682. И действительно, дипломат не раз получал необходимые сведения от графа Безбородко, а также передавал через него свою информацию для императрицы683.
Усиление позиций Безбородко вызывало недовольство князя Потемкина. Об этом Гаррис доносил лорду Стормонту 3 сентября 1781 г. «Я действительно убежден, – писал дипломат, – что он (Потемкин – Т.Л.) не любит графа Панина и первоначально способствовал его немилости; но к Безбородко и к его партии он еще менее расположен и следит за их успехами с величайшей завистью и беспокойством. Я … продолжаю опасаться, – добавлял Гаррис, – что он постарается снова возвысить графа Панина, лишь бы уронить влияние Безбородко». Гарриса особенно беспокоило, что его «друг», «преследуя цели темной придворной интриги», забудет о «самых существенных интересах своих друзей»684. Очевидно, что под «друзьями» дипломат имел ввиду англичан.
Надо заметить, что многие высокопоставленные чиновники Екатерины II не случайно становились англоманами. Ведь сама российская императрица никогда не скрывала своих симпатий к Англии и англичанам. Об этом Гаррис не раз упоминал в своих депешах. Если поначалу посол считал, что Екатерина II «настолько же расположена к Англии, как к Пруссии», то постепенно убедился в том, что она, судя по ее собственным словам, «всегда была и всегда останется истинным другом Англии»685. «Ничто не может быть искреннее моей дружбы к Англии», – утверждала императрица в беседе с послом.686 Гаррис не сомневался в искренности слов Екатерины и пытался заверить в том других. «Будьте уверены, – писал он Роберту Кейту в Вену, – что императрица любит нас, как народ и, хотя характер ее есть некоторая доля оппозиции, тем не менее она никогда не повредит нам»687. Во время частной беседы с послом Екатерина прямо заявила: «Я люблю ваш народ, как свой собственный». А далее продолжила: «Я друг Англии, как по личному расположению, так и по расчету»688. Естественно, что подобные заявления Екатерины II не могли не убедить посла в том, что она питает к британцам «сильнейшую дружбу и расположение», и сделает все возможное, чтобы на деле доказать это. Князь Потемкин подтвердил подобные намерения императрицы и во время одной из бесед с Гаррисом сообщил, что Екатерина «искренне и неизменно» расположена к британскому народу, «интересы и благополучие которого, после благосостояние ее собственных подданных ей всего ближе к сердцу». И доказала она это тем, что «постоянно искала самого тесного союза» с королем Великобритании, и заключение такого союза «всегда было ее первым желанием»689.
В беседе с послом императрица заявляла, что «готова на все», чтобы быть полезной англичанам, и что она «перебрала в уме всякие средства», с помощью которых могла бы оказать им содействие. В искренности намерений Екатерины оказывать поддержку англичанам убеждал Гарриса и князь Потемкин. Как писал Гаррис, он «много раз возобновлял мне уверения в ее благосклонности к Англии, в уважении и одобрении, которые она питала к ее министрам»690.
Дружеское расположение к Англии Гаррис усматривал также в особом отношении императрицы к себе самому, о чем он не раз извещал официальный Лондон. «Она (Екатерина II – Т.Л.) продолжает оказывать мне необыкновенное отличие», – писал Гаррис в депеше 29 января 1779 г. «Милости императрицы ко мне превосходят всякую меру», – отмечал он, месяц спустя. «Если бы она не имела ко мне особенного уважения, она никогда бы не согласилась принять меня таким необыкновенным образом» (в личных покоях – Т.Л.), – докладывал посол в Лондон 9 сентября 1783 года.691
Действительно, Екатерина II выделяла Гарриса среди других послов. Она нередко приглашала его для игры в карты, предпочитая его компанию, и однажды даже заставила князя Барятинского уступить послу свое место692. Особенно импонировало Гаррису то, что императрица вела с ним приватные беседы наедине, что он расценивал как особый знак доверия и расположения с ее стороны. В депеше в Лондон от 9 сентября 1779 г. Гаррис рассказал об одной из таких бесед. «Вследствие близости моей дачи к Петергофу, я почти ежедневно имел честь видеть Ее Императорское Величество, причем я с особенным удовольствием замечал, что она всегда выражала величайшее любопытство насчет известий из Англии, вместе с искренним желанием, чтобы они оказались благоприятными, – сообщал дипломат. – В понедельник 22 июля на маскараде, данном в честь именин великой княгини, несколько времени спустя по окончании карточной игры с Ее Величеством, в которой я участвовал, Корсаков подошел и попросил меня следовать за ним. Он провел меня … в уборную комнату императрицы и … немедленно удалился. Императрица заставила меня сесть, сама начала разговор, высказав, что после ее собственных дел наши были ей всего ближе к сердцу; что в последнее время они весьма серьезно занимали ее внимание». По завершении разговора Гаррис заключил, что говорил «с самым могущественным и лучшим другом Англии»693.
