796.
Отмечая негативные черты в характере Екатерины, такие как склонность к политическим интригам, «буйное воображение», нежелание прислушиваться к дружеским советам, дипломат в то же время отдал должное ее смелости и решительности. «Я видел ее на военном смотре, – вспоминал посол в своих мемуарах, – когда батальоны, отступая, стреляли. Она стояла близко к тому углу, где они должны были развернуться, … и матрос, находившийся от нее не более чем в двадцати шагах, был смертельно ранен … В этот момент я разговаривал с ней, и я не заметил в ней иного чувства, кроме жалости к этому несчастному»797. Решительность Екатерины проявилась, на взгляд посла, при «низложении ее мужа»: «она должна была или устранить его, или подвергнуться заточению, которое … давно уже задумалось над ней»798.
События дворцового переворота 1762 года еще были свежи в памяти современников, и неудивительно, что Бэкингэмшир также затронул их. Заведя разговор о «революции» (подобно своему предшественнику Р. Кейту, так он окрестил переворот), дипломат указал на причины, которые ее вызвали. «Те, кто хочет оправдать императрицу, утверждают, что ее муж позволял своей фаворитке публично оскорблять ее, и сам открыто признавался в намерении ее заточить, и что он имел намерение объявить великого князя незаконнорожденным и выслать его». Однако подобные аргументы вызвали некоторые сомнения у посла. «Два первых утверждения заключают в себе очевидные факты, – писал он, – последние представляют скорее догадку»799. Что же касается кончины Петра III, то Бэкингэмшир ничуть не сомневался в том, что «несчастный монарх был убит». Однако посол не был уверен в том, что Екатерина желала его смерти. В то же время он не допускал, чтобы «столь рискованное дело прошло само собой». На его взгляд, скорее всего Екатерина «скрыла свои подозрения и сквозь пальцы посмотрела на варварское усердие тех друзей, которые в этом случае думали как о своей, так и о ее безопасности»800.
Более «приятной и менее трудной» задачей для Бэкингэмшира стало опровержение «клеветы, повсеместно распространяемой вследствие интриг и злобы», о причастности Екатерины II к убийству князя Ивана в Шлиссельбурге. Посол приводил аргументы, подтверждавшие невиновность императрицы в заговоре, который привел к этой трагедии. «Я ежедневно общался со многими иностранцами и русскими, которые в других случаях высказывались с большой свободой и некоторой долей неудовольствия о поведении императрицы, – писал дипломат в мемуарах, – но я не встречал никого, за исключением известных агентов дворов, враждебных ей, кто бы внушал сомнение, что был по меньше мере заговор, приведший к трагедии в Шлиссельбурге»801.
В своих мемуарах Бэкингэмшир затронул политические предпочтения императрицы. В начале своего царствования, писал он, Екатерина была благожелательно настроена к Австрийскому дому. К французам она относится с «презрением и отвращением». Что касается англичан, то к ним царица «питает преимущественно расположение»802.
В дипломатической переписке Бэкингэмшир обращал внимание на особое расположение Екатерины «перед всеми прочими державами» к Англии. В качестве подтверждения своих слов он привел высказывание императрицы о том, что «Англия всегда будет занимать первое место в ее дружбе»803. В секретной депеше посол извещал госсекретаря, что императрица «никогда не пропускает случая выразить свое расположение к англичанам и к Англии»804. В то же время в своих мемуарах Бэкингэмшир подчеркивал, что Екатерина никогда не пожертвует для англичан «ни своими интересами, ни популярностью», а поскольку в прежних торговом и оборонительном договорах «содержались излишние уступки» в их пользу, то она будет воздерживаться «настолько долго, насколько это возможно, в надежде добиться некоторых изменений»805. Как выяснилось, дипломат оказался прав: сложности с заключением оборонительного договора ожидали всех британских послов, которым довелось работать в России.
Лорд Кэткарт, общаясь с Екатериной II, не раз высказывал свое ею восхищение. Он считал, что российская императрица «обладает весьма просвещенным умом, быстрым соображением, замечательной решимостью, большою твердостью»806. Примечательно, что еще до первой встречи с императрицей Кэткарт, наслышанный, по-видимому, от своих предшественников о Екатерине II, сообщал в Лондон, какая замечательная она правительница, и что «между всеми женщинами на свете императрица едва ли не способнейшая для ведения столь сложного механизма», как государственное правление. Посол отмечал «необыкновенный ум» Екатерины, подчеркивал, что она «предприняла огромные общественные работы» и создала «великолепные учреждения». К достижениям Екатерины II Кэткарт причислял укрепление российской армии («никогда русская армия не достигала такой силы»), а также экономики страны, прежде всего финансов и торговли («финансы ее в порядке и баланс ее торговли значительнее, чем когда бы то ни было»)807 .
