– товары, принадлежащие подданным воюющих держав, должны свободно перевозиться на нейтральных кораблях;
– вышеперечисленные положения основываются на 10 и 11 статьях коммерческого трактата с Великобританией, «распространяя сии обязательства на все воюющие державы»;
– при определении того, что может означать блокированный порт, «должен таковым почитаться только тот, ко входу в который настоит очевидная опасность по сделанным распоряжениям от атакующей его державы, расставленными в близости оного кораблями»;
– указанные правила должны служить «основанием в судопроизводствах и приговорах о законности призов»493.
Провозглашая вооруженный морской нейтралитет, императрица заявляла, что для охраны чести российского флага, безопасности торговли и мореплавания своих подданных, она повелит «отрядить значительную часть своих морских сил». В то же время она подчеркивала, что будет соблюдать «неукоснительную строгость нейтралитета», пока не будет вынуждена «выступить из границ умеренности и совершенного беспристрастия» и только в крайнем случае ее флот получит приказание идти туда, «куда будет его требовать честь, польза и необходимость»494. При этом императрица выражала надежду, что воюющие державы, «проникнувшись чувствами правды и справедливости», окажут содействие исполнению ее «спасительных намерений, столь явно направленных к пользе всех наций и даже выгод самих воюющих», и дадут своим адмиралтействам и командующим офицерам инструкции, «согласные с вышеизложенными началами, почерпнутыми из первобытного кодекса народов и столь часто признанными в их конвенциях»495.
Одновременно с Декларацией о вооруженном нейтралитете императрица направила Симолину в Лондон рескрипт, в котором обвиняла испанский двор в действиях против нейтральных судов, проходящих через Гибралтарский пролив. Испанцы забирают суда, отводят их в свои порты, а затем продают с публичных торгов «с крайним убытком и разорением хозяев и с подрывом торговли». Императрица ссылалась на захват судна «Св. Николай», принадлежащего петербургскому купцу Якову Жадимировскому. Судно было нагружено российскими товарами и послано в испанский порт Малагу для их реализации и приобретения испанских вин. И хотя императрица не сомневалась, что испанский король («католицкое величество») не делал это преднамеренно, тем не менее считала, что «чинимые по временам от воюющих держав нейтральным подданным частные удовлетворения не могут … быть совместны ни с достоинством, ни со всегдашними непоколебимыми интересами государей их, потому что не восстанавливают самой свободы и безопасности нейтрального плавания»496. По этой причине императрица сочла необходимым заблаговременно, прежде чем оскорбление российского торгового флага «преобразится во вредную привычку», употребить со своей стороны «к совершенному ограждению и обеспечению его все от нас и державы нашей зависящие пособия», согласуя их с правилами «строжайшего беспристрастия и нейтралитета».
С этой целью Екатерина решилась «на первый случай»: 1) отправить в Северное море два корабля и два фрегата «для удаления из тамошних вод всяких арматоров и обеспечения к портам нашим свободного плавания всех вообще дружеских народов»; 2) вооружить из флота при Кронштадте 15 кораблей и 4 фрегата и содержать их в такой готовности, «чтобы они по первому повелению в море пуститься могли»497.
Екатерина II обращала внимание на тот факт, что сама придерживается «свободы и безопасности нейтрального кораблеплавания», но требует и ожидает того же от других держав, в том числе и воюющих, «ибо оные основываются: с одной стороны, на простых, чистых и неоспоримых понятиях естественного права, а с другой – на словесных постановлениях коммерческого нашего с Великобританией трактата»498.
Императрица давала распоряжение Симолину, чтобы вручая британскому министерству Декларацию, он препроводил ее уверениями в дружеском расположении к королю Великобритании и в твердом ее намерении «сохранить в … его войне с двумя главными бурбонскими домами (Францией и Испанией. – Т. Л.) строжайший нейтралитет». Екатерина потребовала от посла сообщить, как отреагирует король и его министры на ее Декларацию, а также «бдительно примечать, какую импрессию будет она производить», и какие правила примет лондонский двор в рассуждении будущего своего поведения к России. Императрица советовала Симолину «чрез частые и достоверные разведывания» разузнать «точные слова», которые даются в инструкциях «морским начальникам» относительно торговли с Россией и вообще всей «таковой же навигации нейтральных народов». «Мы ласкаем себя надеждою, – продолжала Екатерина II, – что и другие в нейтральной навигации интересованные державы – Швеция, Португалия и Голландия, а особливо союзник наш король датский – согласятся принять для себя и ознаменовать … воюющим державам формальными же декларациями одинаковые с нами начала в рассуждении военного контрабанды … и свободной торговли, с изъявлением … одинаковой твердости на охранение ее». Императрица подтвердила, что уже поручила российским министрам в Копенгагене, Стокгольме, Гааге и Лиссабоне сообщить своим правительствам полное содержание своей Декларации и «пригласить их к общему с нами делу при наиточнейшем наблюдении нейтралитета»499.
