Глава II
Вот какими невеселыми впечатлениями встречает нас город, вчера издали показавшийся нам очень красивым, а теперь вблизи – очень бедный, хотя, по-видимому, порядочно обстроенный.
Город беднеет в особенности в еврейском населении; многие отсюда успели уже выбраться в Россию от недостатка средств к жизни, в Крым, на Волгу, да и не пересчитаешь, кто куда выбрался. Мстиславль, как и все прочие белорусские города, бедняк безвыходный, особенно с тех пор, как ослабела некогда шумная и веселая ближняя ему ярмарка в Хославичах и сам он дотла (в 1858 году) погорел. После пожара он стал гораздо хуже и очень туго исправляется: остовы каменных домов так и стоят неисправленными, а на крыше сгоревшего и полуразрушенного костела успел даже вырасти кустарник.
Впрочем, все эти внутренние недостатки не умаляют достоинства и красоты наружных видов, открывающихся глазам с городских гор, и особенно с той, которая называется Замковой. Вид отсюда – на широкую долину, образованную рекой Вехрой, текущей в Сож. Леса порядочно-таки опустошены, и горизонт очень расширен, но сильная растительность взяла свое и пустила новые березовые рощи. Таких видно с горы очень много; таковые же завязались везде там, где обсохли болота и красиво зеленеют во всех тех местах, где устроились закутанные в зелень панские фольварки.
Около одного фольварка сохранился дубовый лесок, а липовые рощи всегда указывают на те места и земли, которые принадлежали ксендзам. Таких очень много.
Лента Вехры прихотливо извивается по долине и оживляет всю эту красивую окрестность в такой степени, что можно несколько раз сряду на эту Замковую гору возвращаться и любоваться вновь с обеих точек зрения: и как на прелестную местность, одну из наилучших во всей губернии, и как на замечательную твердыню, способную постоять за себя при древних способах осады и обороны. Она, впрочем, несколько раз и отстаивалась от московских войск, когда западная Русь отошла к Литве. Выведены мстиславские укрепления все в северо-восточную сторону – стало быть, прямо против Москвы. На крепость твердыни положились жители и в то время, когда царь Алексей принял под свою защиту угнетенную Малороссию, послал на Литву войска, успел отнять Смоленск, Витебск, Полоцк, Быхов и Шклов. Мстиславцы, не принимая этого в расчет, на крутых горах своих вздумали упорно сопротивляться. Они раздражали воеводу русского, князя Трубецкого, а когда изнемогли в силах и покорились, были все изрублены с таким ожесточением, что это событие осталось в памяти народа под названием Трубецкой сечи (резни), а за мстиславцами современными осталось прозвище недосеков (потомков недобитых) вот уже на третью сотню лет после исторического события.
Следом за историческим преданием и не сходя с Замковой горы – вблизи и воочию живой исторический памятник: величественный каменный древний католический костел. Выбрал он для себя самое лучшее, красивое место, несомненно, в то время, когда католичество здесь начало хозяйничать с решительностью и ставило в самых отдаленных православных странах (на окраинах их) передовые свои посты в противоборство и противодействие. На севере Могилевской губернии, в местечке Обольцах, поставлен Ягеллом первый по времени в белорусском крае римско-католический костел еще в 1387 году, а вот второй, мстиславский, – на окраине литовских земель.
Громкий гул органа этого второго костела сильно и торжественно разносится на весь околоток. По четыре раза в день, неустанно и ежедневно, совершаются здесь церковные службы, и одна продолжается ровно два часа (с 8 до 10). В церкви на стене – изображения (al fresco) событий, прославивших костел.
На одном совершается приступ к городу: направо вырисовывается гора, та самая, которая под именем Замковой, и на ней, как голубок, белая православная церковь (теперь уже тут не существующая)[3]; налево – угол здания, того самого костела, который теперь остановил нас на пути по городу. Между православной церковью и костелом батарея из 4–5 шведских пушек, и при них два рыцаря в шлемах с перьями и в кольчугах. От горы заходят войска точно в таких же шишаках, которые при нас выкопаны были в Могилеве в горе, называемой Костернею. По церковной горе в разных направлениях катятся бревна – последние следы и остатки защиты против врагов. А вот на второй (левой от входа) картине и самая драма – избиение ксендзов у дверей этого костела, очень похоже изображенного, хотя изображение мечей и бритых голов с клочками волос по краям значительно попортилось. На этот раз шведы Карла XII мало на шведов похожи, согласно словам предания. Краски очень полиняли, а в других местах просто полопались.
Самый орган, под звуки которого мы переносились воображением в старину, расшатался от долговременного и частого употребления до такой степени, что сильно стучит и вводит новые неприятные и ненужные звуки, бесцеремонно заглушающие пение. Да и костел уже порядочно позастоялся, и все это ввиду того, что на иезуитском сгоревшем и заброшенном костеле выросли деревья, а противоположный ему костел на той же площади преобразован в православную церковь, принадлежащую Николаевскому монастырю.
Не значит ли это, что католические передовые посты забрались слишком далеко и жили не тужили при искусственной поддержке, а приняли подгнившие подпорки, и здание либо надтреснуло и стало разваливаться, либо совсем рухнуло.
