С чем и поспешили в родной Берлин. За ними увязались ошеломлённые фантомы. Им тоже захотелось демократии и порнухи.
Литу и Мурку похоронили под большим деревом с сочными дырявыми листьями и ярко-красными цветами. В арсенале насадок на протез Мэнсона оказались штыковая лопата, кирка и лом, так что могилы вырыли легко. Земля в лесу оказалась мягкой, без камней, воздушной и лёгкой, как пористый шоколад. Многовековой перегной принял тела убитых девушек.
– Из праха мы пришли, в прах и уйдём, – сказал Павел, стоя над могилами.
Макс и Борис, склонив головы, смахивали скупые мужские слёзы. Из высокой травы выглянул радиоприёмник и, оставаясь на безопасном расстоянии, заиграл похоронный марш. Печально-торжественные звуки ударных и духовых подхватил детский хор, печальными голосами запевший: «Ту-сто четыре самый лучший самолёт, Ту-сто четыре самый быстрый самолёт. Летайте самолётами Аэрофлота». Все посмотрели на приёмник, и он, смутившись, умолк и снова юркнул в траву.
– Ну, что ж, позвольте сказать несколько слов, – Павел прокашлялся, – я знал усопших с самой лучшей стороны. Они были верными товарищами, пользовались уважением, и не побоюсь этого слова, любовью со стороны тех, кто их знал. На работе они проявили себя, как трудолюбивые и дисциплинированные сотрудники, добросовестно справляющиеся со своими обязанностями…
– Павел, заткнитесь, пожалуйста, – оборвал его Борис.
– А что? Я не то что-то говорю? На всех похоронах такое говорят. Я думал, это что-то типа молитвы по усопшим. А по-другому я не умею.
– Вот, и заткнитесь.
– Ну, и ладно. Вы тут поскорбите, а я пойду, белка проведаю.
Павел пошёл к гаражу, где на крыше сушился белк.
– Ты как? – спросил его Павел.
– Не очень. Тошнит и голова кружится. И постоянно хочется заорать во всё горло.
– Ну, так заори, кто тебе мешает?
– Да, неудобно. Похороны, всё-таки. Там у него такое внутри – жуть. На меня набросился кто-то. Десятки рук хватали меня, а ещё голоса… Они кричали и ругались матюками.
– Ну, ладно, прекращай. Ты – герой. Сделал то, что я должен был сделать ещё давно.
– А куда вы его дели?
– В трясину бросили. Тут недалеко болотце. Вечная лужа. Ушёл, голубчик на дно, только зачавкало. И опять тиной затянулось, как и не было ничего.
– И будет здесь пятница-тринадцатое по ночам шляться. Болотный дух.
Послышался топот копыт, и вот на поляну выскочил каурый жеребец, на котором сидела парочка – смуглая крепкая амазонка и взъерошенный, растрёпанный партизан, обхвативший её сзади за талию, чтобы не свалиться. Конь, резко остановился, слушаюсь натянутую узду, загарцевал на месте, недовольно захрипев.
Партизан ловко спрыгнул с коня, отстегнул от седла сумку и канистру, отдал их Павлу.
– Это вам от Че, с наилучшими пожеланиями. Вот здесь распишитесь в получении.
Он достал из кармана накладную и химический карандаш. Павел чиркнул автограф.
– А что здесь?
– Масло какое-то, я не знаю. Он сказал – вы в курсе. Ну, и гостинцы.
Павел заглянул в сумку. Там оказались бутылки и аппетитно пахнущий копчёный окорок.
– О! Спасибо. У нас тут поминки. Помянете с нами?
– Нет, спасибо. Я на работе.
– А вы? – предложил Павел амазонке.
Девушка сытым, посоловевшим взглядом посмотрела на Павла, было видно, что мысли её далеко и возвращаться не собираются.
– Выпьете, говорю, – повторил Павел, – помянуть.
– Нет, я вообще за рулём.
– Как там техника? Пригодилась?
– Нет, – партизан загадочно улыбнулся. – И, надеюсь, не пригодится. Прощай, оружие, да здравствует любовь.
Он запрыгнул на коня, обхватил всадницу за бока, поцеловал в шею, на что та блаженно закатила глаза.
Конь нетерпеливо заржал и, сорвавшись с места, унёс счастливую парочку в лес.
Поминки провели оперативно, выпили по три рюмки, пожевали окорок, покурили молча.
– Так, ребята, царство небесное усопшим, а у живых дела. – Павел взял канистру и пошёл заправлять «Газель».
– Я не хочу никуда ехать, – пробормотал Максим.
– А что ты хочешь? – спросил Борис. – Что нас здесь держит? Как нашли счастье, так и потеряли. Словно сон. Проснулись, а ничего и не было. Остаётся надеяться, что этот сон ещё когда-нибудь приснится.
– Я остаюсь здесь, буду за могилкой ухаживать.
– Никто не остаётся, – сказал подошедший Павел. – За могилками я поухаживаю. Оградки поставлю, памятнички, венки закажу. Каждый год обязуюсь на Красную Горку приезжать. А вам пора. Добро пожаловать на борт. Погостили у нас, пора и честь знать. Домой, домой, в родные пенаты. И, прошу вас, не нужно истерик. Ничего уже не вернёшь. Ничего не изменишь. Сами виноваты. Если бы не вы, то ничего бы и не было.– А что мы? – промычал возмущённо Борис.
– А то. Все бы были живы. Даже этот придурок-маньяк.
И тут Борис хлопнул себя по лбу, толкнул локтем Максима. Лицо его засветилось радостью и оптимизмом.