Заметим, что вопрос о Декларации о вооруженном нейтралитете был в свое время изучен И. де Мадариагой. Английская исследовательница отмечала, что хотя объединение нейтральных держав не приветствовалось Британией, оно включало в себя принцип «свободные суда – свободные товары». Существовало несколько причин, почему этот принцип отвечал в ту пору главным интересам России. Во-первых, императрица, «дитя Просвещения», уделяла большое внимание экономике, в особенности внешней торговле. Этот интерес возник у нее из экономических теорий, появившихся во Франции и Британии. Одержанная Екатериной II победа в первой Русско-турецкой войне (1768–1774 гг.) позволила забрать у Порты право для российских судов перевозить через Дарданеллы товары из Черного в Средиземное море. Если Екатерина объявляла принцип «свободные суда – свободные товары» для своего торгового флота, продолжала Де Мадариага, то ее подданные в этом случае могли руководствоваться принципами извлечения выгоды для себя. Екатерина II, рассуждала исследовательница, была не только реалистом, но и оптимистом. Обеспечение безопасности для торговых судов, которыми владели российские купцы, могло быть усилено с помощью судов других наций, ходивших под российским флагом. Кроме того, утверждала историк, императрица не забывала о значительной зависимости российской экспортной торговли от британских судов. Фактически Британия не сохраняла монополию судов на перевозку российских товаров. Британские суда превосходили все другие государства, но уступали по своей численности, к примеру, в Риге датским судам. Так, в 1778 г. из Петербурга на британских суднах было вывезено товаров на 5,6 млн руб., а на судах других стран на сумму в 5,4 млн руб. С началом войны Великобритании с Францией и Испанией торговлю с ними могли осуществлять только нейтральные суда, главным образом датские, которые экспортировали из России во Францию пеньку. Если в 1776 г. 339 британских судов посетили Петербург и 285 из других стран, то в 1779 г. соотношение изменилось не в пользу англичан: 314 британских и 379 судов из других государств. «При столь увеличивавшейся пропорции судов нейтральных государств неудивительно, что императрица попыталась обеспечить им безопасность в своих портах», – констатировала историк. На ее взгляд, 1770-е и 1780-е годы были периодом «экономической экспансии в России; знать активно участвовала в использовании естественных ресурсов своих владений, и национальные и классовые интересы обеспечивались политикой, которая преследовала своей целью расширение иностранной торговли любыми средствами». Осуществление принципа «свободные суда, свободные товары» для всех нейтральных торговых наций отвечало в ту пору нуждам экономического развития России500.
И. де Мадариага обращала внимание также на тот факт, что в европейском общественном мнении господствовало убеждение, будто бы императрица, издавая декларацию, не понимала ее сути. Одни утверждали, что Екатерина была несведуща в законах международного морского права и правилах торговли; другие говорили, что, вооружая свой флот, она намеревалась отблагодарить Британию, но не желала изменять свою политику. Де Мадариага не разделяла обе точки зрения. «Трудно поверить, – писала она, – в то, что Екатерина, немало часов посвятившая штудированию соответствующей литературы еще в бытность свою великой княгиней, читавшая труды Блекстона и Монтескье … и газеты … в которых эти принципы постоянно обсуждались ее министрами при этих дворах, не разбиралась в законодательном, политическом и экономическом значении принципа “свободные суда – свободные товары”»501.
Между тем обращение Екатерины с британским послом по-прежнему оставалась дружелюбным. Она пожертвовала одну тыс. руб. в ознаменование победы Роднея над испанцами, устроив по этому поводу великолепный бал, и пригласила Гарриса «разделить ее скромную трапезу». В письме от 19 февраля 1780 г. Гаррис писал графу Нессельроде-отцу: «Здешнее мое пребывание для меня чрезвычайно приятно и интересно; ни недавняя кончина батюшки, никакие другие домашние обстоятельства не понудят меня оставить это место»502.
После обнародования декларации Гаррис полагал «весьма вероятным», что «настоящее вооружение окончится союзом» России с Великобританией. Однако императрица по-прежнему отказывалась заключить союз, предпочитая придерживаться строгого нейтралитета. В апреле 1780 г. Гаррис получил из Лондона депешу, в которой Стормонт поручал ему на время остановить переговоры о союзе, поскольку не видел возможности «с успехом продвинуться ни на шаг». «Достоинство короля не допускает его просить о союзе», констатировал министр, тем более что «особенная настоятельность» одной стороны возбуждает подозрение в ее особой заинтересованности в решении дела