В дни празднования 25-летия победы над фашистской Германией ветераны бывшего 58-го отдельного танкового Катовицкого ордена Богдана Хмельницкого полка побывали в местах, где шли памятные бои, в сорок четвертом. Их тепло встречали жители Каменка-Бугского района.
Было о чем рассказать капитану запаса Владимиру Петровичу Лисицину, который после боев на Западном Буге сражался на Дуклинском перевале, на Одере.
Сейчас Владимир Петрович возглавляет кафедру уголовного права и процесса на юридическом факультете Львовского государственного ордена Ленина университета им. Ивана Франко. В преподавательской и научной работе нашел он свое новое призвание.
А. Н. Лехницкий, майор ПОЧЕРК ВЕТЕРАНА
К. К. Артамонов
Небо было удивительно ясным и чистым. Ветер с утра разогнал пену облаков, и теперь только две белые нити инверсии, оставленные в зените самолетами, наискось делили его. Подполковник Артамонов медленно натянул на голову мягкий подшлемник и зашагал к стоянке, думая о предстоящем вылете.
Его ждали. Лейтенант, с которым подполковнику предстояло лететь, был уже полностью экипирован и сейчас стоял чуть в сторонке, наблюдая, как хлопочут у самолета техники. Лицо молодого пилота спокойное, казалось, даже чуточку беспечное, но по глазам Артамонов сразу определил — волнуется.
Подполковник хорошо понимал состояние летчика. Только из училища. Еще и не обжился в полку как следует, и для многих он — всего лишь лейтенант Левитанус, которому сегодня впервые предстоит доказать, что не зря он носит форму летчика.
Потому и волнуется, потому и живет этим ответственным полетом уже здесь, на земле, у притихшей, будто отдыхающей перед дальней дорогой, серебристой птицы.
Лейтенант Левитанус нравился Артамонову. Приметил его еще накануне, в классе. Потом видел молодого пилота в кабине тренажера. Старательный, собранный… А теперь это легко угадываемое во взгляде лейтенанта волнение… Оно тоже почему-то расположило к лейтенанту старого боевого летчика. Не потому ли, что сам всегда волновался перед каждым значительным в жизни событием? Когда впервые поднялся в небо, когда вступал в комсомол, когда получал из рук начальника политотдела партийный билет. А может, потому, что вдруг увидел в нем самого себя — двадцатилетнего младшего лейтенанта? И тот жаркий июль сорок четвертого, когда он прибыл на полевой аэродром.
Память услужлива. Чуть коснулся прошлого — и встают картины давно пережитого. Часто вспоминаются ему отцовские слова, что не раз слышал еще мальчишкой:
— Любое дело, сынок, должно делаться с душой.
Корнея Петровича постоянно тянуло туда, где труднее, где нужнее всего были его золотые руки и горячее сердце коммуниста. В гражданскую войну почти не вылезал из седла. А когда освободили от белогвардейцев Донбасс, начал восстанавливать в родном краю шахту.
Сыну редко приходилось видеть отца. Даже обидно было, что нечасто может посидеть у него на коленях, вместе сходить на рыбалку или запустить в небо бумажного змея. Но когда подрос, многое понял. И уже гордился своим отцом, старался подражать ему. Во всем. И точно так же в каждое дело вкладывал частичку своей души…
Тогда в Чемеровцах, где базировался полк, в составе которого предстояло воевать Карлу Артамонову, в первый день фронтовой жизни он тоже думал об отце. Думал с болью и гордостью. Замполит полка капитан Генералов спросил младшего лейтенанта об отце и увидел, как потемнело сразу его лицо.
— Нет у меня отца, — глухо проговорил Артамонов. — В сорок первом в гестаповских застенках замучен… Сейчас я за него, товарищ капитан…
…Звенящий грохот турбин разбудил притихший было аэродром — техник опробовал двигатель. Артамонов опять посмотрел на лейтенанта. Сейчас его лицо выражало только нетерпение: так хотелось молодому пилоту скорее подняться в небо. И Карл Корнеевич словно вновь увидел в Левитанусе себя. Вспомнил тот памятный июль сорок четвертого.
…Командир эскадрильи капитан Михаил Быков не любил, когда к нему приставали с вопросами.
— Что, не терпится? — ворчал он недовольно. — Будет приказ — полетите. А сейчас лучше над картой лишний раз поколдуйте.
Но неожиданно сам примчался на стоянку, собрал летчиков:
— За дело, товарищи! Большие события надвигаются…
Это было накануне Львовско-Сандомирской операции.
А 14 июля на аэродроме перед строем заполыхало боевое знамя полка. Артамонов взволнованно слушал речи товарищей и чувствовал, как сердце сжимает радостная тревога: наконец-то!
Но в первый день боев младший лейтенант Артамонов не летал на задание. И на второй, и на третий… Вместо этого он дежурил у своего самолета, встречал и провожал товарищей по эскадрилье; видел, как после одного из вылетов возвратился на подбитом штурмовике старший лейтенант Артемьев, как механики вытаскивали из задней кабины раненого стрелка-радиста.
— Товарищ капитан, — каждый раз бежал Артамонов навстречу командиру, — что же я? Люди кровь проливают, а тут… Пустите в бой, товарищ капитан…
— Молодой, необстрелянный и в такую круговерть?
