И все же порою случаются редкие передышки, когда сами же небесные силы, будто устав от этой однообразной борьбы, предлагают от нее отвлечься. Температура воздуха быстро повышается. Только что было холодно – и вот уже воздух почти теплый. И тогда многое может произойти.
Шла третья ночь – если отсчитывать сутки по часам, – с тех пор как Молниеносный и его стая расправились со стадом Оле Джона. В ту ночь воздух был наэлектризован возбуждением, дрожал от мощной волшбы, а вокруг происходили непостижимые и загадочные события. Небо полнилось звездами – яркими серебряными огнями. Луна, казалось, ожила. Северное сияние превратилось в великана-волшебника, который на высоте сотен миль над землей расчерчивал небо электрическими всполохами, отчего казалось, что в нем раскрывается и закрывается огромный разноцветный зонт.
Под этой световой феерией бушевал свирепый ветер, то наполняя замерзший мир стонами и завываниями, то превращаясь в ревущий ураган. Но происходило это так высоко, что дыхание ветра не касалось земли, и на небе, как это ни удивительно, не было ни облачка. Тем же, кто слушал эти завывания, казалось, что в небе беснуется «призрачная буря», звуки которой странным образом будоражили душу и вызывали в воображении причудливые образы.
Молниеносного тоже охватило это неясное томление, а с ним и его вечное желание побыть одному. Завывания невидимой бури, яркие краски ночи и электрические всполохи в небесах будоражили кровь, будто крепкое вино. В те минуты, когда им овладевало подобное настроение, Молниеносный переставал быть волком, а становился истинным потомком огромного дога, и все, что в нем было собачьего, вступало в противоборство с волчьим началом. В душе его происходила какая-то непонятная перемена, его охватывала тоска по чему-то незнакомому или давно утерянному – это дух предка устремлялся ему навстречу сквозь таинственную пелену лет.
Вот и сейчас в нем пробудился этот дух. Молниеносный покинул ущелье, в котором стая расправилась с оленями, и теперь в одиночестве стоял на замерзшей, голой равнине. Неведомый азарт и странное волнение, которыми полнилась сейчас его душа, были вызваны не ярким светом звезд и луны и не зрелищем северного сияния, а ветром. Молниеносному хотелось погнаться за ветром, как делают собаки, просто ради удовольствия, причем в одиночестве, без компании!
И он побежал. Осторожный волк не поступил бы так, но Молниеносный и не собирался осторожничать, ведь сейчас ему не было нужды охотиться или от кого-то убегать. Взрослый волк не станет резвиться. Он всегда угрюм и расчетлив. Но этой ночью Молниеносному хотелось порезвиться, потому что в нем была капля собачьей крови, до этого пробежавшей по жилам двадцати поколений волков. Само по себе это желание было для него загадкой. Он не умел резвиться, как не умеет играть взрослый человек, не познавший радостей детства. Собачий дух нашептывал Молниеносному что-то на странном языке. Он хотел понять, хотел ответить. Но чем он мог ответить на зов, пришедший к нему сквозь время? Только бе´гом! А поскольку товарищей по играм у него не было, он побежал наперегонки с ветром.
Он всегда бежал за ветром, когда тот летел со стонами и завываниями между ним и звездами. Такая у него была забава. За ветром можно было бежать изо всех сил, но так и не догнать. Ветер манил его, поддразнивал, смеялся над ним – и вместе с ним. Сегодня он казался Молниеносному живым существом. Порой ветер улетал очень высоко, и Молниеносный думал, что он уже не вернется, но тот неожиданно опускался чуть ли не ему на спину – странное игривое существо, побуждающее его бежать сломя голову. В такие мгновения Молниеносный издавал звук, который не услышишь ни от волка, ни от лайки, ни от хаски. То был веселый вызов ветру, похожий на прерывистый лай.
Милю за милей Молниеносный бежал, не сбавляя скорости. Он высунул язык, потом остановился и сел отдышаться. Сейчас он больше, чем когда-либо, походил на собаку. Он «смеялся». Мало того что из его открытой пасти с высунутым языком вырывался собачий смех, так еще и уши поникли совсем не по-волчьи. Ветер снова победил, впрочем, как и всегда. Он унесся так далеко, что его было совсем не слышно. Молниеносный вопросительно поднял глаза к звездам и северному сиянию, непрестанно раскрывающему и закрывающему свой гигантский зонт. Долго-долго Молниеносный прислушивался и принюхивался к странному безмолвию. Затем ветер неожиданно завыл откуда-то сзади. Уши Молниеносного совсем повисли. Он удрученно закрыл пасть, признавая полное поражение. Ветер не просто его обогнал – он сделал круг и теперь приглашал продолжить состязание.
Длинное серое тело Молниеносного распрямилось, как пружина. Только раз или два в жизни он мчался так же быстро, как сейчас. И все равно жалобные голоса ветра обгоняли его один за другим, каждый раз горестно к нему взывая. На этот раз Молниеносный пробежал пять миль. Гонка его не утомила. Он просто запыхался от бега на огромной скорости, но эта пьянящая ночь зарядила его энергией с избытком. Однако в третий раз он за ветром не погнался.
