Императрица, выслушав посла «с величайшим вниманием», отвечала, что согласна со всем, что было им сказано относительно Европы и что она имеет «сильнейшее желание» помочь англичанам, но от этого ее удерживает «то отвращение, которое ей внушала мысль подвергнуть империю новым военным тревогам». Судя по всему, Екатерина усмотрела в плане Гарриса угрозу втянуть Россию в войну. Она заявила, что «имеет самое высокое понятие» о национальной силе и энергии англичан и не сомневалась, что они все-таки пересилят французов и испанцев. Затем императрица затронула проблему Американской войны, высказывая сожаление, что англичане были не в состоянии остановить ее в начале, и тем самым лишились возможности восстановить мир. Она советовала добиться мира через отказ Великобритании от борьбы с колониями. Гаррис поинтересовался, если бы колонии принадлежали императрице, а посторонние державы предложили мир на таких условиях, согласилась бы она принять его? Екатерина отвечала «с величайшей живостью», что скорее бы «согласилась потерять голову»465.
Когда Гаррис настоял на продолжении разговора, императрица заявила: какой резон для нее вмешиваться в ссору, чуждую ее собственным интересам, из-за причин, которые она не понимает, в ссору с дворами, которые далеки от нее? Гаррис попытался возразить, утверждая, что вмешательство России привело бы к восстановлению спокойствия, и что Россия слишком велика, чтобы рассматривать значительные события безучастно, а «интересы Европы стали теперь и интересами России»466. Екатерина убеждала Гарриса в том, что желает Англии добра, но хотя он отказался от некоторых пунктов своего плана, другие его статьи, более важные, остались. Она попросила его представить этот план в письменном виде и после часовой беседы покинула посла. «По совершенной темноте, я не без труда отыскал дорогу по извилистым коридорам до танцевальной залы», – завершал посол свой доклад в Лондон467.
На следующий день Гаррис представил Потемкину меморандум для императрицы, в котором повторил озвученные накануне положения. На другой день он был принят в небольшой компании у шталмейстера Нарышкина, которую посетила императрица, проезжая по пути в Царское Село. Екатерина воспользовалась случаем, чтобы сообщить послу, что все высказанное им «чрезвычайно ее поразило». «Со времени нашего разговора, – утверждала она, – я все думаю о делах Англии; у меня разболелась голова и, если я найду средство помочь вам, вы увидите, как охотно я это сделаю»468.
Спустя неделю Гаррису было дозволено сопровождать императрицу во время ее прогулки по аллеям Царского Села. Однако поговорить откровенно о делах послу не удалось, поскольку Екатерину сопровождали великий князь с супругой. И лишь через несколько дней он узнал, что императрица приказала каждому члену Совета «подать свое мнение» по поводу английских дел. Наиболее важным для императрицы, а значит и для Гарриса представлялось мнение Панина. Послу пришлось приложить немало усилий, «употребить разные средства», чтобы через своих информаторов получить извлечения из документа, составленного главой внешнеполитического ведомства. Судя по его содержанию, Панин приходил к заключению, что для благосостояния России также важна дружба с Францией, как и с Англией, и что при существующих обстоятельствах императрице не следует вмешиваться в дела этих государств «в виду собственной безопасности». Граф обращал внимание также на то, что поведение Англии за последние десять-двенадцать лет не дает права на «особое внимание» со стороны России.
Убедившись, что мнение Панина может оказать негативное влияние на решение императрицы, посол решил обратиться за содействием к князю Потемкину. В беседе с ним Гаррис перечислил все этапы взаимоотношений Великобритании с Россией со времени вступления на престол Екатерины II. При этом он подчеркнул, что во время войны с Турцией англичане оказали императрице услуги и помощь без всякой просьбы с ее стороны, и как только Франция или Испания «выказывали намерение сопротивляться ей», они тотчас же являлись к ней на помощь. «Дважды, благодаря энергическим переговорам с этими беспокойными дворами, а также своевременному вооружению нашего флота, – продолжал посол, – мы спасли не только русский флот на Средиземном море от разрушения, но, по всей вероятности, и всю Европу от общей войны»469.
Выслушав Гарриса, Потемкин заявил, что прежде мало занимался иностранными делами, а потому многое из услышанного было для него «совершенною новостью». Он посоветовал послу дождаться решения императрицы после того, как она выслушает доклад членов Совета.
Прошло две недели, но поскольку двор продолжал оставаться в Царском Селе, Гаррису не удалось повидаться ни с императрицей, ни с князем Потемкиным. Наконец, 11 августа 1779 г. члены Коллегии иностранных дел собрались, чтобы обсудить данный вопрос. Их выводы были представлены в докладе императрице.
