– Хорошо изложено. – О’Коннор восхищенно поглядел на друга голубыми глазами. – Да если бы я умел так писать, я был бы сейчас на юге, а не торчал бы здесь, потому что Кэтлин давным-давно вышла бы за меня. Но ты кое-что забыл упомянуть, Пелли. То, что я говорил тебе про вожаков стай.
Пеллетье покачал головой.
– Не стоит об этом писать, – сказал он. – Это было бы неразумно.
– Да к черту разумность, – возразил О’Коннор, вставая и потягиваясь. – Она здесь вообще хоть в чем-нибудь есть, Пелли? Эскимосы с их кудахтаньем правы. Если стаями предводительствует не сам дьявол, то я – черный и не О’Коннор мне имя. Я бы до посинения твердил это суперинтенданту. Эх, вот бы до вожаков добраться… – Он осекся и посмотрел в окно.
Пеллетье тоже замер и прислушался.
Снова повинуясь бессмертному духу Скагена, Молниеносный выл на хижину белого человека. Из огромной волчьей пасти извергся тоскливый вопль, устремившийся к затянутым серой мглой небесам; призыв, сквозь двадцать поколений волков несущийся к давно умершим и позабытым хозяевам далекого предка. И не нашлось бы в огромных стаях волка, чей голос был бы мощнее и разносился бы дальше, чем голос Молниеносного. Вначале он звучал хрипло и скорбно и был исполнен странной грусти, но постепенно набрал силу. То был гимн жизни и в то же время – смерти. Устрашающая и вдохновляющая песнь, что вместе с ветром летела в дальние дали сквозь пургу и темноту. И все живое дрогнуло и сжалось от звуков этого властного зова.
Молниеносный стоял на краю расселины и выл. И не успело эхо смолкнуть над бескрайними равнинами, как дверь хижины отворилась и в освещенном дверном проеме появился человек. Это был О’Коннор. Он всмотрелся в серую мглу и вскинул на плечо какой-то предмет. Уже дважды до этого Молниеносный видел такую же огненную вспышку и слышал такой же странный грохот, как те, что последовали за движениями констебля. Во второй из тех разов нечто, похожее на раскаленное железо, прочертило жгучую борозду на плече Молниеносного. Инстинкт подсказал ему тогда, что это смерть пронеслась рядом с его головой, смерть, которую он не смог бы схватить и загрызть, потому что она непобедима, а еще – коварна и несправедлива. Коварство же он ненавидел. Предок его был справедлив и к людям, и к зверям до последнего удара своего могучего сердца. И Молниеносный тоже родился справедливым.
Он повернулся и нырнул в серый мрак. Но не побежал, потому что не испугался. То, что творилось сейчас в дикой душе кровожадного зверя, было сильнее страха смерти. Дух огромного дога боролся с волком, но на сей раз последний победил.
И когда Молниеносный вновь тенью помчался сквозь мглу, тень Скагена не бежала с ним рядом.
Глава II
Стоило пуле со смертоносным свистом рассечь воздух – и яростная волчья кровь жидким огнем разлилась по жилам Молниеносного. Он снова стал диким, грозным пиратом арктических Бесплодных Земель, флибустьером бескрайних снегов, какеа искутао – «быстрейшим среди зверей». И эту стремительную перемену произвел в нем О’Коннор со своим ружьем.
В Молниеносном пробудился азарт. Чувство одиночества, приведшее его к хижине, сменилось настойчивым желанием воссоединиться со стаей. Наваждение рассеялось. Он снова был волком до мозга костей.
Молниеносный бежал ровно, как по компасу. Пять миль, шесть, семь… почти десять. Потом остановился и навострил уши.
За следующие три мили он трижды останавливался и прислушивался. На третий раз издалека донесся голос Балу, созывающего стаю на охоту. То был Балу-Мясник, Балу-Выносливый – волк, который благодаря своим размерам, стремительности и огромной силе подчинил себе несколько стай. Молниеносный ответил на клич. С юга, востока, запада и севера волки откликались на призыв Балу. Но голос вожака в этом хоре звучал громче, дольше и повелительнее. И те волки, которые жаждали новой крови и свежего мяса, стали собираться на его зов. По одному, по двое и трое они труси`ли по замерзшим равнинам. С последней большой охоты минуло семь дней и ночей – если отсчитывать сутки по часам, – и длинные клыки и налитые кровью глаза жаждали новой добычи.
Эта жажда охватила Молниеносного с той же силой, что и самых диких его собратьев. Стая уже собралась и начала свой путь, когда он присоединился к ней. Волки бежали молча, бок о бок, словно живое олицетворение первобытной жестокости, – мощное братство клыка и когтя, несущее смерть всему живому. Сначала в стае было около пятидесяти волков, но их становилось все больше и больше. Постепенно их стало шестьдесят, потом восемьдесят, сто… Впереди бежал Балу. Из всей стаи только Молниеносный мог сравниться с ним по размеру и силе. И поэтому Балу его ненавидел. Царь и господин над другими, он видел в сопернике угрозу своему превосходству. И все же до драки между ними дело не доходило. Причиной тому снова был огромный дог, живущий в душе Молниеносного. В отличие от всех остальных волков, Молниеносный не стремился к тому, чтобы стать вожаком. Он испытывал азарт, восторг и радость жизни просто оттого, что молод, силен и способен в одиночку справиться с кем угодно. Целыми днями и неделями он охотился, держась в стороне от стаи и не отвечая на ее зов. Он рисковал один. Он бегал один. Всегда один, сопровождаемый разве что духом Скагена. И сейчас Балу встретил Молниеносного свирепым взглядом налитых кровью глаз и с ненавистью оскалил зубы.
