603.
24 апреля 1730 года в театре в Хеймаркете была поставлена «Трагедия трагедий, или Жизнь и смерть Мальчика – с – Пальчик Великого». Политическая сатира Филдинга здесь ещё довольно груба, она заметна уже в представлении действующих лиц:
«Лорд Гризл – весьма озабоченный свободами королевских подданных…
Фудл – придворный, которого обошли местом и поэтому принадлежащий к партии, которая не господствует»604.
Вместе с тем, сам замысел произведения содержал зерно всей дальнейшей драматургии Филдинга. Кто такой Мальчик – с – Пальчик Великий, знаменитый победитель великанов, которого в итоге слизала языком бурая корова? Пьеса построена на приёме, переворачивавшем каноны классицизма и предающим осмеянию опошленное понятие величия.
В конце театрального сезона 1729 / 1730 г. была поставлена комедия «Политик из кофейни, или Судья в собственной ловушке», уже более сложная по сюжету. Интрига в ней построена на столкновении интересов трёх персонажей: судьи, его жены и политика. Политик – невежественный, властолюбивый и жадный человек. Чтобы оставаться в курсе дел, он вынужден прочитывать по сорок – пятьдесят газет ежедневно. Их содержание, как правило, довольно бессмысленно: «Берлин, 20 января. Ежедневно до нас доходят неясные слухи о неких мерах, принимаемых неким северным монархом. Нельзя, однако, с уверенностью сказать, ни кто этот монарх, ни какие меры он принимает; тем не менее, мы абсолютно уверены, что с течением времени все эти вопросы выяснятся»605. Будучи занятый сверх меры, политик даже не желает прервать чтение, узнав, что его дочь арестована в кабаке вместе с любовником. Подобное отношение он оправдывает искажённой парафразой из Сенеки, что управлять женщиной труднее, чем двадцатью государствами.
Образ коррумпированного судьи (у которого имелся реальный прототип – полковник Фрэнсис Чартерис) довольно типичен для Филдинга, но выражен в комедии наиболее рельефно. Судья с говорящей фамилией Скуизем (squeeze – «выжимать») покровительствует публичным домам, подкупает присяжных, состоит в доле с ворами. Его жизненная философия выражена в следующем высказывании: кто хочет нажить себе состояние, должен бояться скамьи подсудимых не больше, чем воин – сражения. Уверенный, что «распутство имеет свою систему, как и закон», судья выступает в роли «сборщика таможенных пошлин греха». Вообще, иметь дело с социальным «отребьем» ему удобнее, поскольку жаловаться последним некуда и запугать их проще. Между тем, Скуизем находится под каблуком у своей жены, которая ненавидит его, изменяет ему, шантажирует и грозится сдать властям.
Судья – не просто социальный тип, а центр художественной реальности пьесы. Он – своего рода философ, изрекающий премудрости мира. Законы, согласно его авторитетному мнению, походят на заставы, установленные для тех, кто ходит пешком, а не ездит в собственной карете. Сами же законодатели и блюстители законов должны освобождаться от них, как актёры и писатели – от платы за вход в театр. Наконец, «если вы не имеете возможности платить за свои проступки, как богач, вы должны отвечать за них, как бедняк!»606 Здесь проблема законов для Филдинга – не в том, что они нарушаются, а в том, что созданы подлецами для реализации их же подлых целей.
В конце 1730 г. вышел «Авторский фарс с кукольным представлением под названием "столичные потехи"». Работа представляла собой «пьесу в пьесе», т.е. высмеивала актёров и их персонажей: социальные типы и реальные лица. В пьесе выводятся: политик, по словам автора, позорящий нацию и век; прикормленные писаки вигского министра Р. Уолпола; директор акционерного общества, пытающийся обставить чёрта; призраки людей, которым проломили головы на выборах; комедиант, который даже Шекспира переделывал под лондонские вкусы. Последним, кстати, в действительности занимался известный постановщик К. Сиббер. Осуждается лицемерная апелляция политиков к британским свободам, нищета поэтов, роскошь лордов, манипуляции судей с законами, безграмотность врачей (на которую списывается лондонская чума 1665 – 1666 гг.). Красочно пародируется и партийная полемика:
«Панч. [Петрушка – М.К.] …Сейчас мы откроем диспут…
Я есьм магглтонец.
Оратор. А я нет.
Панч. Тогда мы с тобой разных убеждений.
Оратор. Я знаю – ты и всё твоё племя готовы сжить меня со свету! Но я не перестану опровергать твоё учение, как делал это доныне. Пока я способен дышать, вы будете слышать мой голос»607.
В то же время пьеса сравнивается с векселем, который ничего не стóит, если не обеспечен деньгами. А нравственное суждение понимается как неотъемлемый атрибут пьесы наряду с убийством и привидением. Здесь кукольный персонаж Панч также заявляет о желании пойти в «великие люди», поскольку им не нужны знания и таланты. Присутствует и метафора золота как магической силы, превращающей людей в подлецов и глупцов608.