Послу довелось также ужинать вместе с императрицей в «самом небольшом обществе», у графа Строганова, где, кроме него, не было ни одного иностранца, и вообще «присутствовали только те лица, с которыми императрица обращается совершенно интимно». Во время ужина Екатерина отвела дипломата в сторону и заявила: «Я готова на все, чтобы быть вам полезной»694. Не менее лестным для себя Гаррис счел обхождение с ним императрицы во время ужина, состоявшегося в Эрмитаже. После того, как все общество отправилось ужинать с великим князем и великой княгиней, императрица позволила послу «разделить с ней ее собственные весьма скромные кушанья, которые были поданы на карточном столе без прислуги и вообще без всяких зрителей»695.
О приватном разговоре с императрицей Гаррис докладывал в Лондон 25 сентября 1780 г. «Вчера в маскараде, – писал дипломат, – она (императрица – Т.Л.) явилась в маске и тотчас же, подойдя ко мне, выразила желание, чтобы я сопровождал ее по комнатам, сказав: “Не отходите от меня весь вечер. Я делаю вас своим рыцарем и хочу, чтобы вы защищали меня от докучливых людей”. Она пробыла в маскараде от семи до десяти часов, – продолжал посол, – не относилась почти ни к кому, кроме меня и леди Гаррис»696.
В своей переписке с главой внешнеполитического ведомства Гаррис не раз упоминал, от кого он получал секретную информацию. Чаще всего это были анонимные информаторы. К примеру, он упоминал некоего морского офицера, который отправлялся с эскадрой в море. Посол пытался получить от него инструкции начальства, чтобы составить представление об «истинных намерениях» российского правительства697. Гаррису удалось найти осведомителя даже в Коллегии иностранных дел, возглавляемой графом Паниным. Этот человек передавал послу «довольно исправные и точные сведения» обо всем происходящем в ведомстве698. Не упустил посол из своего поля зрения и приближенных императрицы699. Но, пожалуй, самыми ценными информаторами Гарриса становились самые доверенные лица Екатерины II: князь Потемкин и князь Безбородко. Англичанин не раз упоминал, что получал секретную информацию от «своего друга» Потемкина, а также от Безбородко. Так, в депеше Стормонту от 25 июня 1781 г. он сообщал: «Я получил сообщение о заключении договора от доверенного секретаря Безбородко. Надеюсь удержать его за собой, так как я уже лишился почти всех своих агентов, которые переманили французы и пруссаки»700.
Иногда Гаррис получал информацию не от сановников, а от их доверенных лиц. Наиболее показательным примером могут служить сведения, полученные Гаррисом от «единственного лица, пользующегося полным доверием Потемкина … без которого он ничего не может сделать». «Так как, несмотря на его честную наружность, я знал его за человека вполне продажного, то и обратился к нему без лишних деликатностей, – сообщал посол лорду Стормонту 15 мая 1780 г. – Я сказал ему, что от меня зависит оказать ему весьма важную услугу, если только он будет говорить со мной прямо и откровенно». «Наша сделка скоро состоялась, – продолжал Гаррис, – я сказал ему, что вовсе не нуждаюсь в помощи, а требую только сведений, а затем уверил его,., что … в случае, если он станет поступать со мной честно и откровенно, он может смело рассчитывать в будущем на проявления щедрости». И далее англичанин поставил перед информатором ряд вопросов, на которые потребовал ответа: «Что подало повод к Декларации (о вооруженном нейтралитете – Т.Л.)? Кому принадлежит первая мысль о ней? Каковы были первые намерения императрицы, и такими ли остались они до сих пор? Искренен ли Потемкин в своих доказательствах дружбы ко мне и в уверениях, что готов служить нашему народу? Или он только развлекает меня, а в сущности, служит нашим врагам, или прямо и непосредственно, или через короля прусского? В чем состоят шаги, сделанные Францией и Испанией с целью добиться здесь дружбы, и насколько это им удалось?»701.
Ответы, полученные от информатора, Гаррис подробно изложил в своей депеше в Лондон. Из полученной инф