443. Посол характеризовал его как человека средних лет, красивой наружности, более похожего на Геркулеса, чем на Аполлона.
Время шло, а вопрос о заключении союза все не решался. В депеше Саффолку Гаррис, уже не веря в успех задуманного предприятия, жаловался, что «перепробовал все средства, чтобы возбудить в этом дворе сознание его истинных интересов, открывая ему … окружающие их опасности, которые в случае, если они не прибегнут к своим естественным союзникам (англичанам – Т.Л.), грозит, если не разрушить, то по крайней мере поколебать самые основания их империи»444. Однако, продолжал посол, императрица верит в свою непобедимость, а также в то, что англичане нуждаются в России больше, чем русские в них. «Все это … делает мои попытки безуспешными», с горечью заключал посол. Тем не менее он не оставлял попыток сдвинуть дело с мертвой точки, пытался изыскать любые средства, чтобы приблизиться к выполнению данного ему поручения. «Я продолжаю усердно ухаживать и за императрицей, и за графом Паниным», – сообщал Гаррис в Берлин Гюго Эллиоту 20 марта 1778 г. Он отмечал, что не имеет повода жаловаться на их обращение с собой. Императрица обыкновенно приглашает его играть в карты, ведет с ним беседы. Графа Панина посол видит ежедневно, обсуждает с ним положение дел в Европе. Во время этих бесед Гаррис усиленно пытается обратить внимание российского министра на опасность, которая угрожает России со стороны внешних врагов, предлагая найти способ противостоять им через заключение союза с Великобританией.
Пока посол напоминал императрице о ее внешних врагах, сама Британия оказалась в состоянии войны с Францией, которая объявила, что будет торговать с Америкой, как со свободной страной и защищать эту торговлю оружием. Получив информацию из Лондона, Гаррис 3 апреля 1778 г. направил императрице послание короля, который высказывал свое возмущение действиями Версальского двора и выражал надежду, что императрица «сочтет этот бесчестный поступок … за намеренное нарушение европейского мира». Спустя 10 дней посол с раздражением писал Саффолку: «… Я должен сознаться, что не замечаю ни в самой императрице, ни в одном из ее министров того расположения к нам, которое они так часто заявляли в то время, когда они нуждались в нас больше, чем мы в них»445. По-видимому, посол так и не дождался от российского правительства осуждения действий Версаля.
В это время англичане оказались в затруднительном положении, поскольку им пришлось в 1778 г. вступить в войну не только с североамериканскими колонистами, но еще с Францией, Испанией и Голландией, которые оказывали им поддержку. В письме к Роберту Кейту от 4 декабря 1778 г. Гаррис сетовал, что на всем континенте не видел «ни одного дружеского лица и сильно опасался, что число врагов умножится»446. После того, как Испания в 1779 г. объявила Англии войну, он констатировал: «Поднимается какой-то крестовый поход против нас»447.
Англо-французская (1778–1783 гг.), Англо-испанская (1779– 1783 гг.) и Англо-голландская (1780–1784 гг.) войны являлись частью Войны за независимость английских колоний в Северной Америке (1775–1783). После того, как 6 февраля 1778 г. Франция подписала договор о дружбе с колонистами, а спустя год к ней присоединилась Испания, Великобритания оказалась в состоянии войны с американцами и с ненавистными ей Бурбонами. Британцам пришлось отстаивать свои владения в Европе, Индии и Вест-Индии. Естественно, что необходимость в помощи российских войск сделалась жизненно важной для англичан. Этим и объяснялась та настойчивость и нетерпение британской дипломатии, которые она проявляла, чтобы добиться заключения с Россией оборонительно-наступательного союза.
Для достижения поставленной цели Гаррис решил изучить «способности и образ мыслей» людей, приближенных к императрице, а также «второстепенных должностных лиц» с тем, чтобы отыскать «средства воздействия» на них и «сделать из них орудие к достижению цели». Однако его ждало разочарование. «Нечего рассчитывать на лиц, из которых состоит общество императрицы, и которые, по-видимому, пользуются наибольшей долей ее доверия, – сообщал посол Саффолку в депеше от 11 мая 1778 г. – Это или сами по себе люди совершенно ничтожные или все придерживаются политической доктрины, весьма противоположной всему тому, что я бы хотел внушить им»448. Наконец, свое внимание Гаррис обратил на князя Григория Орлова, сочтя его единственным человеком, с которым можно говорить откровенно. На взгляд посла, князь был «очень дружелюбен» и совершенно искренен «в своих уверениях приязни и предпочтении» к англичанам и союзу с ними, однако уверял, что не имеет прежнего влиянии при дворе. Гаррис попытался переубедить князя, заверяя, что его влияние не уничтожено, а только на время устранено, и что его долг – спасти императрицу от опасных людей, которые ее окружают. Ответ Орлова несколько удивил посла. «Придет время, – сказал он, – когда такой шаг может быть нужен, обстоятельства должны к тому привести … Но теперь покуда я ничего не могу сделать». Тем не менее князь заверил Гарриса, что поддержит его: «Мое доброе слово будет за вас, если к тому представится случай; и конечно мое мнение будет в пользу вашу, если дело будет обсуждаться в Совете»449.