В «Лотерее», представленной на сцене 1 января 1731 г., автор поднимает традиционно просветительскую тему – воспитание леди. Одна молодая дама, «совсем зелёненькая и, вероятно, только что получившая состояние», принимает участие в лотерее с целью выиграть большой куш. Своими планами она делится со служанкой: «Перво – наперво, Дженни, я куплю один из лучших домов в городе и обставлю его. Потом обзаведусь каретой с шестернёй и найму шесть рослых красавцев лакеев. Потом накуплю столько бриллиантов, сколько надеть возможно. И каких только платьев у меня не будет! За ними я пошлю сегодня же. А что останется, распределю между хозяйством и развлечениями – картами там, играми, маскарадами»609. В Лондоне же дама собиралась посмотреть «все диковинки»: Тауэр, зверинец, Бедлам, оперу, королевский двор.
Тема женского воспитания поднимается драматургом и в фарсе «Урок отцу, или Дочка без притворства», представленном в начале 1735 г. Светские дамы в нем по – прежнему остаются озабоченными модой, ездят на ридотто (представления с музыкой и танцами), маскарады, ко двору, на пьесы. Героиня пьесы на второй месяц после свадьбы сбегает с неким лордом. «Теперь мне и говорить тошно с тем, кто не "светлость"» – выражает она своё кредо610.
К марту 1731 г. относится постановка фарса «Подмётные письма, или Новый способ удержать жену дома». Фундаментальное единство добродетели и порока раскрывается в нём в высказывании одного из персонажей: «Пороки так же приросли к нам, как наша шкура, но первые мы скрываем лицемерием, а вторую – одеждой». Порок совместим с любым общественным положением. Священник – повеса желает «провести отпуск в этом милом вертепе среди знакомых мне распутников и шлюх, погулять с месяц, наслаждаясь женщинами и вином, а потом вновь забрести в глушь и принять сан»611. Здесь нет противоречия, ведь совершение греха – путь к жизненному успеху, который является мерилом ценностей. В другом случае констебль отпускает дебошира со следующими словами: «Надеюсь, вы не забыли своего обещания купить носки в моей лавке?»612
1 июня 1731 г. прошла с успехом пьеса «Совратители, или Разоблачённый иезуит», интересная скорее подбором персонажей, чем сюжетом. В его основу положены реальные события, произошедшие с отцом Жираром и Катариной Кадьер. Впрочем, это нисколько не повредило «кукольной» фактуре филднговского фарса. Данное произведение в целом можно рассматривать как сатиру на нравы духовенства. Не просто упадок нравственности, а именно размытость представлений о ней демонстрирует поставленная тремя годами позднее (15 января 1734 г.) «Служанка – интриганка». Главная мысль пьесы заключается в том, что «Джентльмену… вполне прилично совращать девицу»613. В то же время этот фарс выражает ощущение бессилия перед сложившимся порядком вещей: ведь «…если б… все дети в городе наследовали только своим настоящим родителям, тут такое бы поднялось – вовек не разобраться!»614
Надо отметить, что комедиям и фарсам Филдинга в целом присуща «масочность», где комический эффект достигается за счёт утрирования типических черт – приём, восходящий к итальянской комедии масок. Написанная в 1734 г. «Опера Граб – стрита, или У жены под башмаком» выводит на сцену глуповатых джентльменов, хитрых слуг, развратных священников, щёголей, светских леди. Идея произведения раскрывается с помощью противопоставления персонажей. Священник Пазлтекст, гуляка и выпивоха, придерживается мнения, что «судить надобно не по тому, знатно ли выпито, а по тому, знатный ли выпил». Аналогичным образом противопоставляют данные категории слуги, только меняя местами нравственные оценки:
Обе позиции сопрягаются в речи благопристойного отца семейства. По его мнению, кто сам в вельможи не пролез, тот хулит их быт и нравы. Подобное «достижение» непременно должно увенчаться «выходом в щёголи». Другая группа противоречий относится к взаимоотношениям хозяев и слуг. Они довольно неоднозначны. С одной стороны, хозяева имеют ряд привилегий : например, барчуки могут соблазнять служанок. Поэтому девушка должна быть скромной, в то время как знатные персоны могут себе позволить не иметь положительных качеств. С другой стороны, прислуга имеет возможность неплохо жить за счёт барина. Дворецкий Робин (в котором, возможно, высмеивается министр Роберт Уолпол) продаёт стаканы, говоря, что они лопнули на морозе, ворует ножи, поит брата за хозяйский счёт, спиливает столовое серебро (якобы стёрлось от чистки), использует дешёвые заменители, но счёт выставляет как за качественные материалы. Его «мудрость» заключается в том, чтобы прикрывать свои грехи, закрывая глаза на чужие. Он полагает, что мир – одна большая шайка негодяев, где все равны в подлости: