[90] и счастлив, что может рассказывать об истинно великих событиях и о подвигах великих мужей. А между тем я смело могу сказать, наперекор всему, что американская революция вовсе не была таким скучным, несчастным событием, которое заслуживает лишь краткого упоминания; оно не только значительно важнее других событий, но всецело стоит на высшем уровне значения, чем большинство событий в новой истории Англии; по внутреннему своему смыслу для Англии оно гораздо достопамятнее, чем война с революционной Францией, которая приближается к ней по значению только благодаря громадным косвенным последствиям, неизбежно вытекающим из всякой обширной и продолжительной борьбы. Конечно, гораздо интереснее читать о Ниле и Трафальгаре, о Пиренейском полуострове и Ватерлоо, чем о Бенкерз-Гилле, Брандивайне, Саратоге и Йорктоуне.[91] С военной точки зрения борьба с Францией гораздо грандиознее борьбы с Америкой; Наполеон, Нельсон и Веллингтон – более замечательные полководцы, чем вожди американской революции. Но исторические события классифицируются не по их занимательности, а по их чреватости последствиями.
Знаменитое «Бостонское чаепитие», когда за борт полетели присланные из Лондона ящики с чаем, несправедливо обложенным британским налогом, – эта «капля чая» в ночь с 15 на 16 декабря 1773 г.
Американская революция вызвала к жизни новое государство – государство, унаследовавшее язык и традиции Англии, но шедшее во многом своей дорогой, уклоняясь от пути не только Англии, но и всей Европы. Численность населения была невелика, территория громадна, и казалось весьма вероятным, что государство распадется и никогда не сделается могущественным. Но оно не распалось, а неуклонно шло вперед, и в настоящее время, как я уже упомянул, превосходит не только территорией, но и населением все европейские государства, кроме России. Таковы результаты американской революции, на основании которых я оцениваю ее историческое значение. Возникновение и развитие государства – вот истинный предмет для изучения истории. Я обратил ваше внимание на целый ряд событий: на испанскую Армаду, колонизацию Виргинии и Новой Англии, рост английского флота и английской торговли, нападение Кромвеля на Испанию, морские войны с Голландией, колониальное расширение Франции и падение Голландии, морское господство Англии после Утрехтского мира, поединок между Англией и Францией из-за Нового Света. Я показал, что из этих событий, взятых вместе, слагается процесс расширения Англии. Я говорил, что в семнадцатом веке этот процесс неизбежно несколько отодвигается назад домашней борьбой народа с королями Стюартами, но что в восемнадцатом веке его следует выдвинуть вперед, на первый план. Следующим членом этого ряда событий является раскол империи, американская революция; историческое значение этого события настолько же важнее самых ранних событий в истории Англии, насколько Великая Британия больше площади Англии. Его значение не зависит от того, можно ли Гау (Hove)[92] и Корнуэльса считать великими полководцами и был ли Вашингтон гением: его значение во всеобщей истории столь же велико, как и в истории Англии. Создание на новой территории государства с населением в пятьдесят миллионов, которые в непродолжительном времени превратятся в сто миллионов, уже само по себе далеко превосходит все, встречаемое в предыдущей истории. Ничего подобного не было ни в Новом, ни в Старом Свете. Его население превосходит в десять раз население Англии во время революции 1688 года и вдвое больше населения Франции во время революции 1789 года.[93] Это одно уже говорит нам, что мы вступили в эпоху больших размеров и высших цифр, чем те, с которыми история имела дело раньше. Но это еще не все. Размеры не означают необходимого величия; если не в европейской, то в азиатской истории можно встретить гораздо более крупные цифры: население Индии и Китая в пять раз превосходит население Соединенных Штатов. Особенностью нового государства является сочетание размеров с внутренними достоинствами. До возникновения Соединенных Штатов все обширные государства, быть может, за исключением малоизвестного Китая, были государствами низкой организации.
Англии принадлежала слава перенесения в современное государство страну той свободы, которая жила в городах-государствах Греции и Италии. Теперь вновь основанное в Америке государство унаследовало созданную Англией систему, снабдив ее в теории и на практике всеми теми изменениями, которые оказались необходимыми для приложения ее к еще более обширной территории. В результате американской революции создается новое обширное государство, по пространству принадлежащее к одной категории с Индией и Россией, по степени развития личной свободы им резко противоположное. Гегель изображал всемирную историю как постепенное развитие человеческой свободной воли. Согласно его представлению, существуют государства, где свободно только одно лицо, другие – где несколько лиц пользуются свободою, и третьи – где свобода – достояние многих. Распределим государства по степени развития в них духа свободы, и мы увидим, что большинство обширных государств придется поместить на нижнем конце шкалы. Что же касается Соединенных Штатов, то никто не усомнится поставить это громадное государство одним из первых: нигде в другом государстве свободная воля каждой отдельной личности не проявляется с такой силой и деятельностью, как в американской республике.