Резвость Молниеносного, его бьющая через край энергия поутихли, и он потрусил по залитому ярким светом снегу, ко всему приглядываясь и прислушиваясь, будто в поисках чего-то. Чего – он и сам точно не знал. Он не охотился, да и не собирался охотиться. Так в ярком свете звезд и луны бродил бы одинокий пес в краю белых людей и псарен. Так много лет назад предки Молниеносного скитались под луною, бродили по дорогам и весям, просто радуясь жизни с ее множеством тайн. И так же сейчас странствовал Молниеносный, пытаясь разгадать тайну, что манила его в ночи.
Он бежал уже два часа, и тут непредсказуемый ветер-шутник преподнес ему сюрприз. На краю равнины, где под снегом рос пышный мох, Мистапус – большой полярный заяц – и его приятели «слушали ветер». Во время бури полярные зайцы всегда так делают – садятся мордочками к ветру, закрывают глаза и замирают, принюхиваясь и прислушиваясь. Этот врожденный инстинкт оберегает их от опасности, подобно тому как знаки «Стой! Внимание! Берегись!» предупреждают путника о близости поезда. Ведь когда вокруг лютует буря и не видно ни зги, волк, лисица или горностай могут появиться совершенно внезапно. И сегодня Мистапус и его собратья, в которых большая мудрость соседствует с неменьшей же глупостью, решили, что началась буря. Нет, видеть ее они не видели, но не сомневались, что она есть, потому что отчетливо различали ее голос своими длинными ушами. И так зайцы сидели и слушали рыдания и завывания ветра над их несуразными большими головами, обратив мордочки в ту сторону, откуда он дул. При этом они были похожи на взбитые белые подушки, раскиданные по территории в двадцать-тридцать квадратных футов. Мистапус, должно быть, весил около пятнадцати фунтов – он, да и любой из его сородичей, независимо от возраста, представлял собой самую сочную и лакомую добычу в здешних местах.
По этой-то равнине Молниеносный и совершал очередной головокружительный забег. На сей раз он не состязался с ветром, что летел над его головой, а обгонял поземку и попросту не успевал ни к чему принюхиваться. На такой скорости он и не заметил бы добычу. Мистапус и компания услышали топот его лап до того, как учуяли запах. Глаза зайцев резко открылись, словно створки фонариков, и они увидели несущегося на них Молниеносного. И он тоже их увидел. Раздумывать, куда удирать, времени не было, так что все двадцать жирных зайцев разом подскочили в воздух, как развернувшиеся пружины. Мистапус, который официально звался lepus arсticus, что на латыни означает «арктический беляк», совершил мощный прыжок. Очевидно, он задумал перепрыгнуть через Молниеносного, но, будучи тяжелым, неповоротливым и к тому же старым, врезался тому прямо в грудь, словно белое пушечное ядро.
Удар пятнадцатифунтовой заячьей тушки едва не сбил Молниеносного с ног. Мистапус громко шлепнулся на лед, из него чуть не вышибло дух, а заодно и оставшийся здравый смысл. Его задние лапы тут же сработали как мощные пружины, и он прыгнул снова, не теряя драгоценного времени на то, чтобы оглядеться. На этот раз он угодил Молниеносному головой в ребра, и сильнейший из волков повалился на землю, словно сбитая шаром кегля. Он с рычанием поднялся и принял боевую стойку, но Мистапус, он же lepus arcticus, уже удалялся от него мощными прыжками. Вся его компания исчезла вместе с ним.
Побежденный ветром и сбитый с ног зайцем, Молниеносный почувствовал себя совершенно обескураженным. Сидя в центре пахнущей зайчатиной равнины, где Мистапуc и его приятели пережидали бурю, он с подозрением оглядывал мир вокруг. А когда поднялся, собираясь продолжить путь, то его поза еще какое-то время выражала смущение, будто он опасался, что кто-нибудь из друзей мог стать свидетелем его позора и завтра о нем узнает вся округа. В голове его забрезжила все объясняющая догадка, быстро перешедшая в убеждение, что мир и все, что в нем есть, – не всегда таковы, какими кажутся. Может, те белые существа были вовсе не зайцами, а медведями?! Ведь не мог же какой-то «кролик» выбить из него дух и свалить с ног!
Мало-помалу к Молниеносному возвращалось благодушное настроение. В течение следующего часа все вокруг снова изменилось. Гулявший по небу ветер исчез. Напоследок еще раз раскрыв и закрыв свой зонт, северное сияние объединило все свои краски в одно бледно-желтое полотнище. Там, где недавно шумела разноголосица ветра, воцарилось ничем не нарушаемое безмолвие. Еле уловимый низовой ветер постепенно менял направление и теперь дул с северо-запада.
Гонка, которой предавался Молниеносный, увела его на много миль от стаи, далеко вглубь Бесплодных Земель. Теперь он направлялся туда, откуда дул слабый ветер, – к побережью. Разгоревшаяся было бурная радость погасла, и к Молниеносному вновь вернулись повадки осторожного дикого зверя. Чувствительное обоняние улавливало все запахи полярной ночи. В его движениях сквозило предчувствие того, что вот-вот что-то должно произойти. Но уже долгое время ничего не менялось. Он достиг изломанной ледовой кромки моря и бежал вдоль нее милю или две. Через каждые несколько шагов останавливался, прислушиваясь и нюхая воздух со всех сторон, и неожиданно вышел к котловине, за которой суша плавно переходила в замерзший океан.