– Пущай так. Это тебе лучше знать. Мы тебе верим.
– В три перста молиться нельзя: это – щепоть…
– Похоже, и есть: видывал на попах наших – чем молятся, тем и нюхают. Я давно двумя перстами молюсь.
– Треперстное – печать Антихристова.
– Это знаем, слыхивали.
– Надо из миру уйти, отчураться от него… Кто в ревизию записан, тому нет крещения и покаяния.
– Нечего и думать про то: как не уйти, коли сам мир прочь от себя гонит, да такой притом плетью, что по всему она хлещет и везде достает.
– Надо, чтобы из сказок мирских выписали; кто там записан, имена тех значатся в адских книгах, в Титине, у самого Сатаны на коленях. Из миру надо вон.
– Да что лучше этого. На миру власти только и знают, что деньги требуют, и все таких, которых у тебя нету.
– Пачпортов, – советует, – и в руки не брать: на них подлинная печать Антихристова.
– Ну да как не Антихристова?! Она самая. Передержал я их в руках много. Затем тебе его и дают, чтоб хозяин отобрал. А отберет он его и спрячет – обидеть и обсчитать тебя ему теперь свободно. Попробуй-ка уйти без пачпорту; меня за это в волости вот так выстегали! Куда ни покажешься с ним – везде от него обида; ну его!..
– А ты постой, не торопись словом-то! Бывает, что Антихристова печать и на доброе дело бывает пригодна: ты, когда к нам соберешься из мира выходить, возьми ее в последний раз, осквернись – куда ни шло! Крещением новым мы тебя оправим и молитвы на такой случай сказываем. Бабам советуем выправлять эти бесовские бумаги на Соловецкой для богомолья. Мужики берут на дальний отхожий промысел, а в срок не явятся, записывают их «в безызвестной отлучке».
– А ты как оправишь меня?
– Следует, говорю, вновь окреститься: поповское крещение – осквернение, без вторичного нет спасения.
– Не постою и за тем. Да, может, я еще и не крещен вовсе – гляди, либо мать заупрямилась со своей верой против батькиной, либо бабка забыла. Знаю я сам в наших местах не про один такой случай. Креститься согласен. Только сделай милость, чтобы в прорубь не лезть: я зяблый.
– Имя надо переменить.
– Да как ни зови, только хлебом корми.
– Все, чем на миру владел, продать надо; деньги пойдут на все наше общество. Забирай пожитки, хлеб выноси. Постарайся сделать все это ночью, а я тебе и убежище отведу: сначала в пустыни, а со временем и на дому у христолюбца.
– Вот тут баба – ее спрашивать надо. Ну да ведь и то говорить: несладко и ей. Подошли дела и у бабы со мной вместе так, что и упираться долго не станет. Моя пойдет. Ладно, значит: дом продам и с бабой приду. Дом-от какой уж дом! Кто за него и деньги-то даст; а вот баба – ничего, еще здоровая. Баба моя круто возит – побожусь. Как божиться-то теперь следует, по какому велишь?
– На божбу идут у нас только два слова, на которые сам Спаситель указал. Стрелья да болячек в бок мы никому не сулим: считаем это за великое прегрешение. А вот как подобает молиться по-нашему, этому надо тебя научить.
Скрытницкий поклон оказался во всю спину, не сгибая ее, с немедленным падением прямо на колена. Руки при этом складываются вместе на животе. Таким глубоким троекратным поклоном чествуются все находящиеся в избе поочередно. При входе во всякий дом такие поклоны совершаются прежде всего, с произнесением слов: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». В большой угол, где стоят хозяйские иконы, скрытники не молятся, полагая мерзость запустения на месте святе. Равно не покупают, не держат и не кланяются тем образам, которые сделаны не скрытницкими руками, ни тем крестам, которые стоят при путях, чтобы не быть в общении с православными. Они в этом случае ссылаются на пример св. Андрея Христа ради юродивого и указывают в своих цветничках то место из Апокалипсиса, где говорится, что в царствование Антихриста поставятся на месте святе кумиры Антихристовы. Поэтому, воздав чествование живому лику Божию в человеке, или, как они говорят, «пройдя по собору», вынимают из-за пазухи свой медный образок, изготовленный в Сопелках. Поставив его где-нибудь на полочку, начинают молиться спешно, скоро, и все вдруг поклонами короткими, шейными, а не поясными, с какими-то урывками и покачиваниями[28]. Садясь за стол обедать, эти же иконки кладут на заблюдник через стол против себя, чтобы и в этом отличаться от православных.
– Молитва у нас усердная и частая, молитовки мы творим и кланяемся своему Богу четырежды в сутки, иные проходят по 60 лестовок в день (то есть шесть тысяч поклонов). Постимся часто, проклятого табаку не употребляем, вина не пьем, чаем и кофеем пренебрегаем.
– Вот тебе теперь этот пост в испытание на шесть недель. Выдержишь его – больше ни о чем не думай: христолюбцы и благодетели все дадут. Работой никакой не обязываем, хоть век скрывайся сложа руки; все тебе принесут и приготовят. Голова моя в том тебе порукой!
К новоставленнику назначен был неведомый и незримый для него опытный наблюдатель, который и остался при новике и после крещения в качестве руководителя, так как искус крещением не кончается, а продолжается от 6 месяцев до полутора года.
