лубоки в воде, они не в состоянии выдержать ни сильного волнения на океане, ни хорошо направленного нападения». Завершая свое донесение, Гаррис подчеркивал, что подобные заключения были сделаны «опытным наблюдателем»657.
4 марта 1783 г. Гаррис сам посетил Кронштадт, о чем известил госсекретаря Стормонта. Он провел в Кронштадте два дня, после чего сделал следующие выводы о состоянии российского флота: «Положение флота далеко не цветущее, – писал Гаррис. – В казначействе нет денег, а суммы, назначенные для постройки новых кораблей, далеко недостаточны». Он обращал внимание на то, что кроме 500 тыс. руб., императрица увеличила ежегодный морской фонд на 12 или 16 млн руб. Его поразила «величайшая скудость в лесе», а также недостаток конопли и железа «во всех магазинах». Гаррис даже рассмотрел бревна, предназначенные для постройки «первой сотни вооруженных судов», и пришел к выводу, что «хотя они выбираются с величайшим старанием», тем не менее, оказываются негодными до употребления в дело. «Корабли, вернувшиеся в прошлом году из Средиземного моря и из Лиссабона, все без исключения, потребуют починки, а некоторые из них придется перестроить совершено заново, – продолжал свой доклад дипломат. – 10 кораблей и 4 фрегата приказано изготовить в этом году. Половина из них назначается для Леггорна, а остальные будут крейсировать в окрестностях. Я перешлю вам их имена при первой возможности, – заверял посол своего шефа. – В случае необходимости они, пожалуй, могут выставить из Балтийского моря 20 линейных кораблей, но тогда это море осталось бы совершенно без защиты»658.
Гаррис остановился также на характеристике экипажей российских судов. «У них, – подчеркивал он, – только 15 тыс. моряков, и они вовсе не заботятся о приготовлении новых; а офицеры их до того невежественны, ленивы и невнимательны, что, не будь на их службе иностранцев, они бы не могли справиться и со слабейшими из своих балтийских соседей»659.
Следует заметить, что послы нередко шифровали свои донесения в Лондон. «Размер цифрованного письма не позволяет мне дать вам более подробный отчет обо всем происшедшем», – сетовал Гаррис в донесении лорду Стормонту 17 сентября 1781 г. Разговор с прусским министром о возможности вернуться к прежней системе «дружбы и согласия» между государствами потребовал от посла обратиться к «цифирному письму» к Фоксу 31 мая 1782 г. А вот намерение императрицы в случае отказа Голландии принять условия мира с Великобританией приготовить флот к возможному вмешательству «сильным вооружением», составлявшим «весьма важную тайну», вызвало такое опасение Гарриса, что он не решился упоминать о нем «даже в цифрах»660.
Какие же разведданные передавали в Лондон послы? Помимо информации об армии и флоте, они извещали свое руководство о важных событиях, которые происходили в России, или с ее участием. Так, Гаррис обратил внимание правительства на события, связанные с завоеванием Крыма. 16 августа 1782 г. он сообщал госсекретарю лорду Грантаму: «События, которые могут быть вызваны настоящими беспорядками в Крыму, до того важны, что я поставил себе обязанностью приобрести по этому предмету всевозможные сведения». Посол добавлял, что встретил «больше затруднений, чем обыкновенно, стараясь добраться до таких известий». Гаррис подчеркивал, что «самая глубокая тайна, под опасением строжайших наказаний, предписана всякому, кто по своему положению может получить приказания по этому предмету». И в то же время сам он в этой же депеше раскрывал суть этой тайны. Речь шла о переписке Екатерины II с Иосифом II по поводу возможности оказания помощи России в подавлении выступлений крымских татар и в предстоящей войне с Турцией. Гаррис обращал внимание на то, что оба корреспондента «не обращаются за советами к своим министрам и не сообщают им принимаемых намерений»661. Однако содержание переписки высокопоставленных особ ему самому стало известно. Каким образом?
Нередко информаторами дипломатов становились высокопоставленные чиновники, которые отличались корыстолюбием. К примеру, Бэкингэмшир очень быстро выяснил, что канцлер Бестужев «охоч до денег», а потому может оказаться весьма полезным для реализации замыслов англичан. Посол нередко виделся с Бестужевым то у него, то у себя в доме, чтобы без помех вести приватные беседы. Канцлер уверял посла, что незамедлительно сообщит ему «всякое известие, могущее иметь малейшее значение для Англии» и охотно делился с англичанином секретной информацией. Так, он известил Бэкингэмшира о просьбе Франции заключить с Россией торговый договор. Чтобы получить согласие императрицы, французы предлагали закупать в России табак и мясо, которым запасаются в Англии и Ирландии. Бестужев доказывал англичанину, что до сих пор он этому противодействовал, но если Англия согласится на возобновление союзного договора на новых условиях, то он и впредь будет англичанам содействовать. Опасаясь, чтобы о его тайных переговорах с британцем не стало известно при дворе, канцлер предлагал послу «выждать некоторое время, чтобы не навлечь на себя подозрения в слишком тесной дружбе» с ним. Хотя Бэкингэмшир и считал, что подобного рода соглашение невыгодно Франции (украинский табак будет стоить дорого, а мясо невозможно быстро транспортировать), тем не менее он полагал, что переговоры с французами по этому предмету могли помешать пролонгации российско-британского торгового договора, а также повлекли бы за собой «охлаждение между обоими народами»662.
