ормации послу стало известно, что Декларация о вооруженном нейтралитете являлась «собственным произведением императрицы». Первые пять пунктов документа «в черновом виде» были ею переданы Панину, который «придал бумаге настоящий ее вид, не прибавил от себя ничего существенного». Кто же «вложил ей в голову» эти пять пунктов, информатор не знал, но мог предположить, что идеи о них почерпнуты из разговоров с президентом Коммерц-коллегии графом А.Р. Воронцовым и агентом императрицы в Гамбурге Сен-Полем. Касаясь расположения Екатерины к другим государствам, информатор заметил, что поначалу императрица склонялась в пользу англичан, но под влиянием министров и «окружающей ее со всех сторон» лести она поменяла свои предпочтения и решилась сохранять «полный нейтралитет», что оказалось для англичан «вредным».
Отвечая на вопрос о князе Потемкине, информатор заверил Гарриса в том, что тот «искренен, как в словах, так и в поступках». Князь не любит французов, раздражен против короля Пруссии и оставил без внимания его предложения. Гаррис поинтересовался, в чем заключались эти «выгодные предложения»? Оказалось, что король Пруссии обещал Потемкину помочь «добраться до престола герцогства Курляндского, или … выбрать ему жену между германскими принцессами, из которых, однако, ни одна не была названа». На вопрос дипломата, каким образом князь мог отвергнуть такое «лестное предложение», информатор ответил, что Потемкин не верил в искренность подобных обещаний, а усматривал лишь стремление заручиться его расположением. Он также затронул политические пристрастия князя, подчеркнув, что тот «не держался никакой правильной политической системы, а действовал под минутным впечатлением», переходя на сторону той или иной партии702.
В заключение беседы Гаррис поинтересовался о настроениях двора. «Положение двора слишком замкнуто в самом себе, слишком удалено от посторонних влияний, чтобы подвергаться частым изменениям, – отвечал информатор, – все зависит от случайностей … первая роль оставалась за тем, кто лучше всех умел льстить и подделываться под слабости императрицы»703. Он также высказывал предположение, что если бы враги императрицы принялись ей льстить, она «поддалась бы их видам, или, по крайней мере, их похвалы усыпили бы ее на время». Этой слабостью императрицы хорошо пользуются французы, «неутомимые в своих стараниях» окружить ее вниманием. Они имеют многочисленных агентов и «не жалеют ни издержек, ни хлопот», лишь бы разрушить всякие попытки со стороны англичан. Им даже удалось привлечь к своей партии графа Панина. И хотя Екатерина II по-прежнему питает к французам «недоверие и даже некоторого рода презрение», тем не менее, их лесть ей нравится, и она думает, что «нигде ее могущество и слава так хорошо не известны, и нигде они не сознаны до такой степени, как в Версале»704. С другой стороны, если ее лучшие и испытанные друзья противоречат ее воле или оспаривают ее распоряжения, она готова навсегда поссориться с ними и в таком состоянии пребывает довольно долго.
Завершая разговор, информатор убеждал Гарриса в том, что если бы англичанам удалось добиться от императрицы «публичного заверения в дружбе», то они могли рассчитывать, в случае необходимости, «на поддержку всех сил империи». «Все, выше сказанное, было до того согласно с тем, что я вижу и с тем, что я знаю, что я надеюсь, вы, милорд, – обращался посол к лорду Стормонту, – не сочтете денег, на это употребленных, брошенными без пользы, так как я действительно уверен, что средство это доставило нам совершенно верное, хотя не совсем желанное описание о состоянии двора»705. Как видно, анонимный информатор Гарриса, являвшийся доверенным лицом князя Потемкина, действительно представлял собой большую ценность для англичан, добывая сведения, что называется, «из первых рук»: высокопоставленных сановников императрицы, ее министров. Но, как бы то ни было, даже все эти «глубокие тайны», секреты двора, добытые информаторами Гарриса, не повлияли на исход миссии опытного дипломата, которая обернулась для него полным провалом.
Как видно из донесений британских послов, они, выполняя приказы своего правительства, активно занимались сбором разведывательной информации, главным образом при дворе Екатерины II. Информаторами дипломатов нередко становились высокопоставленные российские чиновники, которые в силу корыстных побуждений, либо «особого» расположения к Британии – англофильства, снабжали послов секретной информацией, тем самым нанося вред своему государству.