Гаррис все больше склонялся к мысли, что его миссия обречена на провал, поскольку был уверен в том, что российский двор не расположен к союзу с британцами. Между тем, императрица через Панина потребовала предоставить ей все бумаги, «касательно союза». Через две недели посол, находясь на даче у графа Панина, «между обедом и ужином» узнал от него, что императрица, ознакомившись с предложениями англичан, заявила: «Теперешнее критическое положение дел не дозволяет ей согласиться на союз двух дворов более тесный того, который доселе существовал между ними»450. Спустя несколько дней Гаррис получил письменный ответ от Екатерины II на свои предложения. Императрица поясняла, что заключить союз с англичанами не представляется в настоящее время возможным из-за начавшейся войны Великобритании с Францией, которая активно поддерживала американских колонистов в их борьбе с метрополией451. Если Россия пойдет на союз с Англией, значит, ей придется выступить против Франции. В результате, в преддверии приближающейся войны с Турцией Россия окажется в состоянии войны еще и с Францией, а императрица окажется перед двумя врагами, «без всяких … выгод от союза с англичанами, ибо союз этот был бы мертвой буквой по отношению к северным державам, которые по всей вероятности не будут в войне с Россией»452. Более того, Екатерина предложила свое посредничество в конфликте Британии с Францией.
Возмущенный заявлениями российского двора, Гаррис наговорил графу Панину немало резкостей. «Прошло четыре месяца (с января по май 1778 г.) в размышлениях, – писал посол, – и мы получаем отказ, который мог бы быть дан с самого начала наших переговоров». Решительный отказ императрицы «может показаться несогласным с теми чувствами горячего расположения к союзу с нами, которые выражены в ноте, переданной мне его превосходительством (Паниным – Т.Л.)». Английские предложения, продолжал Гаррис, всегда принимались императрицей «с видом полного одобрения, на самом деле всегда оставались отвергнутыми». Такое положение дел может повлечь за собой «уменьшение того высокого мнения в обоюдной добросовестности и политической честности, которое справедливо установилось между обоими дворами». Английское правительство может заметить, продолжал Гаррис, что «мы не встречаем той готовности исполнить нашу просьбу, с какою мы сами всегда спешили удовлетворить его (т.е. русского двора) желание».
Полученная нота убедила Гарриса в том, что русский двор не имеет «ни малейшего расположения согласиться на союз с Англией на каких бы то ни было условиях». Гаррис обосновывал свое заключение тем, что императрица, не вступая с ним в прения, не интересуясь теми изменениями, которые он был уполномочен предложить, не прислушиваясь к неоднократным его предложениям пересмотреть и заново составить трактат, дала ответ, «уже сам по себе довольно определительный, но который еще уясняется комментариями и общим поведением ее министров». Раздосадованный неудачей исхода дела Гаррис не мог сдержать себя, заключая: «Не могу … не утешить себя мыслью, что прежде чем Россия существовала, мы уже были великим народом; что мы отражали и побеждали врагов без ее помощи, и что без сомнения наступит такое время, когда мы гораздо более будем необходимы для них, чем сами теперь в них нуждаемся»453.
В письме к помощнику министра иностранных дел Фразеру Гаррис вновь высказывал свое негодование по поводу позиции российского правительства и чиновников, которые неспособны решать дела. «Дружба этой страны, – заявлял он, – похожа на ее климат: ясное, яркое небо, холодная, морозная атмосфера, одни слова без дела, пустые уверения, уклончивые ответы». Дипломат был уверен в том, что «нелепый образ действий» российских сановников проистекает «из ложного мнения о возвышении их могущества и об упадке нашей силы». Однако он был уверен в том, что недалеко то время (подчеркивая, что в том «отрада» англичан – Т.Л.), когда русские убедятся, что пока они забавляли себя «бархатными речами» (со стороны французов – Т.Л.) и услаждались чувством собственной непогрешимости, «враги их выигрывали время и заостряли мечи, тогда как их собственные ржавели в ножнах». Гаррис не сомневался, что еще наступит день, когда Россия будет нуждаться в помощи Англии, и «мы … будем иметь столько же основательных причин, чтобы отвергнуть союз с ними. Признаюсь, – не скрывал своего возмущения дипломат, – я желаю, чтобы это случилось»