Вот результат, который не только велик, но и величествен! Для англичан он должен быть неизмеримо интереснее и важнее, чем для остального человечества, в силу исключительности того отношения, в котором они стояли к будущему государству. Во всей истории мы не находим другого примера, где бы два государства находились между собою в таких отношениях, в каких находились Англия и Соединенные Штаты. Правда, южноамериканские республики тем же путем выросли из Испании, а Бразилия – из Португалии; но, во-первых, эти новые государства нельзя назвать великими, и, во-вторых, как я уже сказал, население их обладает значительной долей индейской крови. К тому же великое государство, возникшее из Англии, с населением преимущественно английской крови, не было отделено от метрополии таким пространством, каким отделялись от Испании и Португалии их прежние колонии; обратно, ввиду крайне широкого расселения и повсеместной деятельности обоих народов, новое государство постоянно близко к Англии, постоянно соприкасается с нею, оказывает на нее сильное влияние необычностью своей судьбы и новизной своих начинаний, испытывая при этом само во многих отношениях влияние Англии, особенно через посредство ее литературы.
Вообще нет более значительного вопроса, чем вопрос о взаимном влиянии этих двух ветвей английской расы. От решения его зависит будущность планеты. А если это так, то что же можно сказать об отношении английских историков к американской революции? Можно подумать, что важность этого события для английской и всеобщей истории ими совершенно не оценена. Они спешат отделаться от него. Они входят в прения о праве облагать пошлиной и живо рисуют красноречие Чатама; описывают войну, извиняясь за поражения, преувеличивая успехи англичан; рассказывают несколько анекдотов о Франклине, отдают должное заслугам Вашингтона и затем бросают вопрос, как будто он им надоел и вовсе их не интересует. Самый незначительный эпизод из нескончаемой распри со Стюартами занял бы их гораздо дольше, приключение принца Чарльза-Эдуарда воспламенило бы их воображение, вопрос об авторе писем Юниуса[94] возбудил бы их любопытство. Неужели в этом нет чего-то ненормального? Очевидно, мы еще не знаем, что такое история; очевидно, то, что мы называли до сих пор историей, – не история и должно называться другим именем – биографией или партийной политикой. Я утверждаю, что история – не конституционное законодательство, не парламентские поединки, не биография великих мужей; и она даже не нравственная философия. Она имеет дело с государствами, она исследует их возникновение, развитие и взаимное влияние, обсуждает причины, ведущие к их благоденствию или падению.
Однако в этих лекциях о расширении Англии американская революция должна рассматриваться только с одной стороны – как конец первой попытки Англии к расширению. Подобно мыльному пузырю, Великая Британия расширялась быстро и затем лопнула. С тех пор она снова расширяется – удастся ли ей избежать второй половины силлогизма?
Постоянно повторяют, как нечто неоспоримое, что отпадение американских колоний было неизбежным следствием естественного закона, требующего, чтобы всякая колония, достигнув зрелости, стремилась сделаться самостоятельной. Исходя из этого утверждения, государственных людей времен Георга II – Джорджа Гренвиля (Grenville), Чарльза Тауншенда (Townshend) и лорда Норта – признают виновными только в ускорении неизбежной катастрофы. По этому поводу мне почти ничего не остается прибавить к сказанному ранее. Пока существует взгляд на колонию, как на поместье, из которого метрополия должна извлекать денежные выгоды, ее приверженность к метрополии будет крайне сомнительна, и она постарается освободиться при первой возможности. Сравнение колонии с возмужавшим сыном при этом условии и наполовину не выражает истинного характера отношений. При такой системе с колонией обращаются не как с сыном, а как с рабом, и колония сбросит с себя иго не с благодарностью, как взрослый сын, но с чувством негодования, которое никогда ее не покинет. В этом смысле отпадение американских колоний было неизбежно только благодаря старой колониальной системе.
Я объяснил, как трудно было в то время заменить ее лучшей системой, и однако такая лучшая система существует и в настоящее время может быть применима. Теперь не существуют те основания, благодаря которым колония после нескольких лет связи с метрополией должна желать эмансипации. Даже и прежде практика английского колониального правления была гораздо лучше теории. Мы не должны думать, что колонии возмутились против английского правления как такового. Правление, против которого они восстали, было правлением Георга III в первые двадцать пять лет его царствования; даже во внутренних делах правительство этой эпохи отличалось своей узостью и упорством. Недовольство замечалось не только в колониях, но и в самой Англии. Мансфильд (Mansfeld),