Молниеносному было невдомек, что его личные дела вдруг стали представлять важность для кого-то на китобойном судне, – он просто яростно сражался, погребенный под собачьей сворой. От разгоряченных дракой тел поднимался пар. Молниеносного кусали и рвали. Клыки раздирали ему бока и спину, а дважды вонзились глубоко в шею. Едва второй пес Бронсона навсегда выбыл из борьбы и Молниеносный вцепился в шею третьему, как в гущу битвы одна за другой устремились лайки.
Маламут обожает драться так, как здоровый младенец – играть. Он будет сражаться за своего собрата или лучшего друга. Так что, когда эти собаки ввязались в драку, ее характер изменился. Они знать не знали, что настоящий противник – в самом низу. Первый маламут вонзил клыки в шею эрдельтерьера, потом на него прыгнула вторая, третья… И не прошло и полминуты, как собаки обеих пород и обоих полов сцепились друг с другом.
Среди разноголосого рева Молниеносный различил голос человека. Вопя что есть мочи, Бронсон размахивал копьем. С корабля к нему на подмогу спешили еще люди. Когда наконец Молниеносному удалось выбраться из-под груды собачьих тел, на нее обрушились полдюжины эскимосских кнутов, рассекающих собачьи шкуры, точно кинжалы. Концом одного из них Молниеносному попало по носу. Второй, просвистев в воздухе, обвился вокруг его туловища, но тут ему удалось протиснуться меж двух собак и скрыться в ночи.
Какое-то время сзади еще слышались вопли людей и хлесткие удары кнутов, но когда он подбежал к надгробию и уселся на прежнее место, глядя на море, там уже не было слышно шума драки, а царило глубокое безмолвие.
И в этой тишине он сидел и ждал. Он не чувствовал себя побежденным и не испугался обстоятельств, с которыми ему пришлось столкнуться, но у него пропало желание мстить существам на корабле. Мечта его была разбита, и надежды не осталось. Он несколько раз обошел вокруг надгробия, принюхиваясь к старым лежкам и следам. После чего направился на юг.
В следующий раз Молниеносный остановился в том месте, где после их скитаний Светлячок повернула в сторону корабля. Отчасти случайность, отчасти тоска по Светлячку привели его к ложбине, где вьюга еще не до конца замела ее следы. Обнюхав их, он заскулил, и в его сердце затрепетала последняя надежда – надежда зверя, не обладающего рассудком. И все же он подавил в себе искушение вернуться – теперь его манил юг.
Он встал на склоне холма и вновь принялся ждать. И тут к дальнему краю ложбины кто-то приблизился и встал боком на фоне белого неба. Молниеносный замер, будто превратившись в ледяную глыбу. Существо, которое шло по его следу, спустилось в ложбину, а затем направилось к нему. И он понял, что это не песец, не волк и не бойцовая собака с китобойного судна, а Светлячок – его подруга.
Она шла к нему в свете звезд и луны. Этот свет отражался в ее жадно-пытливом взгляде и золотистым ореолом окутывал ее стройное, прекрасное тело. Когда она встала рядом с Молниеносным и уткнулась шелковистой мордочкой в его потрепанный бок, она не юлила и не извинялась, просто была по-настоящему, до дрожи рада. Если бы она умела говорить, то наверняка сказала бы, что просто очень крепко уснула, но шум драки разбудил ее, и теперь она готова всюду следовать за ним. В горле Молниеносного что-то задрожало.
Вскоре он повернул на юг – строго на юг. И Светлячок теперь уже без колебаний побежала с ним рядом.
Глава XIII
Наступали суровые дни – дни, когда даже самые сильные охотники не покидали стойбищ и сообщали друг другу шепотом: несва ку че вук – «все три смерзлись», имея в виду землю, небо и воздух. И в этом воздухе разлилось нечто ужасное и столь же смертоносное, как самый опасный яд. Термометр не отражал эту опасность, поскольку люди не обязательно умирают от сорока-пятидесятиградусного мороза, однако термометры и не способны показывать невероятные свойства арктического холода. Воздух был иссушен, но, если бы кому-то вздумалось выставить мокрый палец на холод, он бы тут же покрылся наледью.
Эта ледяная тишина предупреждала людей об опасности. Слышимость вдруг стала такой, что мили воспринимались как несколько сотен ярдов. Ступи олень-карибу на корку наста, и его услышали бы на расстоянии мили, кашляни человек – то же самое. Казалось, небосвод сомкнулся над землей огромным куполом, усиливавшим любой шепот. Обычный разговор был слышен на расстоянии в четверть мили. Звук ружейного выстрела разнесся бы на десять миль окрест.
Долгая полярная ночь в бескрайней тундре у Ледовитого океана близилась к исходу. Ночь, которая на самом деле и не была ночью. Когда царила она, не существовало ни солнца, ни светового дня. Еще много раз обернется Земля вокруг своей оси, прежде чем вставшее из-за горизонта солнце пошлет первые лучи замерзшему краю. А пока звезды и луна светили столь ярко, что можно было бы читать газеты.
