ов», после чего предводитель закрыл заседание.
Завершая свое повествование, Кэткарт оценил деятельность собрания депутатов критически. «Все это установление, – писал он, – представляется … чем-то вроде подмостков, которые, без сомнения, будут разобраны, как ненужные леса, тотчас по окончании императрицей всего великого здания». Тем не менее он подчеркивал, что Екатерина II составила проект Уложения законов «на собственных основаниях, но в смысле вполне соответствующим с действительными интересами и характером всех ее подданных». Именно для этой цели она повелела собрать народных представителей в количестве 600 человек, которым «предоставила обширные льготы и привилегии, причем каждый из них снабжен наставлениям от своих сограждан, касательно их желаний и нужд, а также общего их положения». Никаких прений в собрании не происходило, но «всякий, кто возбуждает какой бы то ни было вопрос или на следующий назначенный для того день оспаривает его, читает свои соображения и передает их председателю, который докладывая резолюцию императрице, сообщает ей также мнения и соображения, изложенные письменно»821 .
На неэффективность собрания депутатов в решении вопросов о законодательстве указывал и Ширли. «Если бы даже императрица была одним из великих гениев, созданных для просвещения мира, – писал он в депеше от 28 февраля 1768 г., – возможно ли бы было для России надеяться в будущем на управление справедливыми, равными и прочными законами». Примечательно, что причину в неэффективности российских законов, даже, если бы они были доведены до совершенства, дипломат усматривал а отсутствии в России «почтенных и бескорыстных чиновников», а также подданных императрицы, которые, хотя и «считают себя … мудрыми и сильными, … в действительности … находятся на таком далеком расстоянии от счастливого положения некоторых европейских народов». Хотя Ширли признавал, что влияние русских велико, но считал, что «блеск их могущества» не продлится вечно822. Англичанин не видел перспектив для роста могущества и процветания России из-за деспотической власти верховного правителя, невозможности создания представительного учреждения по английскому образцу, коррупции чиновников, а также «неевропейского» характера самого народа.
Важное место характеристикам императрицы и ее ближайшего окружения уделял Роберт Ганнинг. Его первые впечатления о Екатерине II были нелицеприятными. В послании госсекретарю Саффолку от 28 июля 1772 г. он утверждал: императрица далеко не популярна в своей стране и даже не стремится к этому; «она нисколько не любит своего народа и не приобрела его любви». Екатериной II движет исключительно «безграничное желание славы», достижение которой служит для нее целью, «гораздо выше истинного блага страны, ею управляемой».
Подобные заключения Ганнинг делал на основании анализа деятельности Екатерины. «Она предпринимает огромные общественные работы, основывает коллегии и академии в широких размерах и ценою крупных расходов, а между тем не доводит ни одного из этих учреждений до … совершенства и даже не оканчивает постройку зданий, предназначенных для них. Несомненно, – продолжал посол, – что таким образом растрачиваются громадные суммы, принося стране лишь весьма малую долю истинной пользы, но с другой стороны, несомненно и то, что этого достаточно для распространения славы этих учреждений между иностранцами, которые … не имеют случая следить за дальнейшим их развитием и результатом»823.
Политическая деятельность императрицы, на взгляд посла, также страдает от ее слабостей, что позволило королю Пруссии «с обычной ему хитростью и ловкостью направлять эту деятельность к собственной выгоде». Не будь этой слабости, полагал Ганнинг, «личность ее действительно являлась бы … необыкновенной, ибо немного таких задач, которые по замыслу были бы выше ее ума, по исполнению выше ее способностей»824.
Дипломат обратил внимание на непопулярность в обществе «любимца» императрицы – Григория Орлова. «Мне говорили, – утверждал Ганнинг, – что он одарен некоторыми привлекательными качествами, но не отличается ничем особенным, неосторожен и замечательно рассеян, часто уезжает от императрицы на охоту и другие удовольствия, менее совместные с его отношениями к ней, которые весьма серьезны и плодом которых служат трое … детей». Дети находятся в доме под надзором бывшего камердинера императрицы, недавно возвышенного до звания камергера. Екатерина иногда видится с детьми, хотя и не часто. «Почти все предполагают, – продолжал дипломат, – что они обвенчались частным образом до коронации, и что она убеждала Панина согласиться лишь на обнародование этого брака, а не на новую церемонию»825.
