Воодушевившись благоприятными результатами разговора Орлова с императрицей, Гаррис решил заручиться его поддержкой в решении двух вопросов. Первый из них заключался в том, чтобы заставить императрицу убедить Америку оставаться в полной зависимости от англичан. Второй вопрос касался пожелания англичан добиться, чтобы Екатерина II отказалась включить в мирный договор условия вооруженного нейтралитета547. Как видно, британская дипломатия продолжали предпринимать активные меры, чтобы противодействовать распространению в странах Европы действия Декларации о вооруженном нейтралитете.
Приватные беседы Гарриса с Потемкиным, Безбородко и Алексеем Орловым не прошли незамеченными недоброжелателями посла. В послании лорду Стормонту от 16 февраля 1781 г. Гаррис сообщал о появлении в газетах информации от голландского резидента, будто бы он (Гаррис) «пробовал подкупить русских министров». Однако императрица, которая отличала британского дипломата «даже больше, чем обыкновенно», заявила по этому поводу: “Если досада и раздражение производят разлитие желчи, то это скорее должно было постигнуть автора этой статьи, а не меня”. Затем, обратившись к обществу, с которым императрица ужинала, она «принялась шутить чрезвычайно остроумно и юмористично. Все содержание ее разговора доказывало сильнейшую к нам дружбу и расположение», – с удовлетворением заключал посол548.
Между тем, российские дипломаты продолжали уделять пристальное внимание ратификации конвенций, заключенных нейтральными странами. Так, 26 февраля 1781 г. Гаррис извещал лорда Стормонта о том, что уже произошел обмен ратификаций конвенции с голландцами, «подарки с каждой стороны уже сделаны, и все дело совершенно окончено». Беспокоило Гарриса намерение императрицы закрепить судоходство по Балтийскому морю во время конфликта Великобритании и Голландии исключительно за российскими, шведскими и датскими крейсерами. Об этом он извещал Стормонта в марте 1781 г. Впрочем, из разговора с Паниным посол узнал, что Екатерина побеспокоилась, чтобы навигация для британских судов по Балтийскому морю оставалась «столь же безопасной, как во времена самого глубокого мира». Однако более подробной информации от графа Гаррису так и не удалось получить, а потому он с нетерпением ожидал, когда поправится его «друг» князь Потемкин, «который один видит … переписку».
Потерпев неудачу в переговорах о Менорке, Гаррис счел своим успехом то, что сумел обратить внимание Екатерины на условия мира с Голландией. Он добился, чтобы эти условия не оказались для англичан «унизительными». «Правда, мне не удалось воспрепятствовать ратификации конвенции с Голландией, – сообщал Гаррис в Лондон, – но мне удалось устранить немедленное зло, которым это событие нам угрожало»549.
Для достижения своей цели посол использовал, как и прежде, посредничество своего «друга» – князя Потемкина. В марте 1781 г. императрица подарила Потемкину, как полагал Гаррис, «без всякой причины», 40 тыс. ф. ст. Между тем, продолжал посол, князь «до того избалован, что счел эту сумму едва заслуживающей благодарности». В указе, отправленном казначейству, это вознаграждение предоставлялось князю Потемкину за помощь, которую он оказал императрице при заключении вооруженного нейтралитета. Гаррис отметил такую деталь: князь «сам настоял на помещении этой крупной лжи, во избежание на будущее время подозрения в том, что он был нами подкуплен»550.
В это время отношения между Екатериной и князем Потемкиным осложнились из-за нового фаворита императрицы – Мордвинова. Князь был рассержен и, не стесняясь в выражениях, поведал Гаррису все, что он думал о своей государыне. Он «распространился о ее характере более, чем когда бы то ни было до тех пор», сообщал посол. Заявил, что императрица «опустилась больше, чем можно себе вообразить»; она не понимала интересов своей империи, подозревала своих друзей и доверяла врагам, «с таким упорством держалась собственного мнения, что принимала советы, когда они вполне согласовались с ее мыслями». Она сделалась «нечувствительной даже к славе и не слушала ничего, кроме самой преувеличенной лести; словом, ее характер … подчинялся лишь первому порыву страсти, а здравый совет и систематическое рассуждение были для нее несносны». Сказав все это, Потемкин прибавил, что «решился не вступаться более в дела государственные; что участие, принимаемое им в этих вопросах, лишь умножило число его врагов и возбудило зависть в императрице, нимало не послужив к пользе дела и друзей, которым он желал служить, что им он останется неизменно преданным и убежден, что как только Ее Императорское Величество почувствует последствия своих заблуждений, … она к нему … обратится за помощью»551 .