Из доклада становилось ясно, что Панин и его коллеги пришли к выводу: Британия достаточно сильна, чтобы одолеть своих врагов «без значительного урона для своей мощи». Хотя совместный флот Бурбонов по численности превышает британский флот, их морское присутствие будет только эпизодическим и угроза вторжения на Британию чрезвычайно мала. Обращаясь к внутренним делам Великобритании, советники Екатерины II были более пессимистичны. Английское правительство не пользуется доверием за границей: его члены проявляют стремление только удержаться у власти и использовать блага государства в своих целях. Не обращая внимания на своих континентальных соседей, министерство потеряло влияние, которое Британия прежде разделяла с Францией. В результате Великобритания поставила себя в изоляцию, уверовав, что «с помощью гиней можно приобрести союзников, когда таковые потребуются». Однако «великие страны» не желают проливать кровь своих подданных за деньги, хотя, как гласил доклад, Британия рассматривает Россию именно в таком ключе. И далее следовал вывод: вопрос о возобновлении Англо-российского договора не может быть рассмотрен470.
Однако столь пессимистичные выводы доклада не остановили Гарриса. Он подготовил второй меморандум императрице, в котором изобразил трагическую картину того, как Британия встретилась один на один со своими врагами в отличие от Семилетней войны, когда она боролась с противником при поддержке мощного союзника Пруссии и имея в своем распоряжении американские военные силы. Этот документ Гаррис передал императрице через Потемкина 6 сентября 1779 г. «Я явился к нему (Потемкину) после обеда и, во избежание помех, был принят им в частном покое, который императрица называет своим Эрмитажем, – сообщал Гаррис в Лондон. – Я выразил ему, до какой степени меня поражает то обстоятельство, что, несмотря на расположение самой императрицы и на его (Потемкина) готовность нам помочь, перевес был одержан Советом и мнениями людей … меньших способностей и … пользующихся гораздо меньшим влиянием, чем он сам. Между тем их происки, удержав императрицу от немедленного вмешательства, оставили нас еще на целый год одинокими против наших многочисленных врагов»471. В ответ Потемкин заверил посла, что императрица будет действовать «сообразно собственным мыслям и чувствам».
В ожидании ответа от императрицы посол немало часов провел в беседах с князем, во время которых упрекал Панина за его высказывания о том, что Британия может обойтись без помощи России и дошел до того, что обвинил его в коррупции. Потемкин в ответ выразил желание использовать аргументы Гарриса в разговоре с императрицей.
Предложения Гарриса, изложенные им в новом меморандуме, были рассмотрены императрицей только в середине сентября. Екатерина пригласила для обсуждения вопроса членов Совета и попросила их высказать свое мнение в письменном виде. Потемкин поддержал аргументы Гарриса, а Панин высказался против них. Никакого официального ответа на свой доклад посол не получил, поскольку составленный им документ считался неофициальным, был передан через Потемкина, а не предъявлен для ознакомления главе внешнеполитического ведомства Панину.
17 сентября 1779 г. у Гарриса состоялся приватный разговор с Потемкиным, который заявил, что ему не удалось убедить императрицу. Он заверил посла, что, несмотря на дружественное отношение к Англии, императрица находится под влиянием лиц «менее влиятельных», чем он сам, которые готовы оставить Британию в одиночестве воевать с врагами. Потемкин утверждал, что Панин более влиятелен, чем он сам, и что императрица желала бы помочь Англии. Князь советовал Гаррису не торопить императрицу и позволить ей самой выработать собственный план действий. Так завершилась первая попытка Гарриса при поддержке Потемкина, минуя министра иностранных дел, добиться российской помощи, Действительная причина неудачи миссии Гарриса, на взгляд И. де Мадариага, заключалась «в неустойчивом положении Потемкина»472.
Следует заметить, что на протяжении весны и лета 1779 г. отношение Гарриса к Потемкину претерпело изменения. Посол стал замечать, что Потемкина часто приглашали при дворе в общество молодых французов. Их разговоры порой затрагивали планы Потемкина напрямую расширить коммерческие связи с Францией через Черное море. Для Гарриса становилось очевидным, что Потемкин не являлся другом Британии, но тяготел к Франции. Кроме того, соперничество между князем и Паниным обострилось как никогда прежде, что вносило дополнительные сложности в решение вопроса о союзе.
Свои неудачи Гаррис объяснял также позицией Екатерины, которая руководствовалась объективной реальностью. Вооруженное посредничество могло вовлечь Россию в разорительные военные и морские приготовления и лишить выгод от сближения с Францией. Как бы тепло лично Екатерина ни относилась к Британии, ее симпатии не распространялись на Георга III или его администрацию. По мнению Изабель де Мадариаги, «не существовало весомых причин, которые побудили бы Россию ввязаться в ненужную ей войну»