Посол утверждал, что Екатерина пыталась привлечь Григория Орлова к управлению государством. Для этой цели она ввела его в Совет, хотя, по мнению Ганнинга, он и подает свое мнение в качестве его члена, но «все им высказываемое предварительно внушается ему императрицей». Дипломат полагал, что Екатерина «желала и намеревалась образовать» своего фаворита, чтобы занять его делами, а в случае успеха даже доверить ему министерство иностранных дел. Однако «совершенное отсутствие в нем трудолюбия» заставило ее отказаться от этой мысли. Брат Григория Алексей, у которого «больше энергии, предприимчивости и честолюбия», подмечал Ганнинг, часто уговаривает Григория принять более деятельное участие в управлении; но потому ли, что тот считает это «несовместным с собственной безопасностью, или боится отказаться от покойной жизни», но до сих пор он уклонялся от этого826.
Дипломат не раз касался темы фаворитов императрицы. Так в сентябре 1772 г. он отметил в своей депеше, что произошло «возвышение нового любимца», который назначен камер-юнкером. Речь шла об А.С. Васильчикове. Ганнинг полагал, что его приближение к императрице может вызвать «некоторые перемены», поскольку Екатерина должна «положить конец милости его предшественника», хотя его личные качества не позволяли ему возвыситься до значения, принадлежащего графу Григорию Орлову827. Примечательно, что отставка Григория Орлова явилась, по признанию посла, «большой потерей» для англичан. «Он и брат его (Алексей Орлов – Т.Л.) в последнее время относились к Пруссии столь же враждебно, как и к Франции, будучи искренно преданы Англии – докладывал Ганнинг графу Саффолку. – И хотя способности любимца были не первостепенны, он по занимаемому им положению мог при правильном направлении принести нам большую пользу и достойно сожаления, что в течение последних четырех лет при его посредстве не было сделано более»828.
Ганнинг полагал, что поскольку Григорий Орлов и его брат заслужили милость императрицы, так как она «обязана им своей короной», их преданность интересам Англии можно было бы использовать в своих целях. Назначение же преемника, сменившего Орлова, послужит, на взгляд посла, «едва ли не сильнейшим заявлением слабости и пятном в характере Ее Императорского Величества и ослабит высокое мнение, распространенное о ней столь повсеместно и в значительной степени заслуженное ею»829. Впрочем, когда императрица пожелала в начале января 1773 г. вновь приблизить к себе Григория Орлова, при дворе началось «сильное брожение», вызванное его приездом. Об этом Ганнинг «весьма секретно и конфиденциально» извещал свое руководство. Посол полагал, что Екатерина начала раскаиваться в том, что поменяла фаворита и вознамерилась снова вызвать Орлова, «вследствие, быть может, не одних сердечных, но и политических причин, ибо он и его родственники, действительно, суть единственные лица в империи, на которых она может положиться»830.
Британский дипломат был явно заинтересован в том, чтобы Григорий Орлов был приближен к императрице, поскольку не сомневался, что он и его брат весьма расположены к интересам королевства. Во время пребывания при дворе посол получил от Орлова несколько писем, «заключающих сильнейшие уверения в почтении его и его брата к Его Величеству, в преданности их интересам Великобритании и в желании их оказать нам все зависящие от них услуги». Ганнинг полагал, что имеет «много поводов верить искренности этих чувств»831. Неудивительно, что когда князь Орлов приехал в апреле 1773 г. в Петербург и появился во дворце, где был «чрезвычайно отличен императрицей», и она решила его поддержать, предложив возглавить «начальство над армией», англичане отнеслись к этому событию с воодушевлением. Ганнинг был уверен в лояльности Григория Орлова, поскольку тот лично повторил ему «все те уверения», которые он уже получил от его имени через посредство других лиц. «Я воспользуюсь его добрыми намерениями настолько, насколько … позволит осторожность», – извещал свое руководство посол в депеше от 23 апреля 1773 г. Однако надеждам британцев не суждено было сбыться: князь Орлов отказался принять на себя руководство армией, и потому, по мнению Ганнинга, он вряд ли сможет быть полезен англичанам832.
В 1774 г. на смену Васильчикову, пробывшему фаворитом императрицы в течение полутора лет, пришел новый «любимец» – генерал Г.А. Потемкин. Об этом событии, или как охарактеризовал его дипломат, «новом зрелище», заслуживающем более внимания, чем все другие события, происходившие с самого начала царствования Екатерины II, Ганнинг сообщил Саффолку 4 марта 1774 г. Васильчиков, любимец, «способности которого были слишком ограничены для приобретения влияния в делах и доверия своей государыни, теперь заменен человеком, обладающим всеми задатками, для того чтобы овладеть и тем, и другим в высочайшей степени, – писал посол. – Когда я сообщу вам, милорд, что выбор императрицы равно не одобряется, как партией великого князя, так и Орловыми, по-видимому, бывшими довольными положением, в котором в последнее время находились дела, то вы легко поймете, что обстоятельство это всех не только удивило, но даже поразило»