Глава V
«Исторический экстракт получается, – думает Евтихий, – основание для донесения по начальству в надлежащей последовательности изложения есть, и те места видны в нем, где по приемам полемической символики можно поставить возражения и положения с основой на евангельских текстах и изречениях первых Отцов Церкви. Несомненно, „Сказание“ писано одним из лжемудрствовавших филипповцев, негодующих на отпадения; это еще более облегчает положения противу мнимого иночества Евфимия, противу лжекрещений вторичных. Богатая тема на намеренное отлучение себя от прочих верующих как сынов противления. И ложное понимание пустынного жития. И странствующая церковь…»
На маленьком нервно-оживленном лице Евтихия разлилось радостное самодовольство и уверенность, когда он принялся за краткие сведения о так называемых странствующих христианах в надежде явиться перед владыкою первым сообщителем тайн скрытной секты и обличителем их основных еретических лжеучений (в расчете этом Евтихий не ошибся впоследствии). Охотливо работалось и скоро писалось: Евтихий был на верху авторского самодовольства и наслаждения.
– Смотри опять не поторопись по третьегоднешнему, – охолаживал его голос попадьи, напоминавшей тот случай, когда Евтихий получил вместе с другими строгий выговор за неточность и противоречие цифр.
За три года перед тем писали об убыли явных раскольников филипповского согласия на 28 человек обоего пола и о прибыли тайных на 60; в следующем году прибыль оказалась в явных, и именно на 16 человек, а в тайных уже произошла убыль на 20. Таким образом, на глазах производившего контроль владыки численность раскольников по годам то уменьшалась, то увеличивалась, а между тем объяснительный текст донесения говорил ему: «Замечательных случаев обращения раскольников к православию не было, а также и случая усиления раскола, а вследствие сего и явления раскола также не было». Вследствие архиерейской пометы на полях: «Значит, все обстоит благополучно, хотя и не грамматично, и не логично» – и замеченных почти у всех слов крупных брызг с пера секретарь консистории написал тонко-язвительный, укоризненный текст указа, который подострил еще более сам владыка.
Указ глубоко огорчил и напугал всех виновных, долгое время был предметом толков и послужил поводом к известному уже нам съезду у благочинного.
«И в самом деле, – думал всякий про себя, – по цифрам выходит то прибыль, то убыль, а по рассуждениям оказывается, что он стоит в одинаковом уровне, неподвижно».
Было и досадно, и стыдно, и утешительно лишь только то, что в соседнем благочинии священник лишен был старого места и переведен в новый приход в то же злополучное тяжелое время, когда вновь прибывший архиерей принялся за поверку приходских донесений.
Донесение говорило: «В приходе раскольников ни тайных, ни явных в настоящее время нет», а между тем (как известно было и архиерею) приход этот особенно отличался расколом, был, так сказать, рассадником его, ибо в нем с открытия православной церкви существовал раскольничий скит.
Архиерей писал на полях: «Если в продолжение 35 лет не было совращений, то столь многознаменательный случай упадка раскола, как отрадное явление, должен бы был обратить на себя внимание пастыря добра и отмечен в отчетах. Дабы приход и впредь без раскольников не числился, благословляю поставить нового счетчика».
Секретарь на последнем слове не задумался и доложил владыке о таком приходе, где причт показал двух явных филипповцев, назвав их даже по именам и отозвавшись, что эти-то двое и «поддерживают раскольников в упорстве к обращению».
На борьбу-то с ними и велено было ехать плохому счетчику, на страх и поучение прочим.
– Смотри не наври! – советовала попадья задумавшемуся и вспоминавшему эти случаи Евтахию. – Не опять же нам ехать на пятое место – моченьки моей не стало!
Горько проплакавшись, попадья, все еще через слезы, спросила:
– Много ли скрытников-то на свой приход записал?
– У меня не числятся.
– Так вот смотри и ври! А прежде бы у добрых людей спросил. Я и женским делом, а больше твоего знаю. Лукозерский-то сюземок в нашем приходе?
– В заозерской даче. И деревня Каменка в нашем приходе.
– Что я слышала! Ходили перед Покровом мужики окуней ловить, захотели уху сварить. В лесу лесную избушку нашли с сенцами. В избушке по ларю мука рассыпана, по полочкам кое-где разбросаны спички и трут: знать по всему, что сейчас тут живые люди были, да вышли, схоронилися. А видно, подолгу и давно живут: колодец вырыт и обрублен. На дворе пасти (ловушки) для душенья мышья. На божнице медный образок видели: сидящий на престоле Господь Вседержитель. Под окном выдолблен пражик, куда вкладывается широкая доска вместо стола. В сенцах разные черепки, скамеечки, ставчики, поваренки, тряпье и опорки валенок. В третьей коморке лежанка складена из кирпича. На дворе видны пни и могилки под елочками.
– Вот и храм! – не утерпел заметить Евтихий. – Дымная лачужка, смердящая затхлым и сырым воздухом конура заменила у них истинную, святую, соборную и апостольскую, благодатную и благовонную церковь. Лазейка, основанная не на мощах святых угодников Божиих, а на костях смердящих, стала на место храма, его же не одолеют и врата адовы. Отменно!
