400.
Получив от Панина письмо императрицы, Ганнинг «весьма секретно и конфиденциально» сообщил Саффолку о том, что граф просил его заверить, что сам он «не разделяет мнений, составляющих его содержание». Панин также дал понять, что послу «не следует осуждать его за то, в чем советы его никак не участвовали». Ганнинг пришел к заключению: императрица поступила «столь недружелюбным образом» еще и потому, что меры, принятые королевскими министрами, «не пользуются одобрением нации вообще». Посол полагал, что это мнение было поначалу внушено ей графом Иваном Чернышевым, а затем поддержано «бессмысленными, неприличными и ложными представлениями» английских газет, особенно изданием St. James’s Chronicle. Ганнинг обращал внимание на то, что императрица «тщательно избегала» касаться с ним внутренних дел в Англии, и потому у него не было случая «попытаться исправить столь неправильное понятие», которое, очевидно, было для нее очень важным. Так она поинтересовалась у Панина, «не послужит ли подобное с ее стороны оказание помощи королю средством восстановить против нее (английский) народ». Что же касается ее собственных подданных, то, как мог заметить посол из слов Панина и графа И.А. Остермана, она опасалась последствий, «могущих возникнуть от призвания ее войск к немедленной службе, особенно же в чужом и столь удаленном месте назначения»401.
Своим посланием королю Великобритании Екатерина как бы ставила точку в обсуждении вопроса об оказании ему помощи в борьбе с североамериканскими колониями. Этот ее шаг, хотя в силу объективных причин и был вполне обоснованным, тем не менее, в значительной мере повлиял на охлаждение отношений между двумя державами. «Рухнули расчеты тех лондонских политиков, которые надеялись на то, что «естественный союзник» – Россия – окажет поддержку в борьбе с восставшими колонистами», – утверждал А.Б. Соколов и далее заключал: «Расхождения между Англией и Россией по американскому вопросу окончательно убедили государственных деятелей в нереальности планов заключения союза между двумя государствами; было положено начало новому периоду в отношениях между ними, характеризовавшемуся чаще конфронтацией, чем общностью политических интересов»402. Трудно не согласиться с мнением историка.
Последующие события в России на время оттеснили внимание императрицы от перипетий внешней политики, заставив ее сосредоточиться на внутреннем положении своей империи.
Крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева в освещении Роберта Ганнинга
Крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева (1773–1775)403 вызвала неподдельный интерес дипломатов. 26 октября 1773 г. Ганнинг докладывал графу Саффолку: «На днях происходило экстраординарное заседание Совета404, как говорят, вследствие полученных известий о новом восстании в земле войска Донского и в Оренбургской губернии, где отказались от рекрутского набора. Тотчас по окончании заседания генерал Бауэр выехал, как полагают, на место возмущения. Выбор этого офицера заставляет меня предполагать, что ему поручено вести с инсургентами переговоры, не прибегая к мерам насильственным»405.
Несмотря на то, что власти держали известия о происходящих событиях в Оренбургском крае в тайне, информация о них все же доходила до иностранцев. Секретарь британского посольства Ричард Оакс извещал Лондон о том, что один казак воспользовался «неудовольствием Оренбургского края, для того чтобы выдать себя за покойного императора Петра III, и что число последователей этого претендента так велико, что произвело опасное восстание этих губерний». 5 ноября 1773 г. Оакс дополнил свою информацию. Он подчеркивал, что вести, получаемые с места событий, «все более и более неблагоприятны». На днях из Казани прибыли три курьера. Говорят, что число казаков, последователей претендента, уже превосходит 25 тыс. человек, которые опустошают страну и грабят ее жителей, и что они повесили коменданта русской крепости. Опасаются нападения на Оренбург. Оакс сообщал о принятых императрицей мерах: «Назначено еще два полка в прибавление к войску, уже высланному против них, и туда же отправлена на почтовых лошадях артиллерия». Англичанин полагал, что указанные события внушают серьезные опасения, поскольку непременно отразятся на наборе рекрутов и произведут негативное впечатление на Порту. В то же время он считал, что само восстание, а также его последствия «преувеличены бурбонскими министрами», и что в письмах, получаемых со всех сторон, «с беспокойством расспрашивают об этом деле» и, по-видимому, придают ему гораздо большее значение, чем оно значит в действительности. Оакс обращал внимание на то, что войска императрицы, посланные на подавление восстания, страдают от дизентерии, множество людей уже погибло, и даже сам фельдмаршал сильно пострадал406.
В депеше от 12 ноября 1773 г. Ганнинг сообщал весьма скудную информацию о предводителе восставших, обращая внимание на то, что он выдавал себя за императора Петра III. Емельян Пугачев являлся раскольником из казаков, был заключен за преступления в Казани, откуда ему удалось бежать. К нему присоединилось много «последователей этой секты». Посол полагал, что в этой местности войска рассеяны, а потому потребуется немало времени для усмирения мятежа. Более всего власти опасаются затруднений, «которым оно отзовется на рекрутском наборе».