– А ведь верно! Макс, мы сможем всё исправить. Всё! Все останутся живы! Мы вернёмся обратно до того времени, как убили профессора. Грохнем того урода, и всё будет отлично. Ты понимаешь? И дино и девочки останутся живы. Макс, поехали, да очнись ты!
– Так! Прекратить самодеятельность! – рявкнул Павел. – Вы, наверное, не поняли? Мне, по большому счёту, плевать на динозавра, девочек, мальчиков, белочек, зайчиков. Я просто должен отправить вас туда, откуда вы явились. Ясно вам? И никаких посторонних рокировок во времени. А то мы сейчас напутешествуем, что потом чёрт ногу сломит, кого куда возвращать. Прошу на посадку. Бегом. Белк, ты с нами?
Белк кивнул и уныло поплёлся к машине.
– Ну, животное, кончай хандрить, – попытался одобрить его Павел. – Где твоя ослепительная улыбка?
Белк остановился, окинул всех презрительным взглядом, постоял в раздумье, и, уперев лапки в бока, закричал:
– Ненавижу! Я всех вас ненавижу! Что вы творите? Кто вы такие? Откуда вы взялись на этой прекрасной планете? Посмотрите на себя! Вы же уроды. Все уроды. Вы даже не становитесь ими, вы ими сразу же рождаетесь. Жадными, жестокими, циничными, эгоистичными. Вам на всё начихать. На всех! Посмотрите, во что вы превратили планету – в помойку! Красная книга пухнет с каждым днём! Реки засрали, леса вырубили, зоопарков понастроили. Что может быть циничнее зоопарка? Но вам мало зоопарков для зверей, вы и для людей зоопарков настроили. Тюрем уже больше, чем спальных районов. Всё вам мало. Гребёте под себя, как бульдозеры, оставляя за собой мёртвые земли.
– Белк, ты чего? – спросил Павел.
– Закрой хавальник, я ещё не всё сказал. Вы себя разумными считаете? Бу-га-га. Убивать друг друга – это разумно? Просто так, ради забавы. Воевать тоже разумно? Унижать других – разумно? Сколько раз вы меня шапкой назвали? А вы подумали, что мне обидно? Что шить шапки из белок – подло и низко. Восемь белок умертвить, чтобы какая-нибудь тёлка походила в ней пару лет – это разумно? Вы тут о счастье рассуждаете. А какой ценой другим обходится ваше счастье, вы подумали? Сколько несчастья вы несёте, чтобы самим быть счастливыми. Да вы и не бываете счастливыми. Никогда. То что вы называете счастьем – это минутная радость обладания. Чем угодно – мобильником, тачкой, бабой, страной. Вершина счастья – ни хрена не делать и всё иметь. Вы всё ищете смысл жизни. И не найдёте его никогда. Потому, что нет смысла в вашем существовании. Вы бессмысленны. Вся ваша цивилизация не стоит одного Грмнпу. А вы его убили! Как вы могли?
– Да это же не мы, – начал оправдываться Павел.
– Рот закрой, сказал. Не вы? А кто? Маньяк? Да вы все маньяки. Все. Я же вас насквозь вижу. Ни одно животное не шьёт шапки из белок, не расстреливает никого ракетными установками, не принимает наркотики, не строит зоопарки, не сливает в моря химикаты, не сбрасывает атомные бомбы, не потрошит в подворотнях проституток, не устраивает государственные перевороты и не крадёт казённые деньги. Вы и богов себе таких же придумали – жадных, жестоких, кровожадных самодуров.
– Так, стоп! – Павел уже не мог молчать. – Во-первых, ты говоришь полную банальщину. Ничего нового. Во-вторых, ни одно животное не сочиняет музыку, не пишет стихи, не рисует картины, не летает в космос…
– Толку от ваших стихов. Засуньте вы свои стихи, знаете куда? Засуньте и летите в космос. Все. Навсегда. – Белк сник, как-то весь осунулся, и стал выглядеть ещё облезлее и плешивее. – Грмнпу жалко.
– Вот, и молодец. Выговорился? Правильно – нельзя в себе держать негатив. От этого запоры бывают. Так ты с нами? – спросил ещё раз Павел.
Белк кивнул и, забравшись в машину, свернулся клубком на сиденье.
– Борис, давай, заводи, – скомандовал Павел.
Борис долго рылся в карманах, наконец, извлёк потёртый и измятый блокнотный листик.
– Есть! – радостно сказал он. – Не даром я записал дату и время прибытия. Так.
Он что-то крутил на панели, набирал на клавиатуре, включал-выключал тумблеры и нажимал на кнопки.
– Готово! Ну, что, уважаемые пассажиры, приготовьте билеты, пристегните ремни. Следующая станция – конечная.
Павел на всякий случай зажмурился, а Белк ещё сильнее поджал хвост.
Лес за окном словно ожил, подул ветер, листья на деревьях задрожали мелкой рябью, солнце пронеслось по небу и упало за горизонт, чтобы через мгновение снова появиться для того, чтобы снова улететь за кроны. Затем пейзаж превратился в серую пелену, но длилось это всего несколько секунд. Послышался визг тормозов, снова лес предстал во всей красе, по поляне пробежало пятясь какое-то животное, похожее на гибрид лошади и индюка, остановилось, и побежало обратно, уже нормально, вперёд головой. Солнце остановилось и повисло над лесом, изумлённо таращась на землю, вопрошая, а что это было.
– Приехали, поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны, – Борис оглянулся на пассажиров.
– Это что, и всё? – спросил Павел.
– Надеюсь. Выходим наружу? А где гараж?
Павел прильнул к стеклу.
Гаража не было. Машина стояла в высокой траве. В окно заглянула четвероногая птичка, клюнула стекло, недовольно чирикнула и улетела.