далось лишь между мной и князем Потемкиным и между ним и императрицей. Ни одному из них я не оставил по этому предмету ничего написанного»536.
Предложение короля подарить остров Менорку России привело Потемкина в восторг. Он счел услуги, которые могла оказать королю императрица, по своей значимости несоответствующими приобретению «значительного острова». Если императрица сможет получить Менорку на таких условиях, рассуждал князь, она «сочтет это за дар, упавший ей с неба». А далее посол сообщал, какое впечатление, со слов Потемкина, произвела эта весть на Екатерину. «Он сказал мне, – писал Гаррис министру, – что никогда, ни при каком случае не видел ее до такой степени пораженной. Ее первое восклицание было: “Невеста слишком хороша; меня хотят обмануть”. Затем она быстро перебрала все выгоды, которые повлечет за собой приобретение этого острова; и, дав полную волю воображению … перешла к видам, которые, по мнению ее, мы скрываем под этим заманчивым предложением». Императрица предполагала, что британцы уговорят флот Бурбонов напасть на российские корабли в Средиземном море, если они будут защищать Менорку. «Словом, после самых диких подозрений, – констатировал Гаррис, – она заключила тем, что мы хотим, во что бы то ни стало вовлечь ее в войну, и что она не станет слушать ничего, что может подвергнуть ее подданных такому бедствию»537. Потемкин попытался развеять сомнения императрицы, «весьма умно» доказывая ей неосновательность ее подозрений. Некоторое время в совершенном молчании императрица ходила взад-вперед по комнате, а затем поручила князю переговорить с Гаррисом более подробно об этом предмете.
Спустя неделю Екатерина сама завела разговор с Потемкиным. Она «с живым участием коснулась этого вопроса, пересчитала различные выгоды, которые бы дало ей это приобретение» и пожаловалась, что могла получить этот остров не иначе, как начав войну. «Тщетно князь Потемкин старался вытеснить из ее головы эту неправильную мысль, – отмечал Гаррис, – она оказалась твердо укоренившейся». Когда же князь предложил Екатерине выслушать посла, она ответила, что не хочет подвергаться искушению, и что даст ему ответ в письменном виде.
Спустя несколько дней Потемкин зачитал послу ответ императрицы, написанный ею на русском языке. Содержание письма сводилось к следующему. Ее Императорское Величество «чрезвычайно чувствительна» к предложению, сделанному ей лондонским двором, и она будет способствовать достижению Великобританией «справедливого и неунизительного мира» с Голландией. Екатерина добавила, что «с величайшим удовольствием вступит в самый тесный союз с Англией», намереваясь сделать его «полезным, искренним и прочным». Однако, пока она выступает посредницей в урегулировании конфликта британцев с голландцами, для нее «неудобно» заключать с королем даже «случайную конвенцию», дабы не вызвать подозрений, что она действует под влиянием одной из воюющих держав. Судя по пересказу Гарриса, в своем послании королю Екатерина совершенно не затрагивала вопрос о Менорке. В то же время Потемкин в разговоре с послом заметил, что она «сильно желает получить Менорку, но не решается согласиться на средства, которые только одни могут ей дать это владение»538.
По-видимому, высказанные предложения (требования?) к императрице взамен получения ею Менорки были несоразмерны с теми потерями, которые Россия могла в этом случае понести. Как бы то ни было, но план Стормонта так и не был реализован. Во всяком случае, упоминание о нем больше не встречалось на страницах его переписки с Гаррисом. Идея добиться союза с Россией через «территориальный подкуп» была забыта. Екатерина по-прежнему оставалась верна своему «детищу» – вооруженному нейтралитету.
Посредничество Екатерины II в переговорном процессе Великобритании и Голландии
К началу 1781 года Россия, по признанию И. де Мадариаги, занимала доминирующую позицию в европейской дипломатии539. И действительно, ни одно событие в европейской политике в ту пору не обходилось без участия в той или иной форме Российской империи. В январе 1781 г. Гаррис извещал лорда Стормонта о том, что императрица «с величайшей готовностью» согласилась на вмешательство вместе с двором Прусским «в дела Англии и других воюющих держав». Екатерина II согласилась на все предложения Иосифа II, признала Вену местом самым удобным для открытия переговоров и назначила князя Голицына своим уполномоченным в переговорном процессе. Чтобы убедиться в достоверности изложенных сведений, Гаррис по заведенному им самим порядку, направился к «своему другу», как он называл князя Потемкина, домой, поскольку тот «вдруг так захворал», что вынужден был лечь в постель. Князь все подтвердил и прибавил, что «никогда не видел Ее Императорского Величества в таком воодушевленном и торжествующем настроении, как при настоящем случае». Он добавил, что императрица одобряет внимание, оказанное англичанами Венскому двору, и что с тех пор, как она видит в лице Австрии такого могущественного союзника, они (англичане) могут ожидать от нее «всякого доказательства дружбы»540.
