ограничившись «предложением союза и просьбой о немедленной помощи». Князь заявил, что использует любую возможность, чтобы усилить аргументы Гарриса, и что государыня более чем когда-либо привержена Англии. Однако, продолжал Потемкин, на императрицу оказывают давление враги Британии, утверждая, что королевство ведет двойную игру: будто Британия начала переговоры с Веной и пытается рассорить Россию с союзниками и втянуть ее в войну. Гаррис все это опровергал. Завершая беседу, Потемкин посоветовал послу обратиться к Панину и подготовить для императрицы другой меморандум.
Гаррис составил новый документ, в котором обращал внимание на последствия победы Франции, что приведет к нарушению равновесия сил в Европе и ее торговли. Спасение же Британии принесет славу России. Только Российская империя способна восстановить баланс сил между союзниками, поскольку возглавляет все те союзы, которые сама создала. Свой меморандум Гаррис передал графу Панину. Поскольку из-за болезни министр не смог его принять, послу оставалось только ожидать, когда он получит ответ от императрицы. Однако вскоре посол узнал «вследствие довольно … точных сведений», которые ему удается получать обо всем, происходящем в ведомстве Панина, что министр «оказал деятельность необыкновенную», и не только переслал императрице документ, подготовленный Гаррисом, но и прибавил к нему свои комментарии. «Этот ответ был до того противоположен главному предмету моих настроений и заключал такой полный отказ на все, о чем я просил, – извещал посол лорда Стормонта, – что я, не теряя ни минуты, вернулся к князю Потемкину», который «постоянно принимает меня без церемонии». Князь расценил ответ Панина как «свидетельство его слабоумия» и заверил Гарриса, что его документ все еще находится на столе у императрицы. «Вы выбрали несчастную минуту, – заявил Потемкин. – Новый любимец (Ланской – Т.Л.) опасно болен, … сомнительность его выздоровления до такой степени встревожили императрицу, что она не способна ни на какое размышление, и все мысли честолюбия, славы и достоинства поглощены этой единственной страстью. Утомленная моральным напряжением, – продолжал князь, – она чувствует отвращение ото всего, что побуждает к деятельности. Ваши противники умеют отлично пользоваться этим случаем … Мое влияние … совершенно прекратилось, особенно потому, что я взял на себя посоветовать ей отделаться от любимца, который … если умрет в ее дворце, нанесет тем сильный удар ее репутации»480.
Вскоре после разговора с Потемкиным Гаррис заболел желтухой и в течение трех недель не выходил из дома. Впрочем, и во время болезни он продолжал информировать князя о происходящем в Англии, а также писать небольшие записки с целью «поддержать его расположение», которое считал искренним.
Болезнь Гарриса не позволила ему встретиться с Паниным. Лишь 9 января 1780 г. состоялась их встреча. Против обыкновения Панин не стал вдаваться в уверения собственного «высокого уважения» и искреннего расположения к английскому народу, а прямо коснулся отказа, заключавшегося в ответе императрицы. Екатерина заявляла, что говорить о союзе с Британией, когда идет война, затруднительно. Прежде всего необходимо добиться мира между союзниками. Посол пытался возразить, но Панин не принял его аргументы. Он посоветовал Гаррису представить императрице материалы, которые оправдывали бы ее вмешательство в дела Британии и ее неприятелей в войне.
Между тем Гаррис не считал, что все потеряно и потому ничего не сообщал Стормонту. В это время болезнь сразила Потемкина, и он не мог принять Гарриса вплоть до 18 января 1780 г. Князь продолжал убеждать посла в том, что мнения императрицы и Панина серьезно расходятся. Потемкин даже выразил сомнение в том, что Екатерина являлась автором подобного ответа: «сама она никогда бы не сделала этого в таком холодном и сдержанном тоне». Гаррис уверял князя, что «решение интересов всей Европы через окончание войны зависело от вмешательства императрицы». Более того, дипломат пытался возложить ответственность за отказ вооруженного вмешательства на Россию. Императрица, утверждал Гаррис, «не только лишает себя большой славы, но в некотором отношении становилась ответственным лицом за беспорядки, которые могут произойти при дальнейшем ходе войны»481.
Потемкин предложил Гаррису подать императрице еще один меморандум, дополнив его новыми доказательствами неприятельских действий со стороны Франции и Испании. Гаррис так и поступил. Он обвинил Францию в разжигании войны. Если французов не остановить, утверждал посол, от них пострадает вся Европа. В качестве решающего подтверждения угрозы Европе со стороны Бурбонов посол приводил попытки Испании с помощью нейтральных судов заблокировать Гибралтар.
