принятие stampt acta почти единогласно? Американский вопрос рассматривается в наших историях почти так же нерационально, как он был рассмотрен тогда в парламенте: без всякой подготовки, просто в хронологическом порядке, совместно с другими вопросами, не имеющими с ним ничего общего. Какая же после этого польза от истории, если, обозревая прошлое, она не ограждает нас от тех сюрпризов, которые в политике дня неизбежны уже в силу обширности и разнообразия жизни современного государства? Американская революция является для нас такой же неожиданностью, какой она явилась в действительности для наших предков. Наше внимание поглощено происками Бюта, браком короля, болезнью короля, Вильксом и генералом Варрантсом – и вдруг всплывает вопрос об обложении американских колоний пошлиной; затем мы вскоре узнаем о недовольстве колоний. И мы, как и наши предки, задаем себе вопрос: «А кстати, что это за колонии, откуда они появились, и как они управляются?» Историк, уподобляясь ежедневной газете, берется ввести нас в курс вопроса. Он приостанавливается, вводит особую главу, в которой бросает взгляд назад, и сообщает нам, что у Англии уже давно имеются колонии в Северной Америке! Он дает ровно столько сведений, сколько нам нужно, чтоб понять прения, возникшие по поводу отмены stampt acta, и далее, извинившись, что уклонился от хронологического порядка, спешит возвратиться к своему повествованию. В этом повествовании историк как будто постоянно следит за делами из галереи прессы в палате общин. Можно подумать, что революция происходит в парламенте: Америка составляет главный вопрос сначала для кабинета Рокингама (Rockingham),[89] а затем для кабинета Норта (North). Окончательная утрата Америки для нашего историка – тоже событие первой важности: оно влечет за собою падение кабинета Норта!
Повествуя о заключении договора 1783 года, историк, без сомнения, внесет торжественный параграф, в котором признает важное значение этого события. Он объяснит, что колонии всегда отпадают, как скоро почувствуют себя созревшими для независимости, и что отпадение Америки было для Англии не потерею, а приобретением. Теперь этот вопрос для него исчерпан, и впредь вы услышите об Америке так же мало, как и до начала войны. В палате общин на очереди новые вопросы, и историк занят бурными дебатами об индийском билле, борьбой Питта Младшего с коалицией, вестминстерскими выборами и прениями о регентстве. Английский историк очарован парламентом и следит во все глаза за его движениями с тем же почтительным вниманием, с каким старинные французские историки следили за душевными движениями Людовика XIV. Когда, наконец, дело доходит до войн французской революции и до великой борьбы Англии с Наполеоном, историк окончательно прощается с бесславными походами Бернгойна и Корнуэльса