Но лейтенант стоял на своем. И столько искренней мольбы было в его голосе, что комэска смягчился:
— Ладно, готовьтесь. Завтра пойдете в составе шестерки.
Ведя решительное наступление, наши войска окружили юго-западнее города Броды крупную группировку противника. Гитлеровцы во что бы то ни стало стремились подтянуть резервы на помощь окруженным войскам. Со стороны Львова на Броды шли танки, артиллерия, пехота. Выйти наперерез вражеским резервам, не дать им возможности прорваться на Броды — такая задача была поставлена перед танковыми и стрелковыми частями. Поддержку с воздуха им оказывала авиационная дивизия генерала Котельникова, в составе которой начинал свой боевой путь младший лейтенант Артамонов.
Небо в районе озерца Заложце и села Плотыча как будто начинили металлом. Такую этажерку выстроили наши самолеты — поди разберись. Три этажа «илов», чуть выше «Пе-2», а еще выше — «лавочкины», «яки»… И все это бомбит, стреляет, штурмует…
Артамонов, так и не разобравшись по-настоящему, что происходит, бросал бомбы, заходил на штурмовку, больше думая о том, как бы не оторваться от строя, чем о результатах своей работы. Шутка ли, первый вылет — и в такое пекло! Потом уже, возвращаясь на аэродром, он, стыдясь, вспомнил эти несколько минут над целью, ожидая неизбежного разноса. Но вместо этого комэска сказал:
— Молодец, Артамонов! Строй держать можешь. Значит, и воевать научишься… Впрочем, я видел, как ты бомбы уложил в батарею. Для первого раза совсем неплохо…
…«Спарка» стремительно набирала высоту. Сидя в инструкторской кабине, подполковник чувствовал, как уверенно пилотирует машину лейтенант. Но иногда стрелки приборов чуть переходили границы заданного режима, и тогда Артамонов спокойно предостерегал пилота:
— Не увлекайся, не увлекайся…
Карл Корнеевич хорошо понимал, что значит для летчика излишняя увлеченность. Тогда, в сорок четвертом, он чуть не погиб из-за этого. Да, спасибо, товарищи выручили.
…Будто сейчас помнит он ту памятную штурмовку небольшой станции Ходоров, где скопилось несколько вражеских эшелонов с боевой техникой. Как хотелось ему тогда точно в цель уложить все свои бомбы и эрэсы! Может, именно потому и затянул немножко пикирование. Чтобы уж попасть наверняка! Чтобы захлебнулись проклятые фашисты в собственной крови! И младший лейтенант не ошибся в расчетах. Вспыхнули внизу ярким пламенем цистерны, заметались в животном страхе гитлеровские солдаты. Так вам, гады, так!.. За отца, за погибших товарищей, за землю родную…
Почти над самой землей Артамонов взял на себя ручку управления, и когда стал выводить «ил» из пике, краем глаза заметил осиные силуэты «мессеров». Увлекшись атакой, он оторвался от группы и теперь был в небе один против четверки фашистских истребителей.
— Волков, фрицы! — крикнул он стрелку и в ту же секунду ощутил, как пушечная очередь прошила кабину, как задрожала машина.
Штурмовик сразу как-то отяжелел, стал плохо слушаться рулей. Но Артамонов все же набрал метров 500 высоты и, выровняв машину, дал полный газ. Но догнать группу не удавалось. А «мессеры» уже заходили в новую атаку…
Стрелок юлой вертелся в тесной кабине, посылая длинные очереди из пулемета. Но все-таки один из гитлеровцев сумел приблизиться к штурмовику, и Артамонов увидел, как начисто срезало снарядом часть правой плоскости, почувствовал, как потянуло сквозняком через пробоину в фюзеляже. Казалось, еще минута-другая и «мессеры» добьют израненный штурмовик. В этот миг в строй фашистов врезался краснозвездный ястребок. По номеру и алому коку Артамонов узнал машину Героя Советского Союза капитана Шадрина — командира группы прикрытия.
— Держись, «горбатый»! Держись, браток!
Два «мессера» так и не закончили атаку. Один, не выходя из пике, врезался в землю, другой, густо задымив, скрылся за кромкой леса. Вторая пара не рискнула вступать в бой.
Артамонов, чудом удерживая самолет в воздухе, тянул к своему аэродрому. И хотя устал до предела, знал, что предстоит сложнейшая посадка на почти неуправляемой машине, на сердце у него было радостно: все-таки его бомбы и эрэсы точно легли в цель…
Мелькнули под крылом знакомые ориентиры. Лейтенант хотел начать разворот, но штурмовик упрямо шел только по прямой. Еще попытка, еще — и снова безрезультатно. «Не сесть, — мелькнула мысль, — рули не действуют». Он лихорадочно соображал, что делать. Выпрыгнуть с парашютом? Но ведь тогда он обречет себя на бездействие. Новую машину не скоро получишь. А тут такие бои… И личный счет мести он едва только начал…
— Волков! Прыгай! — подал он команду стрелку. — А я попытаюсь как-нибудь развернуться…
Это было странное зрелище. Товарищи с земли тревожно наблюдали, как штурмовик с разлохмаченной на конце разрывом снаряда плоскостью, натужно завывая и гудя, описывал в небе едва заметную дугу; как через несколько минут он скрылся за горизонтом, потом совсем с другой стороны появился над аэродромом и, перекосясь и теряя высоту, неуклюже пошел на посадку.