– В смысле, решили? Кто? Когда?
– Когда Гарри Вудс согласился быть осведомителем Келлермана, докладывать ему о каждом вашем действии, каждом слове, каждом человеке в вашей жизни.
– Гарри Вудс? Мой Гарри?
– Вудс сообщил Келлерману о «неотложке», как только вы скрылись в клубе «Реформ». Келлерман тут же припер к стенке абвер, заявив, что знает все. Абвер купился на блеф. Вот так люди Келлермана и оказались здесь сразу после сражения. Обратите внимание, не во время сражения – Келлерман хотел, чтобы налет увенчался успехом. А как только американцы ушли, СС был тут как тут – с полевым трибуналом, с расстрельными отрядами… Сейчас, наверное, завтракают в столовой после трудов праведных. Поди, плечи ноют от такой ударной работы.
– Когда? Когда Гарри на это согласился?
Хут вздохнул.
– Когда был под арестом. Они с Келлерманом договорились. Сами знаете, что несколько часов под стражей могут сделать с человеком.
– Я не верю! Гарри храбрый, как лев!
– Вы же не думаете, что Келлерман сломал его банальным насилием. Наш группенфюрер не настолько примитивен. Он использовал другие рычаги.
– Какие?
– Вас.
– Меня?!
– Арчер, ну какой же вы болван. Вы не понимаете, что Гарри Вудс любит вас как сына, которого у него никогда не было? Не видите, как он гордится всеми вашими действиями? Не знаете, что он и свои успехи спешит приписать вам, всем повторяя, что вы мозг операции?
– Нет, я не знал, – тихо проговорил Дуглас.
– Келлерман пристраивал вашего сына в школу для мальчиков в Богемии. В гитлерюгенд. Разумеется, преподнести это он собирался как бесценную услугу, но Гарри-то сразу унюхал угрозу. Он знал, что это самый лучший способ сделать вас бесконечно несчастным.
– Я не понимаю…
– Гарри согласился быть осведомителем, чтобы вас и вашего ребенка никто не тронул. Что тут непонятного? Вы ни разу не покупали информаторов в обмен на большую услугу? Гарри выполнил задачу, и Келлерман сдержал слово. Сегодня утром вас с ним судили заочно и в пять минут оправдали. Так что будьте благодарны.
– Гарри поступил так ради меня?
– А что еще у него есть в жизни? – безжалостно выплюнул Хут. – Блохастая конура, сварливая жена… Может, будь у него дети, все сложилось бы иначе.
– Гарри любит жену.
– Ну женился-то он по любви, но с тех пор сколько лет прошло. Он больше нежности питал к вашей секретарше. Как ее там? Сильвия? Которая ради него под выстрелы полезла. Но это уж дела Сопротивления.
– Вы знаете все обо всех.
– Да, именно поэтому меня и казнят. – Голос Хута звучал ровно. – Я вижу людей насквозь, Арчер. Это важное умение для полицейского.
– Я не хочу быть таким полицейским.
– О, вы будете таким полицейским, каким вам прикажет Келлерман. Ну то есть пока власть у него. – Хут отхлебнул бренди. – А сколько времени? У меня часы отобрали.
– Почти десять.
– Уже недолго. – Он закурил. – А сын ваш хочет в полицейские?
– Конечно. Особенно если мотоцикл дадут.
Хут улыбнулся.
– Везучий вы человек, Арчер. Нет, пусть уж сын ваш во все это не ввязывается, ничего хорошего.
Дуглас не ответил. За окном он видел блестящий «Роллс-Ройс» Келлермана. Водитель с превеликой осторожностью протирал лобовое стекло.
– Мне жаль, что так вышло с этой дамой. С журналисткой.
– Мне тоже, – сухо ответил Дуглас.
У него не было ни малейшего желания это обсуждать.
– Как только Келлерман узнал о брошенной «неотложке», он отправил к вашей Барбаре пару гестаповских молодцев.
– Я звонил ей, трубку взял какой-то мужчина. Сказал, что он мойщик окон.
– Ну да, они ребята не очень умные.
– Я ему поверил, – признался Дуглас. – Позвонил еще раз, попозже. Ответила она. И говорила очень странно. Резко, почти грубо.
– Предостеречь вас пыталась. Отчаянная. Сильно вас любила, наверное. Может, потому они и разозлились – что она так нагло вас предупредила. Вряд ли им было приказано ее убивать. Смерть американской журналистки надо ведь как-то объяснить посольству, хлопот не оберешься.
– Она говорила очень тихо. Почти шептала.
– И за что они все вас любят, Арчер? За то, что вы на их любовь почти не отвечаете? – Хут покачал головой и не стал продолжать мысль. – Звонок гестаповцы не слышали, они были внизу. Барбара Барга поднялась на второй этаж за пальто. Вероятно, услышала щелчок аппарата перед первым звонком и успела схватить трубку.
– А я подумал, что она не хочет меня видеть…
– К сожалению, мы редко бываем умны с теми, кого любим. Сможете передать весточку моему отцу?
– Да, у меня скоро отпуск и есть разрешение на посещение Германии. Но… я думал, вы его ненавидите.
– Расскажите ему о налете – столько, сколько дозволено. Началась стрельба, я попал под перекрестный огонь. Доблестно сражался, геройски погиб… В общем, сами знаете, что надо плести отцам о сыновьях, а сыновьям об отцах.
В дверь негромко постучали, и молодой офицер СС, отсалютовав по всей форме, сообщил, что штандартенфюрер должен быть готов через пять минут.
– Ну, пора начищать ботинки, укладывать волосы на пробор и отправляться играть свою роль в этой тевтонской опере. В официальном письме будет сказано, что я погиб в бою.
– Я передам ваше сообщение.
– «Попал под перекрестный огонь»… Да, хорошая формулировка.
Хут невесело улыбнулся.
Дуглас взял со спинки стула бушлат Мэйхью и, надевая его, снова почувствовал тот самый резкий запах. И вдруг узнал его – это был запах нюхательного табака. Конечно, это даже не улика. Что он может предъявить, исходя из простреленной банки нюхательного табака и окурка сигары «Ромео и Джульетта»? Однако теперь он ясно понял, что именно Мэйхью привел доктора Споуда в квартиру над антикварной лавкой, убил его и полночи жег бумаги с расчетами. Не хотел, чтобы и Споуд, и его работа сами пришли американцам в руки. Он твердо решил втянуть Америку в войну.
– Попал под перекрестный огонь, – еще раз повторил Хут. – Все мы под него попали…
– Прощайте, штандартенфюрер, – произнес Дуглас, застегивая воротник.
За окном в сторону главных ворот ехал «Роллс-Ройс» Келлермана, и флажки над ним реяли на ветру.