Глава V
Там, где первые удары снежной бури нагромоздили горы льда на узкий перешеек между Ледовитым океаном и бухтой Батерст, образовалась ловушка – огромная расселина в полмили длиной, с зубристыми стенами изо льда и снега – ледниковое ущелье, выбраться из которого можно было только с одной стороны. На входе его ширина составляла сто ярдов, а к концу оно сужалось до менее чем двадцати.
В эту-то западню и направили Топек и Оле Джон стадо северных оленей. Шесть раз они загоняли их меж стен изо льда, и вот уже в шестой раз олени стояли посередине ледяной «тюрьмы». План Пеллетье был прост и в случае удачи – гибелен для волков. Его воображению явственно рисовался успешный итог облавы. Стая помчится по следу оленей прямо в западню, сто охотников нападут на волков из засады на входе, а еще большее их число будет охранять оленей Оле Джона внутри. Стаю загонят в тупик, и там произойдет грандиозная бойня. Так считал Пеллетье.
Топек, специально снявший капюшон, первым услышал далекий ружейный выстрел, сигнализирующий о том, что волки сбились в стаю. Спустя мгновение прозвучал второй выстрел, поближе, потом третий – не более чем в миле от ущелья. Эхо выстрела еще не утихло, а Топек у входа и Оле Джон внутри уже передавали своим людям указания Пеллетье и О’Коннора. Пеллетье остался с Топеком, а О’Коннор – с Оле Джоном. В течение трех-четырех минут у входа в западню и в ее середине шла быстрая подготовка: слышались приглушенные голоса взволнованных эскимосов, топот ног, хруст ломающегося льда, щелканье затворов – охотники занимали позиции в засаде.
Затем наступила глубокая тревожная тишина. Пеллетье била дрожь, несмотря на теплую одежду и разгоряченную напряженным ожиданием кровь. Издалека донесся слабый, как дыхание на ветру, отзвук жалобного воя – это «переговаривались» волки. Поначалу он тронул душу Пеллетье, и капрал ощутил укол совести и сожаление. Этот француз всю свою жизнь боролся с тяготами жизни на Севере. «Придется драться как волк», – говорил он себе, когда перед ним вставала трудная и опасная задача. И сейчас, готовясь праздновать победу, он осознал всю несправедливость своей затеи. Это будет не драка. И даже не состязание, кто кого перехитрит, а кровавая расправа над голодными существами, попавшими в западню из-за своих пустых животов, убийство животных, которым нужна хоть какая-то добыча. Степень этого голодного отчаяния и тронула его, когда он, подняв капюшон повыше, прислушивался к нарастающему вою. Ведь и сам он, Франсуа Пеллетье, не раз отвоевывал у дикой природы кусок мяса, чтобы поддержать жизнь в своем теле.
Теперь же, перед началом спланированной им бойни, он размышлял о том, у кого больше прав жить: у людей Севера с их коварными богами или у волков, виноватых лишь в том, что они голодны?
Вел стаю Молниеносный. Мистик бежал рядом с ним. Стая вновь растянулась в «шеренгу». На этот раз волки не молчали, как во время охоты на карибу месяц назад. Свежий и терпкий запах оленей будоражил их не меньше, чем вкус свежего мяса. Голодные вопли неслись к звездам, стонами разливались по замерзшим равнинам, и слушавшие их в стойбище женщины, дети и старики замирали от страха.
И вот всего три мили отделяют волков от ледяной западни, две… одна… Эхо многоголосого воя затихло, и теперь из ста пятидесяти волчьих глоток вырывалось лишь учащенное, прерывистое дыхание, и в ста пятидесяти тощих телах, готовых к последнему отчаянному рывку, напрягся каждый нерв. Силы волков иссякали. Самые выносливые бежали впереди, слабые отставали. Изможденные животные, бежавшие в хвосте стаи, держались из последних сил, но постепенно одно за другим оставались на залитой звездным светом равнине. Серых убийц вели Молниеносный и Мистик, опережавшие соперников на десяток прыжков. Впереди возвышалась ледяная гора, но, даже если бы за ней скрывалась тысяча охотников, стая бы не остановилась. Не слышащие и не замечающие ничего, кроме запаха добычи, голодные звери потоком хлынули в разверстую пасть ущелья. Впереди неслись Молниеносный и Мистик – мимо сотни забойщиков, готовящихся взять волков в кольцо, мимо горящих глаз, что наблюдали за ними из-за льдин и сугробов, туда, где в ледовом «корале» сгрудились перепуганные олени.
И вот в ущелье разверзлась созданная людьми преисподняя. Раздался крик Оле Джона, потом – громкий приказ О’Коннора, а за их командами последовали вопли сотни голосов, звуки пальбы, стук гарпунов, свист копий. Над всем этим взвивался голос Оле Джона – он первым понял, что план провалился. Не обращая внимания ни на грохот ружей, ни на устремившуюся им навстречу армию охотников, оголодавшие звери огромными прыжками перемахивали прямо в «загон». Подобно тому как умирающий в пустыне готов отдать жизнь за каплю воды, волки позабыли обо всем, кроме добычи. В «загоне» раздавались грохот копыт, хруст костей, рев оленей. Стаю косила кровавая смерть. На волков обрушился град пуль. О’Коннор поливал их огненными очередями из карабина. Копья свистели в воздухе и метко разили цель. Однако ничто не могло остановить обезумевших от голода животных.