Из разговора во время бала, на котором императрица уделила внимание послу, Кэткарт узнал о ее распорядке дня. Начиная с пяти утра, Екатерина ежедневно занимается делами, предпочитая лично руководить «всяким делом, вникая в малейшие его подробности». Предметом ее разговора, продолжал посол, всегда служат «различные улучшения» относительно дел в империи, о чем она рассуждает «не только не напыщенно, но даже без всякой примеси важности или серьезности»808. Кэткарт подметил, что «императрица обладает необыкновенной способностью нравиться, которой … пользуется с видимым удовольствием»809.
В числе запомнившихся событий лорд Кэткарт упомянул посещение Смольного института для благородных девиц. В одной из депеш в Лондон он сообщил о награждении отмеченных императрицей лиц, среди которых был И.И. Бецкой. Ему был пожалован орден св. Андрея. Посол отметил, что Бецкой возглавляет управление в заведении для воспитания юношества, а также «по устройству садов и зданий» и пользуется «особой милостью императрицы». Он пригласил посла в Смольный институт, где императрица воспитывала «на собственный счет» 250 девиц из знатных фамилий и 350 дочерей мещан и вольных крестьян. Кэткарт отмечал, что воспитанниц принимают в заведение в четырехлетнем возрасте, а выпускают из него в 19 лет. Воспитанницы разделены на пять классов, в каждом из которых проводят по три года, изучая все науки, «полезные для будущего состояния каждой из них». «Я видел их спальни и присутствовал при их ужине, – свидетельствовал посол, – ничто не может превзойти заботливости и успеха Бецкого и дам, занимающихся в этом заведении, которое еще находится в младенческом состоянии, так как до сих пор принято только 220 воспитанниц, и самый дом, который великолепен … до сих пор еще не вполне отстроен»810.
Примечательно, что посещение Смольного института привело Кэткарта к выводу, что «полный недостаток средств к образованию, особенно между женщинами и множество французов низкого происхождения, сумевших сделаться необходимыми во всех семействах, вот два обстоятельства», которые натолкнули императрицу на мысль открыть подобное заведение.
Заметим, что посещение Смольного института иностранцами было не редкостью. В июле 1780 г. в нем побывал император Австрии Иосиф II. Во время второго визита Т. Димсдейла в Россию в 1781 г. Смольный посетила и подробно описала его устройство супруга медика Элизабет811. Можно сказать, что Институт для благородных девиц сделался своеобразной «визитной карточкой» достижений Екатерины II на ниве просвещения. Императрица чрезвычайно гордилась своим детищем, и, допуская иностранных визитеров в учебное заведение, по-видимому, надеялась, что Россия будет восприниматься ими и их соотечественниками как цивилизованное европейское государство.
Более критично о Екатерине высказался Генрих Ширли. Он указывал на деспотический характер ее власти, а также на усиление позиций императрицы в государстве. «Надо признаться, что русская императрица понимает вернейший способ управлять своими подданными гораздо лучше, чем можно было ожидать от иностранной принцессы, – писал дипломат. – Она так близко знакома с их духом и характером и так хорошо употребляет эти сведения, что для большей части народа, счастье его кажется зависящим от продолжительности ее царствования. .. Теперь корона так утвердилась на ее голове, что я не предвижу никакой случайности могущей побудить ее сложить эту корону на голову своего сына»812.
Укрепление позиций Екатерины II Ширли усматривал также в изменении ее отношения к гвардейцам, которые возвели ее на трон. «Власть Ее Императорского Величества усиливается с каждым днем и уже достигла столь высокой степени, что эта осторожная государыня считает себя достаточно сильной для того, чтобы унизить гвардейцев, возведших ее на престол, – писал он в Лондон 13 августа 1767 г. – В прошлый понедельник был полковой праздник первого гвардейского полка, и в этот день … офицеры всегда имели честь обедать с нею; но она сослалась на болезнь, не вышла в этот день во дворец», хотя уже на следующее утро отправилась в Кремль813