Гаррис хорошо понимал, что посредничества князя Потемкина в делах, имевших отношение к внешней политике, было явно недостаточно и требовалось обращаться к графу Панину, цель которого, на взгляд дипломата, была прямо противоположной той, которую преследовал посол. В сложившейся ситуации Гаррис вышел на чиновника, от которого «мог надеяться получить некоторую выгоду», секретаря императрицы А.А. Безбородко. На взгляд дипломата, сановник был «личностью честной и незараженной предрассудками», и с ним императрица рассуждала об иностранных делах. Он «ежедневно возвышается в ее уважении»541. Гаррис отмечал, что граф Алексей Орлов также имеет «самое высокое понятие» о Безбородко, его способностях и честности и считает его другом Англии. Князь Потемкин «весьма откровенно» сообщил послу об усилении влияния секретаря императрицы и советовал отнестись к нему повнимательнее. «Побуждения эти достаточно объяснят вам, – извещал посол лорда Стормонта, – почему в последнее время я часто обращался к этому лицу»542.
В начале февраля 1781 г. Гаррис «из весьма тайного источника» узнал, что императрица написала Фридриху II письмо, в котором выражала обеспокоенность по поводу разрыва отношений между Великобританией и Соединенными провинциями Нидерландов. Она желала знать, поддержит ли ее король в случае, если ее усилия примирить союзников вовлекут ее в войну. Одновременно Екатерина II ответила на ноту, переданную графу Панину посланником Голландии. Она заявляла, что готова подкрепить нейтральную конвенцию с Нидерландской республикой, которую она уже подписала и, конечно, выполнит всякое обязательство, налагаемое на нее этим актом; но поскольку существующий разрыв между Великобританией и Голландией «происходит от причины вовсе до этого акта не касающейся, то голландцы не имеют ни малейшего основания требовать от нее помощи»543. Как видно, Екатерина II предпочитала строго следовать условиям договора о вооруженном нейтралитете.
Для исполнения намеченных целей Гаррис изыскивал всевозможные средства, чтобы привлечь на свою сторону лиц, наиболее приближенных к императрице. Помимо князя Потемкина и Безбородко, он стремился поддерживать отношения с братьями Орловыми, прекрасно зная о том, что они являются «отъявленными врагами» его «друга» – Потемкина. «Но мне до сих пор удавалось сохранять с ними хорошие отношения, не навлекая тем на себя его (Потемкина – Т.Л.) раздражения, – извещал посол лорда Стормонта. – Задача эта была мне весьма облегчена их особенно-либеральным характером и их доброжелательством к Англии, основанном на патриотизме и на здравом смысле»544.
Особое внимание Гаррис уделил «самому просвещенному и самому деятельному из всего семейства» графу Алексею Орлову. Он убедил графа завести разговор с императрицей о политике. Тот легко согласился и спустя несколько дней пересказал содержание состоявшейся беседы. Поводом для разговора послужил интерес Екатерины к визиту Алексея Орлова в Европу. Императрица удивилась, почему он не посетил Англию. Орлов «посреди многочисленного общества» отвечал, что ему «совестно было показаться в королевстве, которому Россия была стольким обязана … в ту минуту, когда русский флот отправлялся в море с целью действовать прямо вразрез с самыми существенными интересами этого королевства»545. Екатерина отказалась продолжить разговор, но предложила графу принять его наедине.
Во время приватной беседы, содержание которой Гаррис пересказывал лорду Стормонту, императрица призналась, что «не совсем довольна собственным поведением относительно Англии» и попросила Алексея Орлова высказать мнение «насчет настоящего положения дел». Граф отвечал, что его политические пристрастия были всегда одинаковы, что он почитал французов «народом бесчестным, фальшивым и враждебным, как для нее, так и для ее империи»; что он «с величайшим огорчением» видит, как их «льстивые и вкрадчивые речи незаметно привели ее к мерам столь противным ее прежней системе и столь вредным для ее собственных интересов». В то же время, продолжал Орлов, англичане менее вежливы, чем французы, но они более искренни и являются «единственными верными и полезными друзьями, на которых Россия могла рассчитывать»546. Слова Алексея Орлова, по мнению Гарриса, сильно подействовали на императрицу. Она заявила, что «намерена исправить все дело, дав своим друзьям, англичанам, хороший и прочный мир».