«Будет беда великая вскоре, какой не было от сотворения мира и потом не будет, и это время, когда последний Антихрист начнет везде утруждать и мучить православных христиан. „Последний князь мира сего“ привлечет под власть свою людей всех стран и начнет воевать сначала с греками, а потом и с другими, и начнет прельщать всех христиан и всех народов, чтобы ему, как Богу, поклонились: „различными коварствы, любовию, дарованием, обещанием, прошением, грозою, казнию, войною, посольством“. Тем только и будет спасение, кто убежит в горы. Кто чувствует в себе силы, тот пусть с Сатаной борется; пугливые же пусть убегают, ибо будет тогда скорбь великая».
Прихватился еще лоскуточек с боку Кирилловой книги, открылся 84-й лист с таким текстом: «О, пустыне, иже Духа Святаго вмещаеши, блаженна еси, ибо ученицы Христовы в тебе свое естество познавают и дьявольския злохитрства презирают. По апостольскому словеси глаголем: изыдите, братие, от мира, изыдите! И нечистоте его не прикасайтеся. Возлюбите безмолвие, да познайте Бога и откровенным умом славу его узрите, что всуе мятемся в жизни сей» и т. д.
Недурно открылось по слову Ипполита, папы римского, об Антихристе, который когда придет и начнет знаменовать всех своею печатью, тогда одни подвигнутся на мучителя и погибнут, другие покорятся ему. Многие же прелесть его избегнут, и именно те, которые скроются в горах и вертепах, и слезами и сокрушением сердца молятся Человеколюбивому Богу. Он спасет их от соблазнов и невидимо покроет рукой своей.
Филипповцу Ипполитово слово хоть и не читай дальше – сам твердо знает; да только место-то это прежде проходилось мимо.
– Да и Ефрем Сирин тоже подтверждает: «И спасутся крыющиеся в пропастех и вертепех, ненавидяще Антихристова знамения и страха. Всем таким ясно и понятно будет пришествие мучителя, к тем, которые останутся в мире, любящим земная, неразумно се будет, привязаны бо суть в вещех житейских, аще и услышат слово, то не имут веры».
И в «Катихизис большой» Савва указывал, и в книгу «Зерцало» заглянули, и в Четье минее обещал отыскать сильное место – везде промелькнуло много и выразилось подобное (как в «Зерцале»): «Слышите, что к вам глаголет Господь ваш: изыдите от сего темного Вавилона, люди мои, изыдите от прелестные любодейцы и не причаститеся грехом ея».
«Да елицы мучения мук терпети не можаху бегством спасение получаху, оставляюще домы и села» (это Минея).
– Тут против тебя, учитель, у меня слово есть: сила в нем большая. Сказывать ли? О терпениях в мучениях.
– Затем сошлись, старче!
– Ну да ладно, в другой раз, а теперь ступай знай вперед со своим. Я эдакого-то еще отродясь не слыхивал, и на ум не всходило. Очень прошу продолжать.
«Гонимые за веру и от градов бегущие, и расхищение имения приемлют, да без отвержения в себя имя Господне соблюдут, подавайте убо таковым, яже на потребу» (это Кириллова книга).
– И можно ли спорить и прекословить, когда и такое великое слово сказано? «Едва гонят вы во граде сем, бегайте в другий; аминь глаголю вам: не имати скончати грады Израилевы, дондеже приидет Сын Человеческий». Кирилл Иерусалимский так и толкует: «Того ради маитися убегати, не имут скончатися грады Израилевы».
– Вот надо бы тут противу тебя из Евангелия же поставить и от писаний очень многое. Ну да ладно: всякому свое любо и мило. Указывай в твоих книгах места те, что тебе самому нужны.
Сверял и переглядывал Алексей Иванов тексты в своих книгах: подвоху не нашел. Ходил и в Четью минею и вчитывался в те места, на которые указывал Савва. Решил он тем, что Савва крепко верует, знает и от Божественного писания верно являет, где христиане будут при последнем Антихристе проживать.
– Верно сказывает он: будут в гонении и в скорбях. И в Кирилловой книге явственно написано.
– При Антихристе, христианам, – беседует Савва, – два пути: сильным бороться, а страшливым – бежать. А какой третий путь? – спрашивает.
– А третьего пути во всем Божественном писании не предвидится, – отвечал начетчик.
– И нигде не написано, – толкует Савва, – чтобы при последнем Антихристе могли христиане жить яве на лице земли.
– Не написано, я нигде не читал.
– То смотрите и вы о старообрядах, что ихнее житие со всем Божественным писанием не согласно. Какую они несут скорбь, даже и в Москве, и в Питере, и в прочих городах?
– Никакой не несут: в городах купечество есть, а в поморской стране – самые богатые и именитые люди. Как московские и питерские купцы, так и они везде торговлю имеют.
– Даже и в прочих землях, – прибавил Савва, – живут во своих домах с женами и с детьми, и никто их не шевелит. И это ихно житие всему Писанию противно.
– Ну да, ведь они и по сие время веру хранят! – заметил было Алексей Иваныч.