Хотя Гаррис продолжал надеяться на успех своего предприятия, однако он ошибался, принимая утверждения императрицы о дружеском расположении к Британии за ее согласие заключить союз с королевством. Окончательный отрицательный ответ посол получил в конце января 1780 г. 14 февраля 1780 г. Гаррис был приглашен на ужин к графу Строгонову, где присутствовала Екатерина II. На ужине, отмечал посол, «не было ни одного иностранца, и вообще присутствовали только те лица, с которыми императрица обращается совершенно интимно». Екатерина отвела посла в сторону и заговорила в своей доброжелательной манере: «Бумаги, переданные вами … заставили меня перебрать в уме всякие средства, с помощью которых я бы могла оказать вам содействие. Я готова на все, чтобы быть вам полезной, только не решусь принять участия в войне; за последствия такого образа действий мне бы пришлось отвечать моим подданным, моему наследнику и, может быть, целой Европе»482.
На следующий день Гаррису был вручен официальный ответ императрицы. В нем, в частности, говорилось о желании императрицы добиваться мира в Европе. Однако она убеждена, что меры, предлагаемые англичанами для скорейшего заключения мира, «без всякого сомнения, произведут действие совершенно противоположное» и заставят врагов Великобритании продолжить войну, в которую может включиться вся Европа. Что же касается союзного трактата, то она не сомневалась, что «время заключения оборонительного союза по естеству своему не совпадает с … войной настоящей, причина которой постоянно исключалась из сношений между Россией и Англией, как вовсе не касающаяся их взаимных владений в Европе». Впрочем, продолжала Екатерина, если лондонский двор сумеет отыскать условия, могущие послужить основанием для умиротворения воюющих держав, «во избежание дальнейшего кровопролития», то императрица отзовется на это «с величайшей готовностью, усердием и искренностью, как подобает другу и естественной союзнице Великобритании»483.
Таким образом, ни письмо короля, ни надежды Стормонта на посредничество Потемкина не достигли своей цели. Становилось очевидным, что Екатерина II практически отказалась заключить союз. Она, как предвидел Панин, главную цель подобного союза усматривала в стремлении англичан вовлечь Россию в войну. Становилось также очевидным, что посредничество Потемкина в оказании поддержки Гаррису оказалось малозначительным. Князь отчасти руководствовался желанием показать императрице, что Панин препятствует сближению с Британией, а потому не подходит для должности, которую занимал. «Двуличность российского двора была непонятна Гаррису, – не без основания полагала И. де Мадариага. – Потемкин побуждал его действовать открыто: Панин является его противником и привязан к Пруссии и Франции. Но поведение самой Екатерины и ее фаворита убеждали Гарриса в том, что они действовали в интересах Британии, из этого следовало, что Россия будет оставаться такой, даже если никогда не одержит победы»484 .
Гаррис был явно раздосадован неудачей, постигшей его в деле о союзе. Но он еще не догадывался, что впереди его ждут еще большие разочарования из-за доктрины Екатерины II о вооруженном нейтралитете.
Глава восьмая«Дитя интриги и безумия»: «Вооруженный нейтралитет» Екатерины II и реакция британской дипломатии
Вынесенные в заголовок слова принадлежали Г.А. Потемкину, высказанные им в беседе с Джеймсом Гаррисом485. Столь нелестной характеристики ближайшего сподвижника Екатерины II удостоилась ее знаменитая доктрина о вооруженном морском нейтралитете. Что она собой представляла? Какую роль сыграл в обсуждении доктрины Гаррис? В какой степени Декларация о вооруженном нейтралитете повлияла на отношения между двумя державами? Попытаемся разобраться.
6 февраля 1779 г. ко двору императрицы с почтой доставили письма от российского консула в Кадисе. В них сообщалось, что русский корабль, нагруженный рожью и направлявшийся в Малагу, был остановлен, конфискован, товар продан с аукциона, а с членами экипажа обошлись «весьма бесчеловечно». Когда же императрица узнала о том, что зафрахтованные российскими купцами в Выборге и загруженные лесом, дегтем и железом датские судна «Генриетта» и «Иоганнано», направлявшиеся в Бордо и Кадис, были задержаны английскими каперами в Ярмуте, она сочла жалобы владельцев конфискованной собственности справедливыми и потребовала объяснений от Гарриса.
30 сентября 1779 г. российской стороной был выдвинут очередной протест госсекретарю Великобритании Веймуту относительно принудительной продажи товаров с судна из Риги, задержанного еще в 1778 г. Гаррис был проинструктирован объяснить Панину, что товары были проданы адмиралтейству, которое оплатило пошлины и стоимость товаров законным владельцам. 18 октября 1779 г. Гаррис отправил депешу лорду Веймуту, в которой говорилось, что недоброжелатели Англии упрекают британцев в нарушении нейтральной торговли. «Я знаю, – писал посол, – что новые жалобы приготавливаются в Риге, и генерал Броун, губернатор Лифляндии, был принужден их поддерживать». Граф Панин потребовал у Гарриса объяснений по этому поводу, чем возмутил посла. «Многократные нарушения нейтралитета, испытанные нами со времени начала настоящей войны от различных держав, – оправдывал действия соотечественников дипломат, – и поведение французского адмиралтейства никогда не приходят ему (Панину. –