454.
Как бы то ни было, но переговоры о заключении союза на этом не завершились. В ноябре 1778 г. посол «имел несколько конференций» с графом Паниным, который заявил, что для обеих держав «было бы полезно и даже необходимо рано или поздно заключить между собой союз», но пока не пришло время, «удобное для принятия подобной меры»455. По завершении разговора с графом Гаррис решил подготовить ноту для передачи ее императрице, но поскольку он был убежден, что многие из передаваемых им бумаг до нее попросту не доходят, попытался добиться личной встречи с Екатериной II.
В это время Панин вновь стал убеждать Гарриса в том, что Британии следует обратиться за посредничеством по поводу заключения мира с Францией к России. Он подчеркивал, что императрица будет больше заботиться об интересах Британии, чем Франции. Однако Гаррис настаивал на более активной поддержке со стороны России, предлагая предъявить ультиматум Франции. Панин решительно отверг подобное предложение, полагая, что все это может посеять хаос в Европе, из которого будет непросто выбраться.
Позиция Панина убедила Гарриса в том, что российский министр был настроен враждебно по отношению к Британии. Посему он предпочел завести дружбу с Григорием Потемкиным, полагая, что тот может повлиять на императрицу. Влияние Потемкина представлялось послу важным, поскольку фаворит императрицы начинал более активно проявлять интерес к международным делам. Гаррис полагал, что императрица и ее «любимец» размышляли о реализации так называемого «греческого проекта», направленного на уничтожение Оттоманской империи и установление христианской империи со столицей в Константинополе с внуком Екатерины Константином на троне. Как утверждала английская исследовательница Изабель де Мадариага, «несмотря на всю хи-мерность проекта, в основе его лежали более конкретные амбициозные планы расширения российской территории на Черном море»456. Подобная политика не могла проводиться без предварительной дипломатической подготовки, и именно князь Потемкин должен был установить более тесные отношения со всеми главными иностранными послами. Императрица обратилась с этим поручением к Потемкину, поскольку опасалась, что Панин будет тому препятствовать, полагая, что это нанесет вред той Северной системе, которую он создавал.
Возросший интерес Потемкина к иностранным делам незамедлительно привел к соперничеству между двумя сановниками. Панин, отмечал Гаррис, сохранял свою позицию при дворе, благодаря огромной работе в интересах России и Екатерины. Потемкин приобрел свою власть благодаря страсти, которую к нему питала Екатерина, что вызывало неодобрение многих придворных. Имея многих врагов, Потемкин мог рассчитывать на продолжавшуюся дружбу, доверие и привязанность Екатерины. Кроме всего прочего, он разделял симпатии Екатерины к Великобритании. Как утверждал Гаррис: «Я не нахожу, что Потемкин привязан к Пруссии или Франции»457. Поэтому посол решил сблизиться с Потемкиным, чтобы через всесильного фаворита повлиять на императрицу.
Тот прием, который оказывала императрица Гаррису, помогал ему в решении задач. Он часто бывал в обществе императрицы, был приглашен к ее карточному столу, прогуливался вместе с ней летом в парке в Царском Селе. 12 июля 1779 г. Гаррис присутствовал на театральном представлении во дворце Петергофа. Во время антракта императрица подошла к нему. Посол воспользовался моментом, чтобы разъяснить позицию Британии и выразил надежду, что Екатерина II сможет не допустить объединения ее врагов. Императрица ответила: «Я всегда была и всегда останусь постоянным другом Англии … Враждебные меры, которые испанский двор предпринимает, вызывают мои опасения, но ваши возможности и национальный дух так велики; и будьте уверены, что ничего не может быть искреннее, чем мое дружеское расположение к Англии»458.
В июле 1779 г. российский посол при лондонском дворе Мусин-Пушкин был заменен И.М. Симолиным в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. Гаррис, узнав об этой перемене, докладывал в Лондон о том, что Симолин «хорошо расположен в политическом отношении». Он считает себя обиженным графом Паниным и «поэтому теперь держится князя Потемкина» несмотря на то, что первоначально являлся секретарем в иностранном министерстве и первое свое повышение получил через графа Панина. «Он одержим в значительной доле тщеславием, и на него произведет сильное влияние всякое доказательство отличия или кажущегося доверия, которое только ему удастся получить от вас, милорд», заключал посол свою депешу шефу459.