– Так неужели в Божественном-то писании ложь написана? Писано бо есть: небо и земля прейдут, а словеса моя – не прейдут. Чего ради обрели они себе свободное житие? Явно, что отступлением от веры. Дома, за своими печками, им хорошо называться христианами, и тут им тепло говорить, что Антихрист царствует, и архиереев и попов звать еретиками. А сказывают ли это лично пред властью, как пред градской, так и пред духовной? И не смеют ихнего неверия обличить, и по святому Евангелию не смеют веру исповедати устами, и раскольническое имя на себе носить, и детей своих отдают крестить еретикам. Как святые-то мученики, по Минее, отвечали пред властями?
– Максим Исповедник хорошо властям сказал: «Молчание – веры отметание».
– А первомученик-то Федор? Ведь рассмеялся епарху-то, когда этот советовал ему причаститься: «Ты-де причастись только с нами, только причастись, а я, мол, тебя отпущу потом куда хочешь». Что Федор-от отвечал епарху? А вот что: «Подобни глаголеши, господине епарше, когда бы кто кого просил, говоря: ничто же от тебе прошу, но только едину главу твою, и потом идеши, амо же хощеши». Гляди-ка, как они властям-то ответили! Вот отчего мы со старообрядцами не сообщаемся в богослужении и в едении.
– И вся сосветная слава, и честь, и богатство здесь с нами, а утре разрушается и оставается. И не утре, но даже и в единую минуту все рассыпается, а небесная-то в бесконечные веки пребывает.
– Аминь!
«Ну да, как не аминь! – подумалось наставнику. – Знаю тебя, старче, и подсмотрел за тобой, и прислушался. Ты вот со всеми своими-то все переболтал, слушать стало нечего. Да и сам добрался до всей подноготной: надоела она тебе и толковать о ней стало противно. Да и другие, которые поумнее, стали головами, глядя на тебя, покачивать и выговорили страшное слово: „стал старик из ума выживать“. А ты услыхал – рассердился: вот у тебя и кипит ключом сердце, уему нет, и срывать его хочется. Конечно, одно теперь утешение – побраниться, уличить, оспорить. Ты вот день-то ходишь да ворчишь, все ищешь, с кем бы в спор вступить. Тебе и киселя не надо по целым дням, а положи на зуб (а зубы-то, на беду твою, все целы), положи теперь какой-нибудь стишок от Писания, чтобы рожном приходился он прямо против филипповцев; возрадуешься в тот день и возликуешь собачьим обычаем».
– Пересобачился ты с ними так, что живого места не осталось: все обличил. А так как те же самые правила надо было прилаживать к житию своему, и намерзели они тебе, старче, так, что хоть со свету беги. Да и пора: года теперь под седьмой десяток идут; все такие совопросники в твои года в древние времена схиму принимали. Ты этого и сам захотел по старости и усталости, да признаться в том стыдно. Все хочется других вести и самому вперед идти, а старость не в радость. А у тебя все готово: и разговор-от о вере затеял в том смысле, который тебя давил и мучил. Он один только и засел. Еретическая раскольничья скверна лежала вся на ладони, да вот стало обидно: как-де столько лет верил, наставником был, почитали, а вишь, еретиком оказался! Нечист-де: находятся люди, что и с тобой общения иметь не хотят. Может ли это быть, почему?
– Вот и пришел ты только за этим и допросы затеял затем лишь, чтобы не сказали, что не сам-де своей охотой из миру вышел, а соблазнили-де лихие враги и супостаты. Возьмем грех на себя: такого зверя затравить тем полезно и любопытно, что все-таки наставник да вдобавок бывал когда-то горячим проповедником. За передним легче другим идти, потому что видно, как он пятой-то по новой тропе твердое место наметил, так что и ногу можно поставить.
Затем, собственно, с почтенного старика и начинать приводилось, что за Саввиным отсутствием вел он постоянные и ожесточенные ссоры с его оставленными учениками да и увлекся ими. Савва думал, что навредил, и впопыхах прибежал на выручку к своим, а между тем препиратель сам налетел и только вот поджидал теперь ласкового слова, внимания и почтения.
Преподнесли то, и другое, и третье – он и сдался: вот и спасибо, вот теперь, пожалуй, и я с вами, и ты оставайся при мне!
Друганин тотчас же подобрал два-три топора, велел ставить новые дворовые службы, чтобы этим отвести опасные глаза, а тем же временем по ночам тайничок тут рыли, как пожелал и указал почтенный учитель и дорогой гость, который здесь и поселился.
Стал Друганин христолюбцем и очутился на прямой тропе в лес, по которой он вскоре не замедлил уйти из мира; унес он с собой все наличные скопленные деньги, в количестве 400 руб. сер. Не имея возможности распродать сполна всю движимость и недвижимость, как того требует переход в странники, он оставил в дому своего приемыша.
С водворением Саввы и с переходом в секту такого козыря, как Алексей Иванович, проявились скрытники и в Троицком приходе, выработались и объявились новые ловцы в человецех, сильные начетчики и большие мастера вроде Никанора Дмитриева Попова с товарищами – Иваном Митричем и Владимиром.
Савва умел вести дело.
– Права вера в скрытниках! – энергически и с твердой уверенностью отвечала отцу девушка, взятая им из лесу, затосковавшая в избе и опять пожелавшая вырваться из дома и деревни (хоть отец ее и припугивал, но девушку эту все-таки увезли, однако опять возвратили отцу).