Глава IX
Новоприбылых после шестинедельного поста перекрестили, Алексею Иванычу, как начетчику, показали в цветниках те места, где святыми отцами указано разрешение перекрещивать раскольников и простолюдинам. Горемыке-парню и бабам велели снять с себя домашние кресты на все шестинедельное время испытания и бросить потом, по крещении. Взамен их выдали им свои большие четырехконечные из вересового (можжевелового) дерева и велели зашить, а не вешать.
Савва крестов этих на досуге много нарезал.
– Крест этот (иногда в жестяной или оловянной оправе) – духовный паспорт, подписанный Царем Царей, прописанный в полиции полной, во граде вышнем Иерусалиме, скрепленный множеством рук святых отцов.
Купали в реке, но уставных и водосвятных молитв не читали, а пели, заводя в нос по-староверски, тропари и кондаки тем святым, которые находятся в наибольшем у них уважении. Эктений не сказывали, пострижения и миропомазания не чинили.
Алексей Иваныч в несвященной воде усомнился и, одевшись в синий кафтан с медными, в два ряда пуговицами, шитый христолюбцами, посоветовал:
– В священной бы лучше, а то словно в колодец спускали; мог бы и сам я так-то сделать – чего это стоит? Не искупаться бы в облачение духа нечистого и темного!
– Порядок не указан. Не святим воды, чтобы тропаря «Спаси Господи» не петь, а пением-то все-таки гнездящихся в ней изженяем. За нонешнего батюшку-царя Бога молим.
Совопросник понял и удовлетворился.
Имена всем, однако, переменили, но выбрали не с подходящих букв прежних имен, а по святым, указанным в святцах на тот день, когда прилучилось крещение. Новокрещеным оправдали этот обычай желанием духовно не соединяться и во всем расходиться с обычаями, существующими и действующими в мире, и в особенности у церковников.
Впрочем, новое имя – не особой цены и значения. На вопрос: «Кто ты такой?» – один ответ: «Христов раб, Христов сын». – «Откуда?» – «От Христа». – «Куда?» – «Ко Христу».
Для женщин вышло указание на одежду черного цвета, как вполне подходящую, и в особенности на черные платки для голов и на обыкновенные темных цветов староверские сарафаны с пуговками. Для мужчин – выстриженное на темени гуменцо стало также обязательным в прямом расчете, чтобы благодать вернее проходила сквозь голую голову во всего человека.
Попробовал было Алексей Иваныч попечалиться на то, что при молитвах вместо деревянного масла пускают в оборот топленое коровье (чадит и смраду много пускает, что в тесной избе довольно противно), отвечали:
– Из чужих некрещеных земель то масло идет, да и к тому же чтобы и в этом мирским не уподобиться. Затем и за восковыми свечами великое опасение имеем, дабы не попались таковые от церквей, почему и сучим сами.
Затосковал было Алексей Иваныч и о том, что запаха ладана не слышит и не видит курильниц с ручкой, и икон ими не окуривают, да и про ладан услышал тот же ответ со ссылкой на чужие некрещеные земли.
На очистку совести поспорил он немножко по привычке, чтобы себя показать, но не настаивал.
– В день рождения Превечного Младенца персидские князи приносили и злато, и ливан, и смирну из своей земли – значит из неверной. Однако дар их Богородицей Матерью Божьею принят, а не отвергнут. Не попирается ли вами искон-вечное жертвоприношение?
И затем успокоился. Успокоился он больше потому, что уже до него не зря, но толково придумано и твердо исполняется.
Потекла его жизнь вместе с другими в темной и смрадной избушке, срубленной в глухом лесу, на сухом островочке, обложенном кругом топкими болотами, под соснами и елками, в собеседованиях и молитвах, с опасливыми выходами на летнее время, в сосредоточенном уединении на осеннюю распутицу и бездорожицу.
Сквозь глухую трещу, заваленную колодами, оплетенную и обвешанную мохом, без проводника не пройти. По болотным трясинам, оберегаясь от тех, где жижа заросла тонким слоем, и попадая мимо окон на мшину и кочкарники, может пролезать только твердая нога, руководимая приглядевшимся глазом.
Иной раз и вышел бы на полянку на чужой дымок поглядеть и к деревенскому принюхаться, а не осмеливаешься именно потому, чтобы не засосало в ржавых зыбунах между окнами и не обошел бы востроголовый леший в тех колках, где только в небо дыра, и что ни дерево – то все как один, и никак не распознаешь, где мету клал, где ее глазом вымерял и на память записал. Такие тропы, что по воде нитку, тянут самые толковые. И мудрят на них, и знаки кладут, кругом озираясь и на небо взглядывая, только немногие опытные и все вместе: один-два из обительских, один-два из живущих на миру христолюбцев. Сами наставники знают это не хуже других (для них это важно); остальные все хоть и не вглядывайся вовсе, а живи себе, как и впрямь сказано – у Христа за пазухой.
Христолюбцы затем и на миру остались, чтобы помнить о пустынниках и не забывать дорог к ним: они не сеют, не жнут, не в житницы собирают, но зато насчет еды доходят до самых больших слабостей. Мясного ни за что есть не станут; вина ни под каким соблазном не выпьют, но зато уж если одну рыбу приводится есть, то давай не треску с палтусом, от которых в тех местах набивается оскомина, а давай семгу печорскую либо жирную и вкусную рыбку пеледь, а того лучше осетринки, севрюжинки, икорки черненькой, густой и жидкой, с Волги от ярославских и московских благодетелей.