Я заходил в костел несколько раз, но молельщиков больше 5–6 человек не видал, считая старух, из которых одна совершенно пластом (крыжем) лежала на полу и целовала кирпичи, порядочно-таки выбитые ногами. Две были бессменные, и обе – нищенки в качестве представительниц местного католичества, к которому, впрочем, очень много принадлежит окольной шляхты и землевладельцев. Тем не менее костел вместе с другими сделал свое дело и успел ввести в православный обычай и народную жизнь очень много такого, что не скоро и не так легко искоренят новые ревнители русского дела и веры.
Однако не о том теперь и здесь речь наша.
Поспешим от этого памятника, принадлежащего уже истории, к другим древностям, наиболее солидным и почтенным.
В той же красивой долине, которая прорезается Вехрой и стелется под высотами Замковой горы, верстах в 2–3 от города, бежит в реку так называемый Черный ручей, в воде которого накопляется достаточное количество грязи. Грязью мажут глаза. Источник чествуют и благодарят бросанием в него денег; творят приношения по древнему способу и с тех самых пор, когда предки белорусов – кривичи – веровали в источники, боготворили леса. Вот подлинная древность и древняя вера, через тысячелетие дожившая до нас в неприкосновенности и в такой целости только в одной Белоруссии.
Таких святых мест, обыкновенно в ложбинах, под горами, над чистыми ключевыми источниками, целые сотни сохраняются в различных местах Белоруссии, и все посвящены Пятенке (древнему богу женского пола), на место которой во времена христианства устроены часовни Параскеве Пятнице. В большей части из них сохраняются всегда очень старинные изваяния св. мученицы из дерева и всегда очень грубой работы тех далеких времен, когда не ведали долота и скобля, еще кое-как владели топором, и то не всегда железным. Плоские лики таких изваяний с трудом напоминают что-либо человеческое, но сплошь и рядом увешаны всякого рода приношениями, от серебряных вещиц до шелковых лент и кусков холста. Все такие от глубокой старины священные места носят старинное, везде забытое славянское название, ни к чему уже больше и по Белой Руси не применяемое, – название прощи, и «идти на прощу» – значит в крестном ходу на святое место, а «идти, як на прощу якую» – значит идти веселой толпой на девичье гулянье. Известное дело: девичьи хороводы и пляски натаптывают не только здесь, но и везде на Руси, все святые и почтенные места, и притом с большим усердием, именно в те самые времена, на которые указаны у древних кривичей и новгородцев с полянами дни празднования в честь богов.
На мстиславскую прощу некогда, во времена борьбы с католичеством, когда энергически заводились православные братства, ходил народ многолюдным крестным ходом (давно вышедшим из обычая). Мстиславские православные девушки ходили петь песни, водить хороводы и другие древние прародительские игры на так называемый Девичий Городок, на Троицкую гору (Кладбищенскую) и еще на одно место на так называемом Подоле (то есть узком побережье р. Вехры, отделяющем ее от городских гор, по тому же примеру, как на киевском Подоле, на могилевском и др. под., на этих местах первоначальных заселений).
Девичий, Девий, а может быть, некогда и просто Дивий (от «див» – божество) Городок – такой же примечательный остаток укрепления, как и замок, но гораздо меньше объемом и нижеобращенный, однако в ту же сторону, на реку Вехру, стоящий в долине, отдельно от городских возвышенностей. Тут и там возвышения имеют одинаковый вид с приподнятым, выше насыпанным одним краем и покатым другим: первый, конечно, против неприятеля, второй – подъемный к своим. Кругом того и другого возвышения насыпаны валы. На Девьем Городке – гораздо хуже: время почти сровняло их с площадкой возвышения, давая вероятие предполагать, что укрепление городка очень подержанное, старее замкового. К тому же и народ сохранил предание, что гору Девью натаскали фартуками девки-богатырки, засыпая могилу богатыря, доброго молодца, всеми ими оплаканного. Потом на горе этой в урочный день богатырки-девки творили по нем тризну, делали всякие игрища. Вот и следы кривичей.
Тут и теперь, как растает снежок, нынешние горожанки в шубейках поют веснянки, пляшут, играют, просо сеют, лен топчут, ребята играют в свинку. С возвышения этого один только спуск, направленный в сторону Подола – первоначального места мстиславского поселения. Во все другие стороны горка опускается круто, напоминая собой ванну обычной, всем знакомой формы. К тому же среди площадки глубокая выемка, такая же, как и на замке, только значительно меньшая. Замковая впадина, образованная нарытыми валами с хорошо сохранившимися амбразурами или впадинами, разрыта теперь огородами и обставлена семью избушками на курьих ножках, принадлежащими отставным солдатам и построенными в очень недавнее время. Площадка настолько большая, что могла вместить и Никольскую церковь, которую мы видели раньше на костельной картине, и княжеский двор с приспешнями. Солдаты, копавшиеся в огородах своих, откопали седло, совершенно сгнившее, с перержавевшим железом. Во многих местах отрывали гробы.