29 ноября Ганнинг отправил новое послание в Лондон, в котором высказывал опасения за судьбу Оренбурга, который мог оказаться в руках мятежников: «Если бы это случилось, это имело бы весьма гибельные последствия для страны, а в особенности для английских купцов по причине большого количества товаров и металлов, получаемых в этой местности». Теперь, продолжал посол, правительство императрицы сознает, до какой степени был неудачен выбор Бауера, «офицера, никогда не встречавшегося с врагом и который до того испугался усмотренных им затруднений и опасностей, что уже покинул свой пост и удалился в Москву». Вместо него назначен генерал Бибиков, которому предписано тотчас же отправиться в Оренбург, не соединяясь с главной армией. Мятежники уже захватили несколько серебряных рудников и правительство весьма опасается, чтобы они не овладели остальными. «Это возбуждает сильное беспокойство в императрице и в ее министрах, – свидетельствовал Ганнинг, – тем более, что это несчастье явилось вследствие их небрежности и недостатка благоразумных распоряжений». Более всего осуждают графа Захара Чернышева, которого казаки обвиняют в том, что по его повелению был арестован их атаман, что и послужило поводом к их неудовольствию. «Трудность усмирить мятеж доказывает, до какой степени беззащитны границы этой империи», заключал посол407.
Между тем, восстание все больше набирало силу. 6 декабря Ганнинг с тревогой сообщал: «Непосредственное сообщение с Оренбургом было так долго прервано, что почти не приходит оттуда уже десять почтовых дней; поэтому все известия о движении инсургентов доходят к нам через Казань и с каждым днем принимают все более и более устрашительный характер. Торговля с Китаем совершенно прервана. Большое количество медных пушек, отлитых на казенных литейных заводах, достались в руки мятежников, разрушивших несколько железных заводов, в том числе один из заводов Демидовых, крепостные и крестьяне которых присоединились к бунтовщикам; опасаются, что это повторится и в других местах. Вместе с казаками и во главе восстания находятся три лица, так искусно переодетых, что их невозможно узнать, полагают, что они главные двигатели всего этого дела, и что ими составлены воззвания, распространенные другими. Подозревают, что это гвардейские офицеры, изгнанные отсюда в продолжение нынешнего царствования». Подобные события, неприятные во всякое время, продолжал посол, особенно неблагоприятны в настоящее время, поскольку прекращают рекрутский набор, «ибо всякая попытка произвести набор в этих губерниях, побудила бы крестьян присоединиться к недовольным»408.
По мере разрастания восстания императрица, сознавая его опасность, начала принимать решительные меры. 27 декабря Ганнинг сообщает о «поспешности», с которой были двинуты полки и перевезены пушки. «Покажется почти невероятным, когда я сообщу Вам, милорд, – докладывал он Саффолку, – что полк гусар дошел отсюда до Москвы в десять дней, а орудия были перевезены туда на почтовых лошадях в шесть дней … Быстрота эта вместе с деятельностью генерала Бибикова, под начальством которого уже двинуто 1 600 человек, кроме войска пограничного, уже произвела некоторое действие». Курьер, которому удалось избежать бдительности инсургентов, привез известие о том, что многие из мятежников уже разбежались. Губернатор Оренбурга «уверяет двор, что если только он получит своевременный подвоз провианта, то он отвечает за крепость». Императрица подписала манифест против мятежников, но обнародование его еще приостановлено409.
Начало 1774 года ознаменовалось новыми столкновениями мятежников с войском. 24 января Ганнинг информировал Саффолка о том, что возмущение в Оренбургской губернии и его размеры причинили императрице «много беспокойства». Генерал Бибиков заявляет, что ему необходимо подкрепление кавалерии, так как форсированный марш гусаров, о котором посол упоминал в предыдущем послании, значительно уменьшил этот корпус. Между тем, местные жители озаботились своей судьбой и начали предпринимать меры, направленные на поддержку войска. «Казанская губерния, – сообщал Ганнинг, – решилась выставить на собственный счет конный отряд на службу правительства, и, можно надеяться, что помощь эта доставит генералу возможность не только защитить эту губернию от вторжения мятежников, но и не допустить их укрепиться в Сибири, если бы таково было их намерение». А далее посол рассуждал: «Если бы первоначально вместо того, чтобы остановиться в Оренбурге, они бы направили путь свой на Казань, а оттуда в Москву, не дав войскам время собраться для защиты, правительство очутилось бы в весьма затруднительном положении. Но, судя по его действиям, начальник их не обладает большими способно