Сведения об армии и флоте Российской империи, естественно, занимали первостепенное место в разведывательной информации послов. Но не только этим ограничивались дипломаты. Важными для правительства Великобритании, а значит, и для послов представлялись данные о первых лицах Российского государства. Вот, почему каждый из послов считал необходимым сообщать в депешах в Лондон свои наблюдения за деятельностью императрицы и ее ближайшего окружения – министров, придворных, ближайших родственников. Все дипломаты рассматривали их как потенциальный источник информации, который можно было использовать в интересах Великобритании.
Глава одиннадцатаяЕкатерининская Россия глазами Джона Макартни
В последние годы одним из востребованных направлений в отечественной исторической науке сделалась имагология (от лат. Imago – образ) – комплексная обществоведческая дисциплина, находящаяся на стыке истории, культурологии, социологии, политологии, психологии. Данное научное направление изучает восприятие народами друг друга, механизмы формирования внешнеполитических стереотипов, особенности восприятия образов стран. Имагология (имэджинология – в англ. яз.) возникла на Западе в 1970-х годах. Саму же идею о необходимости всестороннего изучения этнических образов выдвинули в первой четверти XX в. французский социолог Ж. Ле Бон и американский социолог У. Липпман706. «Первооткрывателями» имагологии в России стали ученые Л.А. Зак, Н.А. Ерофеев, С.В. Чугров707.
Одно из центральных мест в имагологии занимают стереотипы. Поскольку у каждого народа существуют собственные представления об окружающем мире, а также о представителях другой культуры, то естественно, что в любом обществе «складываются определенные стереотипы – как относительно самих себя, относительно поведения и традиций в пределах своего культурного пространства, так и относительно представителей другого языкового и культурного пространства»708. Заметим, что само понятие «стереотип» привлекает большое внимание исследователей. Между тем, среди ученых отсутствует единая позиция относительно понятийного аппарата, прежде всего, самого термина «стереотип», а также правомерности его использования. В литературе можно встретить различные термины: национальные стереотипы, этнические предрассудки, этнические представления, национальные образы и другие, хотя все они означают одно и то же явление709. Напомним, что впервые термин «стереотип» (греч. stereos – твердый, typos – отпечаток) был введен в научный оборот У. Липпманом. В своей книге «Общественное мнение» (1922 г.) ученый предпринял попытку определить место и роль стереотипов в системе общественного мнения. Под стереотипом Липпман понимал особую форму восприятия окружающего мира, оказывающую определенное влияние на данные наших чувств до того, как эти данные дойдут до нашего сознания710.
Современный британский историк Э. Кросс трактовал происхождение термина «стереотип» несколько иначе. Он отмечал, что в конце XVIII века была изобретена монолитная печатная форма – пластина, позволившая печатать с нее большое количество копий, которая и получила название «стереотип». «Вскоре, – продолжал ученый, – это слово превратилось в эпитет, смысл которого вышел далеко за рамки печатного дела». Однако, только в XX в. данный термин получил «широкое распространение, в основном, в уничижительном смысле». И, как явствует из «Оксфордского словаря английского языка», этим словом стали обозначать «предвзятое и чересчур упрощенное общее представление о характеристиках, типичных для человека, ситуации и т.д., а также человека, который представляется в значительной степени соответствующим некоему типу»711. Из рассуждений ученого следует, что в самом понятии «стереотип» заложен некий негативный смысл в отношении к обсуждаемому предмету, в данном случае – представителям другой страны или национальности.
В какой мере стереотипы национальной культуры формировались в результате межкультурного общения, можно проследить на примере истории англо-российских отношений в допетровскую эпоху712. Какие черты русской жизни XVI–XVII вв. представлялись наиболее типичными для иностранцев, и которые сделались для них по сути дела стереотипами на протяжении последующих веков? Англичане, как отмечал Кросс, обращали особое внимание на тиранию, начинавшуюся на царском престоле и распространявшуюся «сверху донизу на все аспекты общественных и семейных отношений», церковь, «достойную презрения за свои предрассудки, идолопоклонство», и духовенство, «представлявшее собой весьма жалкое зрелище», широко распространенное невежество, холодный климат, странную одежду, а также такие черты характера русских людей, как распутство, пьянство, лживость, лень и раболепство. К положительным качествам русских относились: способность к игре в шахматы, устойчивость к сильным холодам и лишениям, столь необходимым солдатам713