Императрица, отправляя в Лондон Симолина, передала ему следующие инструкции: «Там усмотрите вы совершенно, как происходила негоциация о возобновлении между нами и короною великобританскою старого союзного трактата, какие она по временам и обстоятельствам встретила затруднения со стороны английского двора, какие, напротив, от нас уступки и податливости тщетно представляемы были и на чем опять взаимные переговоры совсем остановились. Правда, с той поры последовали многие и важные перемены, но и то не меньше же правда, что теперь самый вопрос существовать не может». Отказываясь заключать союз, Екатерина в то же время инструктировала посла, чтобы он в переговорах с министерством Великобритании, не ослабляя «испытанного доброжелательства и доброй дружбы к Англии … почитая интересы ее существительно везде с нашими стремящимися к единой цели сохранения на севере покоя и тишины и по тем продолжающимся коммерческим сопряжениям, кои для взаимных подданных обеих держав весьма выгодны», изъявляли бы при всяком случае желание России видеть, как можно скорее законченной войну между Англией, Францией и Испанией и «доброе согласие между ними восстановленным»460.
В это время Гаррис озаботился тем, чтобы извлечь преимущества из-за разногласий, которые он усматривал в отношениях между Паниным и его государыней. Начавшаяся война с Испанией означала, что помощь России становилась жизненно важной для англичан. Не имея каких-либо инструкций из Лондона, Гаррис решил действовать самостоятельно, надеясь, что его действия будут способствовать изменению хода войны. 28 июля 1779 г. Гаррису удалось переговорить с Потемкиным, что называется, на ходу, в прихожей императрицы. «Я сказал ему, что наступила минута для России занять первое место в Европе; что одна только Россия способна выполнить эту роль, и один только он способен руководить ее действиями», – извещал посол свое руководство461. Гаррис обращал внимание на затруднительное положение, в котором оказалась Англия в окружении врагов, и призывал императрицу не относиться равнодушно к этой войне.
Спустя неделю Гаррис был приглашен князем Потемкиным на дачу, принадлежавшую его племяннику, где присутствовали только члены семейства и лица, подчиненные ему. Посол извещал своего шефа о состоявшемся с ним разговоре: «Мы рассуждали весьма подробно, как о критическом положении, в котором находится Англия, так и о влиянии, которое последствия настоящей войны неминуемо должны оказать на все политическое равновесие Европы, и, наконец, о самых действительных средствах, могущих предупредить возникновение всеобщего беспорядка»462. Поскольку Гаррис был уверен, что при существующих обстоятельствах предложение союза российской стороной будет отвергнуто, а просьба насчет помощи имела бы «просительный и униженный характер», то он решил просить императрицу издать декларацию для Бурбонов (представители династии, правившей во Франции и Испании – Т.Л.), призывая их отказаться от войны. Свою декларацию Екатерина должна была подтвердить «вооружением всех своих морских сил»463. Чтобы добиться ответа от императрицы, послу требовалась частная аудиенция. Потемкин пообещал оказать ему содействие в организации личной встречи с Екатериной.
Прошло почти две недели, прежде чем Гаррис был допущен к императрице. Посол отмечал, что вследствие близости его дачи к Петергофу, он почти ежедневно «имел честь видеть Ее Императорское Величество», и ему доставляло особое удовольствие слышать, как Екатерина «выражала величайшее любопытство насчет известий из Англии». 22 июля 1779 г. на маскараде, устроенном по случаю именин великой княгини, после завершения карточной игры с императрицей, в которой принимал участие и Гаррис, его пригласили в ее покои. «Императрица заставила меня сесть, сама начала разговор, высказав, что после ее собственных дел наши были ей всего ближе к сердцу; что в последнее время они весьма серьезно занимали ее внимание; что она была готова выслушать все, что я хотел сказать ей по этому поводу, и что она будет счастлива, если я сумею устранить те препятствия, которые представляются ее уму всякий раз, как он составляет план, имеющий целью нашу пользу, – пересказывал Гаррис свой разговор с императрицей госсекретарю. – Я сказал ей, что вследствие полного убеждения, что я говорю с самым могущественным и лучшим другом Англии, я осмелюсь высказать свои мысли весьма откровенно»464.
Ободренный теплым приемом со стороны императрицы, Гаррис объяснил, что из-за амбиций Франции и Испании остальная Европа может быть втянута в войну. Он обращал внимание на опасность игнорировать превосходство Британии и просил ее привести доказательства дружеского расположения со стороны России. Екатерина поинтересовалась у Гарриса, какие конкретные предложения он собирается озвучить. Посол оказался в затруднительном положении, поскольку данные ему инструкции требовали ожидания, пока Россия первая не возобновит предложения о союзе. Он заявил, что если императрица готова его выслушать, он озвучит эти предложения. Но поскольку он считал, что подобные предложения еще не время обнародовать, то предлагал составить декларацию для дворов Мадрида и Версаля.