Внутри частокола из льдин творилась такая же кровавая бойня, что и на утоптанном снегу снаружи. Сбившись в кучу, словно перепуганные овцы, олени встречали свой конец. Молниеносный уже раздирал глотку одного оленя, Мистик – другого. То и дело слышались звуки разрываемой плоти, в воздухе витали запах и вкус крови, повсюду скалились пасти, набитые мясом.
Стоя в первых рядах охотников, охваченных яростью и отчаянием, Оле Джон горестно стенал на своем языке. Белые люди лгали! Эти волки – и впрямь демоны! Боги белых людей – гнусные обманщики, вон чего допустили – волки растерзали стадо прямо у него на глазах!
Забыв про страх, он с огромной дубиной ринулся на раненых, припадающих на лапы зверей. Из полутора десятков поверженных волков некоторые были еще живы. Покрытая пеной пасть лязгнула зубами рядом с О’Коннором, когда он рванулся к ледовому «коралю». Он заглянул внутрь и увидел сплошную массу извивающихся звериных тел. Ущелье превратилось в жуткую яму смерти под звездным небом. Напрасно О’Коннор выпустил очередную обойму в центр этой массы и звал к себе охотников с копьями и ружьями. Олени были обречены, полегло все стадо, и теперь сто двадцать голодных пастей разрывали его на куски. И все же О’Коннор нашел позицию, с которой можно было положить хоть сколько-то волков, чтобы скрасить горечь от потери стада. Он обернулся, собираясь отдать соответствующую команду, и душа у него ушла в пятки: эскимосы убегали! Даже самые отважные из них кричали, что никакие волки не стали бы терзать добычу и пировать прямо под носом у людей с ружьями и сотни охотников с копьями. Это не волки, а демоны! Твари, в которых вселились черные души чудовищ! Надо убегать, не то они побросают оленей и возьмутся за людей!
Тщетно О’Коннор взывал к ним. Только Оле Джон ненадолго замер в нерешительности, а затем побежал за остальными. Страх охватил констебля. Но не демонов он боялся, а осатаневших тварей, которые вот-вот расправятся со стадом и увидят его! И О’Коннор, один из двух храбрейших людей, когда-либо ступавших за шестьдесят шестую параллель, побежал вслед за толпой охотников. Увидев его, Оле Джон еще громче стал проклинать белых людей и их богов и припустил так, что вскоре возглавил общее паническое отступление.
Топек, Пеллетье и вторая группа охотников увидели бегущих, когда тем оставалось преодолеть полпути до выхода из ледяной западни. Сначала к ним донеслись дикие крики охваченных ужасом охотников. В ночном воздухе звенели голоса, вещавшие о трагедии и демонах, так что и вторая шеренга охотников дрогнула и распалась. Топек попытался их остановить, но его голос потонул в общем шуме, как и голос Пеллетье. А уж когда у выхода появился сам Оле Джон, с безумным видом выкрикивающий проклятия, то и отважный Топек устремился обратно в стойбище. Последним выбежал запыхавшийся и чертыхающийся О’Коннор. Вскоре охотники исчезли из виду, и только два белых человека угрюмо шагали по тропе к стойбищу Топека.
В ту ночь в западне, устроенной белыми людьми, происходило грандиозное пиршество, а Пеллетье, для которого ожидаемый триумф обернулся неожиданным поражением, размышлял о том, что, наверное, все это произошло неспроста, и Оле Джон пятьдесят миль гнал оленей по побережью, потому что судьбе было угодно спасти волчью стаю от голодной смерти.
Глава VI
Ужасное и губительное явление – долгая полярная ночь. Она – суровая кара всему, что стремится к жизни и свету, расплата за просчет, допущенный свыше, серьезный сбой в отлаженном механизме движения небесных тел. Она вызывает ужас и одновременно – благоговение, несет погибель – и порою оборачивается одним из самых красивых зрелищ на земле. Уже с приходом ранних сумерек в воздухе веет ее грозным дыханием.
В далеких южных лесах, в добротных хижинах и ветхих лачугах темноглазые потомки французских переселенцев, все еще верящие в болотных духов и волков-оборотней, рассказывают детям прекрасные легенды о заколдованном каноэ[48] – небесном «летучем голландце» – и о бесплотных ду`хах, поющих песни вояжеров[49]. В краю же долгой полярной ночи эскимосы делятся друг с другом преданиями о сонме злых духов и о демонах, что с помощью дьявольских козней спрятали солнечный лик. И теперь мириады хладных звезд, луна и игривое северное сияние взирают с небес на противостояние жизни и смерти и на то, как под разноцветным небом, устланным полотнищами дивной красы, охотятся, испытывают муки голода и гибнут люди и звери.
Беспредельно величие небес и бесконечно это противостояние на земле. Снова замерзнет море, начнется бесконечный поиск пищи, и разыграется та же трагедия в этом освещенном звездами и расцвеченном северным сиянием «амфитеатре» на краю земли. И все это будет длиться и длиться, пока не придет конец владычеству злых духов и Земля не повернется к Солнцу другой своей стороной. И тогда наступят весна и лето, несущие всяческое изобилие тем, кто все это время боролся за выживание.