Получая от Бестужева секретную информацию, посол понимал, что за нее следовало платить. И хотя сам канцлер заявлял, что «его расположение к Англии совершенно бескорыстно», Бэкингэмшир был уверен: если Бестужев окажет англичанам «существенную услугу», за это придется расплатиться не только одной «признательностью». Впрочем, сам канцлер вряд ли испытывал угрызения совести, когда на просьбу дипломата ускорить заключение договоров, откровенно заявлял, что «имеет много долгов и вследствие расстроенного здоровья не может много утомлять себя делами». При этом он передал Бэкингмширу список убытков, понесенных им лично от нападения английских крейсеров на российское судно. В своем донесении в Лондон посол утверждал, что считает подобные претензии канцлера справедливыми663. Как видно, британское правительство нашло в лице Бестужева ценного союзника и важного информатора, всячески настаивая на продолжении «дружбы» посла с ним.
Следует заметить, что в мемуарах Бэкингэмшира сохранились краткие характеристики многих приближенных Екатерины. В их числе: брат Н.И. Панина – сенатор Петр Иванович Панин; военный и государственный деятель Захар Григорьевич Чернышев и оба его брата – сенатор Петр Григорьевич и генерал-поручик Иван Григорьевич; сенатор, тайный кабинетный советник Адам Васильевич Олсуфьев; генерал-фельдмаршал Кирилл Григорьевич Разумовский; камергер Петр Богданович Пассек; тайный секретарь, генерал-лейтенант Дмитрий Васильевич Волков; вице-канцлер Александр Михайлович Голицын и его брат генерал-фельдмаршал Александр Михайлович Голицын; генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев; государственный и общественный деятель Иван Иванович Бецкой и другие664.
Судя по обширному списку приближенных к императрице, о которых упоминал Бэкингэмшир, его круг знакомств распространялся на самых влиятельных лиц в государстве. Различные контакты с ними давали богатую пищу дипломату, совмещавшему свою профессиональную деятельность с разведывательной. Памятуя о наказе короля «вербовать» на свою сторону влиятельных сановников императрицы, Бэкингэмшир доносил в Лондон о том, что ему удалось выявить нескольких лиц из числа тех, кто расположен к интересам Англии. В их числе оказался, к примеру, фельдмаршал И.Е. Миних, «самый отличный старик», которого когда-либо случалось видеть послу. Повстречавшись с Бэкингэмширом, он заявил, что «уже имел честь служить на жалованье Великобритании и всегда сохранит к этой стране самое искреннее расположение». Мог оказаться полезным англичанам, по мнению посла, и секретарь императрицы А.В. Олсуфьев, способный гарантировать интересы британского купечества при подготовке торгового договора665. В своих мемуарах Бэкингэмшир характеризовал Олсуфьева как человека благовоспитанного и ученого, знающего латынь и современные языки, обладавшего к тому же прекрасной памятью. В то же время дипломат сумел подметить слабости сановника. «Его первое пристрастие – стол, второе – женщины, третье – деньги, позволяющие эти расточительные удовольствия, этот ряд замыкает честолюбие», констатировал посол666. Естественно, что Бэкингэмшир вполне мог использовать слабости высокопоставленных чиновников с тем, чтобы привлечь их на свою сторону, и тем самым добиться выполнения задуманных планов в интересах Великобритании.
Таким пороком, как взяточничество страдали многие высокопоставленные чиновники Екатерины II. Об этом Гаррис не преминул сообщить лорду Стормонту «Вы, милорд, – писал он 13 декабря 1780 г., – не можете составить себе понятия о той степени, до которой в этой стране доведена продажность, об огромных размерах требований и о том нахальстве, с которым они предъявляются». И далее Гаррис отмечал, что французский, голландский и прусский министры «весьма щедры на этот счет». В качестве примера он приводил посла Франции, который «истратил (и без всякой пользы) огромные суммы», снабдив деньгами на покупку домов двух двоюродных братьев графа Панина и вице-канцлера. Каждое из этих зданий, по мнению Гарриса, стоило от 4 до 5 тыс. ф. ст. Герцог Курляндский ежегодно тратит на подкуп до 20 тыс. ф. ст. и «может похвастаться тем, что между прочими лицами содержит на пенсии графа Панина, графа Чернышева и графа Остермана». Впрочем, Гаррис не отставал от других иностранных министров. «Вы можете быть уверены, милорд, – писал он лорду Стормонту, – что я буду бережлив, насколько возможно; но я должен платить за всякое сведение, которое мне удастся получить, и лица, сообщающие мне его, знают, как важно для меня получить его своевременно и с точностью»