Молниеносный – великолепный молодой волк трех лет от роду – не испытывал желания вступать в противоборство с себе подобными. Он дрался, но без желания подчинять и, в отличие от Балу, не приканчивал побежденного соперника. Бывало, его исподтишка полоснет клыками какой-нибудь более мелкий и слабый волк, но он не отвечал ему, хотя для отмщения достаточно было хватануть обидчика мощными зубами. И все же иногда в его душе поднималась жажда крови.
Именно это и происходило сейчас. Стремление убивать заглушило в нем все остальные чувства, так что он почти не обращал внимания на бегущего чуть впереди Балу. В суровых условиях Севера за выживание приходится бороться не только людям, но и волкам. Балу и его стая двигались не так, как лесные волки. Они до поры сдерживали рвущуюся изнутри ярость и, взяв след добычи, больше не призывали к себе собратьев. Стая неслась сквозь мрак, словно мифическое чудовище – этакий бробдингнегский[46] волк-оборотень с единым сердцем. Его молчание было тождественно безмолвию Долгой Ночи, нарушаемому лишь топотом множества лап, учащенным дыханием, лязгом зубов и хриплым жутким подвыванием.
Для Молниеносного это была его охота, его радость жизни. Он не обращал внимания на Мюэкан – юную волчицу, бежавшую с ним рядом. Она была грациозна и стройна, и все усилия ее молодого, гибкого тела были направлены на то, чтобы держаться наравне с ним. Трижды она подбегала к нему так близко, что он слышал ее учащенное дыхание возле своего уха, и один раз, обернувшись, нечаянно коснулся носом ее спины. Так как природа наградила ее правом в недалеком будущем произвести на свет первое потомство, в ней пробудился инстинкт более властный, чем жажда убивать. Но ее воодушевление не зажгло в Молниеносном ответного пыла, еще не пришел тот день. Сейчас все его чувства были подчинены одному стремлению – напасть на добычу, рвать и раздирать ее, вонзая клыки в живую плоть, истекающую теплой кровью.
Он первым уловил запах, которого искала в воздухе сотня носов. То был запах оленей-карибу. Через четверть мили он стал еще отчетливее, и шайка Балу повернула на юго-запад. Волки ускорили бег, но постепенно сплошная серая масса из сотни бегущих тел стала растягиваться в ширину. Сигнала еще не было. Вожак не издал ни звука, но среди членов стаи будто бы мысленно распространился некий приказ, и каждый волк ему подчинился. При дневном свете это было бы впечатляющее зрелище – предвестник неминуемой трагедии. Авангард серых охотников растянулся на одну восьмую мили. Самые сильные и быстрые бежали по краям.
До стада оленей оставалось меньше мили.
Густой серый мрак скрыл от оленей приближение смертоносной «шеренги», ветер тоже не благоволил животным с раздвоенными копытами и ветвистыми рогами. Не было ни тревожных знаков, ни звуков.
Молниеносный резко вырвался вперед, впервые с начала преследования набрав свою привычную скорость. Законы стаи, преимущественное право вожака, присутствие юной волчицы, которая изо всех сил старалась от него не отставать, больше не имели никакого значения. Он поравнялся с Балу, потом обогнал его и помчался вперед со скоростью ветра. Вскоре он уже намного опередил стаю, оставив всех соперников далеко позади. Запах живой плоти будоражил нюх. Из мрака ночи постепенно выступили неясные фигуры, и Молниеносный ринулся убивать. В это самое мгновение стая издала воинственный клич. Из глоток доселе хранивших молчание волков вырвался единый вопль, и, подобно армии жестоких гуннов, стая всей своей мощью обрушилась на оленей.
Стадо паслось разрозненно. Олени добывали из-под снега заиндевевший мох, и нападение Молниеносного послужило первым предупреждением. От одного волка они бы скрылись быстро и слаженно, но при виде стаи их охватил ужас, и замерзшие равнины сотряс топот копыт, подобный грохоту далекого грома, ибо олени-карибу, как и овцы, в случае опасности сбиваются в стадо.
Мощный прыжок унес Молниеносного на двадцать ярдов вглубь стада. Он вонзил клыки в горло молодому оленю, и тут насмерть перепуганные животные сгрудились вокруг него, заключая его в плотное давящее кольцо. Всем своим весом в сто сорок фунтов он повис на шее молодого оленя. Вокруг сталкивались тела, рычали беснующиеся волки, но из его стиснутых челюстей не вырывалось ни звука. Его собратья нападали на оленя по двое, трое и четверо, но Молниеносный предпочитал убивать в одиночку. Оказавшись в самом центре огромного стада, он и его жертва повалились на землю. Но волк ни на мгновение не ослабил хватки. Над ними сомкнулась масса тел, внизу били копыта, сверху ломались рога, но Молниеносный только глубже вонзал клыки. Потом в какое-то мгновение он затаил дыхание и всем телом напрягся