– И наше дело требует науки, – наивно заметил мне один из мстиславских кубраков.
– Весь город Мстиславль есть кубрак, – откровенно высказывал мстиславский обер-кубрак, давая намек, что теперь все городские жители по родству принимают участие в кубрачестве.
Сделалось, таким образом, это занятие привилегированным для целого города. Объявились в нем такие мастера, что к ним хоть с заказом приходи (да так и делывали): лучше никто не сделает. На том встали мстиславцы и прославились. Кубрачит еще кое-кто из дубровенских (жители местечка Дубровны Оршанского уезда), да против мстиславских им не сделать, особенно с тех пор, как в благочестивый подвиг вкрались, греховным людским делом, злоупотребления и богоугодное занятие от разных посторонних соблазнов стало превращаться в промысловое предприятие, с вознаграждением за личный труд, когда, словом, стали нанимать кубраков и за известное вознаграждение посылать их на Русь за подаяниями. Ревнителей на такое дело нашлось много (даже известны имена многих из них). На поощрениях недобрые дела возросли и укрепились, а подходы и приемы приняли систему и законченную организацию.
Попробовали положить предел злу книжками со шнуром и казенной консисторской печатью.
– Попробуй вырвать, что написано, попробуй не донести тех денег, которые указаны в книге!
Завели книги, но забыли, что грамотных жертвователей на Руси еще очень немного: записал бы иной имена на поминовение, да писать не умеет, да на ходу и написать нечем. Из иной деревни за чернилами и грамотеем надо бежать до села и до самого отца дьякона. Забыли также и то, что истинно благочестивые вкладчики стараются жертву свою оставить в тайне и дают правой рукой, с тем чтоб не ведала и не видела левая. Но так как многие и пишут (надо же и записать кому-нибудь, чтобы принести что-нибудь), то, чтобы крупные деньги не вывалились из-за пазухи, можно подделать и подсунуть фальшивую книжку. Здесь, в Петербурге, не так давно поймана была сборщица, у которой в сборной книжке откровенно и бесцеремонно написаны были чувствительные и веселые стишки.
– Ох, много насеяно греха по белому свету! – говорил мне правдивый оценщик кубрацкого промысла из туземцев мстиславских.
– Дело кубраков – грех большой перед Богом: на церковь просит – на себя тратит.
Книжка сборная в неграмотной и бесписьменной России, к тому же раздающей милостыню по буквальному евангельскому слову, нерассчитанно придуманная, стала помогать делу далеко на меньшую половину, но обнаружила своего рода особенности: в числе вкладчиков оказались рядом с князьями – архиереи, рядом с жертвой в 2 коп. за здравие десяти человек (четко прописанных) – жертвы в 250–400–500 руб. за упокоение души усопшей. Книжка сборная, таким образом, оправдывает необходимость сборщика, который пришел бы ко мне и намекнул о нужде и, если я не в духе или без денег, понаведался бы в другой раз, когда у меня и деньги будут, и добро-елейное настроение духа меня не покинет.
Хорошие сборщики так и делают: кричат на одном дне по нескольку раз.
У мстиславских кубраков их промысловое дело повелось самым простым способом и в наше время руководилось такими приемами.
Скопивший деньги (без денег на кубрачество как на чисто коммерческое предприятие выходить уже давно нельзя) в ближайших деревнях нанимает работников в качестве пособников, человека 3–4. Между ними двое молодых, третий поопытнее, бывалый, но несчастливый. На этого последнего обер-кубрак сумеет выправить отдельную книжку и, таким образом, идет играть на две руки в один карман.
Впрочем, такие случаи редки. Обеспеченных собственным капитальцем можно, наверное, указать двух, действующих уже, конечно, шире, самостоятельнее и решительнее других. Чаще и обыкновеннее кубраки – люди смелые, но бедные: при легкости заработка привыкшие не ценить плодов его и пристрастившиеся пропускать их прахом, то есть пропивать. Тем не менее это люди, вкусившие соблазна до острой болезни, называемой попросту повадкой, или привычкой, или своего рода запоем.
Подошла с острыми клещами нужда – он и задумался:
– Надо добыть денег на дорогу. Ноют ноги, просят работы, давно не бывали в деле, в дороге. Давно по Питеру не гуливал, Москвы не видывал, в тамошних кабаках водки не пивал. Надоели до тошноты эти домашние шинки.
Сумма, нужная для того, чтобы собраться «в дорогу», собственно, и не Бог знает какая крупная, чтобы из-за нее искать Кронебергов и Ротшильдов. Таких богачей и во Мстиславле каждый кубрак находит для себя довольное число.
Для того чтобы подняться с места и пуститься в путь, полагают обыкновенно достаточным 200 руб. сер. Надо себе выправить паспорт и заручить таковыми же помощников, которые, сверх того, требуют еще задатков для домашних. Плачивали благочинным за рекомендацию консистории, плачивали в консистории за рекомендацию России и за то, чтобы получить книжку не на одну какую-нибудь церковь, а на всю епархию. Грехов и расходов было много.
Надо было лошадь купить, телегу; выезжали на Русь, как цыгане. Теперь необходимо и товарищей одеть по-русски: вместо колпака-магерки картуз с козырьком, вместо куцей свитки долгополый черный армяк, вместо лыковых каверзней и лаптей кожаные сапоги.