– И еще слышала. Ходил некоторый человек с ружьем полесовать рябчиков и белку. Шел по извилистым тропинкам, заслышал шорох – собаки залаяли. Что-то живое свернуло в сторону и пало в кусты и клочи. Андрей строго не велел собакам лаять, потому что не медведя видел, а человека. А было это против гришуткиных сенокосов, с полверсты выше Барсукова к речке Киченке. Я для тебя все это и запомнила. Нашего ли прихода?
– Нашего прихода.
– Теперь не будешь выхвастываться, что эдакой ты проповедник, что раскол перед тобой как воск тает. Выдумали вы с преосвященным верстаться! Пиши-ко знай глупости-то свои, а я вот, как владыка приедет, сама ему все доправлю: он мне больше поверит.
Впрочем, написанное Евтихием архиерею очень понравилось, и донесение его получило, против всякого ожидания, большую известность. О нем говорили, удивляясь сведениям, и любуясь, и завидуя способу изложения.
Записка Евтихия названа образцовой. Приказано было ознакомить с ее содержанием по возможности всех пастырей, пасущих овец среди волков-раскольников. Секретарь консистории усадил писца за переписку и брал потом с каждого, являвшегося по делам священника по рублю серебром и по бутылке ямайского рома из губернского погреба за каждую тетрадку.
Евтихию послано было по ближайшей почте архипастырское благословение.
Случайный подарок выручил и поощрил. Похлопотал и постарался Евтихий достать через десятые руки почитать «Цветник» Евфимия, получил и зачитал, зажилил. Достал и «Послание его к московским старцам», прочитал и знаменитую книгу «Драгоценный бисер: о сотворении света, о падении Адамове, и о царствовании греха, и о упразднении его, о слугах Антихристовых и о самом господине их, о пришествии Христове, о святой Церкви, о Страшном суде и о царствии его, и о муках – от Божественного писания избрана». Пересмотрел Евтихий и мелких цветочников много. Не показали только ему «Лицевого Апокалипсиса» с картинами, изобретенными самим Евфимием.
В «Цветниках» увидел Евтихий исключительно подбор тех извлечений из Миней, Поучений святых отцов, Толкований, Евангелий, из Книги Веры, Большого Соборника, из Ефрема Сирина и проч., которые порицают мирское житие и, в противоположность ему, восхваляют пустыню, безмолвную жизнь, бегство от прелестей мира с полным отречением от него.
Вот отрывок из слов Иоанна Златоуста о послушании с верой молящихся на всяком месте; из Иоанна Лествичника о памяти смерти; из Григория Синаита о тайной молитве и безмолвном житии; из Отечника о домашних грехах и нестяжании; из Никиты Стифата «О пустыне истинной», «О изведении души из Египта греховного».
Вот обширное и широковещательное, сильное слово «О презрении и об отрицании мира», с подробным указанием на все те места из Евангелия, Деяний и Посланий апостольских, Апокалипсиса и псалмов, где находятся ответы на эту тему, столь существенно важную для наставников и проповедников страннической секты. Кстати тут и житие Алексея – человека Божия, так сильно выразившее презрение к славе и богатству мира и такую сильную героическую любовь к нищете; «О скверности и суете к происхождению рода человеческого, о растлении и зачатии человеческом», «О еже о нуждах пещися, налишная же себе не попущати, но Богу непрестанно молитися» (поучительное наставление для странноприимцев секты), «О долготерпении, воздержании» и пр.
А вот и многоценный бисер страннического учения: «Толкование на слово св. Ипполита, папы римского», сочинение самого Евфимия, и опять иные извлечения из того пространного и неиссякаемого моря поучений и восхвалений пустынного и молитвенного жития, на которые столь были обильно щедры пустынники Синая и Афона. Вот и знаменитая, столь возлюбленная всем староверством песнь Иоасафа царевича «О пустыне» («Приими мя, пустыня, яко мати чадо свое во тихое и безмолвное недро свое»), на этот раз в «Цветнике» скрытников написанная под крюковыми нотами.
Еще сборники («Цветники») другого вида и содержания: это стихотворные песни («стихи»), написанные большей частью излюбленным силлабическим размером и даже ямбами и анапестами (впрочем, далеко не всегда с соблюдением цезуры). Здесь, в целом десятке сборников, полученных из разных рук, написанных разнообразными почерками, от полууставного с киноварью, подражательного печатному, до обыкновенного скорописного полуграмотного и детского, тот же строгий выбор содержания, соответствующего духу учения секты и духу настроения сектаторов.
Вот и полемическое сочинение, написанное полууставом с киноварью (как подобает), под заглавием: «Описание самохвальных, мнимых, таимых, странных, скрытых согласия людей», начатое и конченное странной, дурно рифмованной прозой, но очень оригинально: «Которые сами себя восхваляют и прочих в миру всех христиан осуждают, а сами о себе не понимают, что на том же миру живут, из тех же рук и хлеб жуют, без работы пребывают, только людей в утехах зазирают, евангельского фарисея чин на себя принимают» и пр.