Между тем, Екатерина продолжала вести переговоры с англичанами, предлагая им свое посредничество в конфликте с голландцами. Однако британцы отклонили ее предложение, чем вызвали недовольство императрицы. В послании лорду Стормонту 27 апреля 1781 г. Гаррис упоминал, что в это время в Кронштадте была предпринята попытка сжечь военные корабли. Огонь потушили, но поджигателей не нашли. «Враги наши по обыкновению приписывают этот поступок нам, – писал дипломат, – однако обвинение это уже избито и не заслуживает никакого внимания со стороны императрицы»552. Впрочем, не исключено, что доля истины в подозрениях Гарриса все же была, если учесть, что в это время строительство судов на верфях в Архангельске финансировалось американцами, что не могло не вызвать негодования англичан. По-видимому, это хорошо понимала и императрица, отдав приказ приостановить постройку крейсеров.
30 апреля 1781 г. во время обеда с князем Потемкиным в Царском Селе Гаррис узнал, что «неудовольствие», возбужденное в императрице отказом англичан на ее предложение «отдельного вмешательства» в их конфликт с голландцами, значительно остыло, и что дружеское ее расположение к англичанам оставалась «в прежней силе». Затем князь пересказал ответ, данный голландцам, и заверил посла, «что ей до того надоел вооруженный нейтралитет, что теперь она также сильно желала от него отделаться, как еще недавно стремилась привести эту мысль в исполнение». Сообщая Стормонту о своей беседе с Потемкиным, Гаррис приходил к заключению: «Если мы не припишем этого поведения тому, что, по словам моего друга, она (императрица) действительно почитает вооруженный нейтралитет вооруженным ничтожеством, то нам остается искать его объяснения в странном непостоянстве нрава»553.
В июне 1781 г. Гаррис сообщал в Лондон о том «необыкновенном» состоянии двора, который ему довелось наблюдать. Императрица становится с каждым днем все подозрительнее. Она сильно дорожит собственной властью и упорно держится своих мнений. «Из повелительницы, которой было легко и приятно служить, она сделалась столь капризной, что ей невозможно угодить, и слуги ее испытывают эту странную перемену столько же, как ее министры и любимцы … Многие из лиц, стоящих во главе управления государством, просили или намереваются просить отставки от своих должностей». Даже князь Потемкин стал подумывать о том, чтобы оставить все свои должности, но получил отказ. И, как предполагал Гаррис, вряд ли он действительно желал того, о чем просил. Зная, что императрица без него не может обойтись, он высказал эту просьбу, чтобы вернуть все свое влияние над ней, которое за последнее время, по мнению посла, значительно ослабело. Впрочем, князь достиг успеха в другом деле (не менее для него выгодном), уговорив императрицу купить для прежнего фаворита Ланского свое имение ценою в 500 тыс. руб. «И если что-нибудь может заставить меня предполагать, что он действительно имеет ввиду удалиться от двора, – продолжал Гаррис, – то это суммы наличных денег, которые он собирает, продавая свои поместья, лошадей и золотые вещи». Тем самым князь как будто доказывает, что желает, или опасается, что ему придется удаляться, и потому «благоразумно хочет заблаговременно поместить большой капитал в какие-нибудь иностранные фонды»554.
Тем не менее, посол продолжал поддерживать близкие отношения с Потемкиным, полагая, что тот к нему «совершенно дружественен и искренен» и готов помогать англичанам, «как только случай к тому представится», но пока не в состоянии «направлять поведение государыни», либо воспрепятствовать чужому влиянию. Гаррис очень дорожил дружбой Потемкина, будучи уверенным, что тот никогда его не обманывал и скрывал лишь то, «насчет чего императрица предписывала ему сохранять тайну». Дипломат почувствовал также некоторое охлаждение к себе со стороны императрицы, объясняя его тем, что ей не понравилась свободная манера, с которой он позволял разговаривать с ней.
Наблюдая за расстановкой сил при дворе, Гаррис подметил все более усилившееся влияние на императрицу Безбородко. «Подделываясь под все ее капризы, он приобрел ее доверие и доброе мнение, а вследствие своих редких способностей и необыкновенной памяти он ей чрезвычайно полезен, – приходил к выводу Гаррис. – Почти исключительно ему поручено внутреннее управление империи, и он имеет также большое участие в ведении иностранных дел»555 . Все чаще дипломат стал получать нужную информацию от секретаря императрицы. «Надеюсь удержать его за собой, так как я уже лишился почти всех своих агентов, которых переманили французы и пруссаки, – сообщал Гаррис лорду Стормонту в депеше от 25 июня 1781 г. – Это для меня тем прискорбнее, что я убежден, что кажусь слишком расточительным в статье расходов по секретной службе, и Его Величество имеет полное основание ожидать от меня подобных услуг за более дешевую цену». Гаррис сетовал на «постоянно усиливающееся жадное корыстолюбие» екатерининского двора, а также на то, что его враги имеют перед ним большую выгоду, поскольку делят расходы между собой, и их дворы «щедро изливают на них деньги». Пруссаки, французы, испанцы, голландцы истратили на это суммы «до того значительные, что я убежден, – продолжал Гаррис, – что они раздаются лицам высоко поставленным»