Теперь кто идет на чистые деньги и на богатые приношения парчей, шелковыми материями и церковными принадлежностями, тот прямо садится в Витебске на железную дорогу и едет в любую сторону: через Двинск в Петербург или через Смоленск прямо в Москву – куда возьмет смелость и куда наторена дорога. Впрочем, и теперь те, которые умеют ладить с деревенскими вкладами в виде холста, отсыпного хлеба, яиц и тому подобного, отправляются в путь старым способом – в телеге, а бывалые – не на одной, а на тройке. Первые уходят года на два, чаще на один год. Бедные и несмелые пускаются на промысел в ближнее соседство, в чужие губернии, например Смоленскую и Псковскую, раза два в год: уедут осенью, на зиму, а к колядам (Рождеству Христову) возвращаются. После Святок опять в путь до Великодня (Пасхи). Лето дома: занимаются хозяйством, помогают женам.
– Приходят и кому посчастливит, – объясняет знаток и руководитель мой во Мстиславле, – один с деньгами, а другой и так приходит, ворочается ни с чем. Тоже и у них кому счастье. Что наберут из товару, тем в городе нашем не торгуют (тоже совестятся!), продают где-нибудь на боку (по-белорусски; на стороне – по-великорусски).
– Уедет на плохой тележонке, лошаденку уведет маленькую мужичью – назад оттуда приводит коней во каких здоровенных! Продают их здесь с большим барышом. У счастливых промысел в руках очень выгодный. Поглядите их в церкви (молиться они любят и крест кладут не по-здешнему, а размашисто: ото лба до подпояски с заброской, а от плеча со спины до другого плеча со стуком и с вывертом).
В церкви мы видели кубраков в суконных сюртуках, при жилетках, в брюках и смазных сапогах. Серый белорус совсем в них исчез. На головах на улице в праздник круглые шляпы, ценой рубля в три.
– Женам привозят пояса дорогие, – продолжали мои толкователи, – привозят дорогие материи. Вон кубрачка идет, а на воре и шапка горит: материя-то на платье такая самая, из которой ризы шьют. Ох, велик их грех, и не умолить им его!
– Знаете что? У нас такая вера про них: ни один кубрак в родную землю не лег, помирал где-нибудь на боку (на стороне). Сказывают, недалеко где-то корчма есть такая, а кругом могилы: все это кубраки. Опиваются.
– Пришел домой – праздник: давно не видались, вживе нашли. А у него деньги. Давай пировать на радостях. Сегодня пир, завтра пир. Так и опиваются. Где пил, тут и слег, а опивцов не велят класть на кладбище, ховают (хоронят) их на околицах. Вот слово-то про них не мимо шло, и поверье свято. Про это в наших местах и уличные мальчишки смекают. Кубрак кричит своим голосом «на каменное строение», а они за него докрикивают «на кабацкое разорение».
– Каким способом они промышляют?
– Нам за горами не видно, а знаем, что через полгода вышлет домой хозяйке сто рублей. Хозяйка 50 спрячет, 50 за долги отдаст. Прошел год – опять присыл: опять хозяйка половину на себя, другую половину – за долги. Сама защеголяла: беспутные они у нас. Муж вернется, а долги кое-какие все еще ждут его и стоят у ворот. Начнет его кредитор пропекать, только отмахивайся. От этого одного они часто опять уходят «в дорогу».
– Кубрацкие жены (надо говорить правду) никакими работами не занимаются. С них довольно присыльных денег. Правда, свиней разводят – это для нашего города хорошо.
– Мы судим дела их по-здешнему: как сбирают? Пришло сюда письмо с деньгами от московского купца на новоявленные мощи, и имя сказано. А сказано имя живого архимандрита. Так-то один голубчик и попался, да который – узнать не могли: ушло их много.
– Еще доходили слухи, что такой-то в Кронштадте по кораблям стал ходить и хорошо ему там было: собирал много. Стал один монах следить за ним. На американских кораблях насбирал он, по его счету, тысячи две. Спросил он у него книгу, а там его рукой копейки записаны, рублей нет. Отписал монах секретно куда следует: «Такой-то-де то и то, вернется – поверьте его книгу». А он вернулся да домик себе подновил. Этот опять на промысел пойдет – занимать денег не станет.
– То и худо, что такие стали малых ребят брать из деревень и учить нехорошему своему ремеслу. Обученные спознали науку, сами стали этим заниматься. Вышло кубрачество из нашего города в деревню – вот худо! Короче сказать, их уличные мальчишки так дразнят: «У Голенкиной рощи проявилися мощи – дайте на покрывало». Этим они очень бывают недовольны и обижаются.
– Знать, нехорошо занятие, и сами они его не хвалят, когда свой язык выдумали: когда они промеж себя говорят, разуметь их никак невозможно, только и слышишь: шайкашири, шайкашири и какие-то опять слова; тарабарщиной они такой разговор свой называют[6]. Такому языку своему и ребят-учеников они выучивают.
– Ребяткам этим хорошие деньги платят: рублей по сорока в год. Большим работникам выделяют больше 50 руб. Ряда, впрочем, по успеху. Он уж так и смотрит, кто больше выпрашивает, тому больше выделяет, меньше сбирает – больше 30