Однако этот свет никого не мог согреть. Все щели в дверях-тоннелях эскимосских иглу были тщательно законопачены. Внутри же куполообразных жилищ из снега и льда горели крошечные светильники из мха и тюленьего жира, и люди ели, если было мясо, и ждали, совершая странные приношения и молясь языческим богам, чтобы все пропавшие охотники благополучно вернулись домой. А таких было немало. Жуткий холод воцарился в тундре внезапно и быстро и застал многих охотников вдали от жилья. На суше они выкапывали ямы в снегу, на море – складывали из битого льда пещерки, не пропускающие холодный воздух, и замуровывали себя в них, спасая свои легкие. Ибо в первую очередь от этого холода отказывали легкие, и даже опытный охотник мог не сразу понять, что смертельный холод добрался до него и он уже умирает. Безболезненными и ужасными были укусы этого холода. Безболезненными, потому что сперва не ощущались, а ужасными, потому что вскоре человек захлебывался собственной кровью.
Однако звери, несмотря на смертельный холод, продолжали жить и передвигаться по тундре, поскольку природа наделила их тем, чего нет у человека. Воробей не гибнет в самую холодную зимнюю ночь, потому что его сердечко бьется в несколько раз чаще, чем человеческое. Кровь ласточки, что воспаряет на тысячи ярдов над землей, так горяча, что человек не смог бы с такой жить. Олень-карибу и овцебык, лисица и волк, большие белые совы и зайцы ищут добычу и пропитание, не страшась холода, поскольку их легкие имеют двойную защиту. Кровь у песца и у волка на шесть градусов горячее, чем у человека, который в такую лютую стужу боится вдохнуть наружного воздуха, а у белых сов еще на два градуса выше, чем у песцов и волков. Температура крови у оленей-карибу и овцебыков – сто два градуса по Фаренгейту[53], а у людей в иглу – только девяносто восемь и три пятых[54]. Крупные животные защищены гораздо лучше. Они выдыхают невероятное количество тепла и свободно вдыхают убийственный для человека морозный воздух, потому что в их легкие он попадает уже прогретым.
В таком вот холоде Молниеносный со Светлячком направлялись в самое сердце огромной безлесной пустыни между тундрой на арктическом побережье и первыми лесами за сотни миль к югу. Они преодолели пятьдесят миль, и в изящном теле Светлячка нарастала непреодолимая усталость. Внутри же Молниеносного, еще недавно не испытывавшего ничего, кроме измождения, росло ликование. Душа его полнилась гордостью и восторгом от осознания того, что теперь он – чей-то господин и покровитель. Великолепное его тело не знало усталости. Он не тосковал по тому, что оставлял позади. Он больше не хотел ни охотиться с волками, ни быть вожаком стаи и не находил радости в том, чтобы быть сильнейшим среди волков. Молниеносный наконец-то нашел способ избавиться от того, что его угнетало. Если бы не Светлячок, он бы бежал без остановки, за один присест покрывая сто миль, тогда как вдвоем им удавалось преодолеть лишь пятьдесят. Он мчался бы, покуда не ввалились бы бока и не покраснели глаза. Но не мог из-за Светлячка. Стоило ей тихонько заскулить, как он оборачивался и подбегал к ней, поскуливая в ответ. Не привыкшая к грубому льду и снегу, она еще в самом начале путешествия до крови стерла нежные лапы, и каждый раз, останавливаясь, Молниеносный вылизывал их горячим языком и ласково тыкался носом в ее золотистый бок, как когда-то сама Светлячок – в гладившую ее руку хозяйки за тысячи миль отсюда.
Несколько часов назад тундра осталась позади, и теперь они бежали в бескрайней серой пелене, причудливо пронзаемой сиянием неба. От их разгоряченных тел в воздух поднимался парок, на морозе преобразующийся в белесый шлейф, который сопровождал их еще с четверть мили. От стада оленей этот призрачный след был бы в пять раз длиннее, а запах распространился бы еще дальше. Он повис бы в воздухе низким и густым облаком. В особо морозные дни человек чувствует едкий олений запах за две мили, хотя в обычную погоду с трудом ощущает его за триста-четыреста ярдов. Именно этот запах испарений от множества оленьих тел резко ударил в нос Молниеносному и Светлячку.
Молниеносный мгновенно остановился, носом указывая Светлячку, откуда идет запах. Однако ей он мало что говорил. Она была голодна. Прошло пятнадцать часов с того времени, как она полакомилась зайцем, которого поймал Молниеносный. Но запах, который стоял в воздухе, не будил в ней предвкушения сытной трапезы. Пахло точно так же, как от коровы или от лошади. Эти животные были привычны Светлячку, она не воспринимала их как добычу. Молниеносный же пришел в нетерпеливое возбуждение. Он повернулся и побежал на запад. Если в воздухе и чувствовался слабый ветерок, то дул он оттуда.
Светлячок побежала следом, сразу же поняв, что загадочный запах взбудоражил ее друга. Стадо паслось в двух-трех тысячах ярдов к западу, за длинным пологим холмом посреди голой равнины. Если бы стоял день, над вершиной холма можно было бы разглядеть белесый парок, поднимавшийся от тел животных. Вскоре чуткие уши Молниеносного и Светлячка уловили какой-то звук, хотя до стада оставалось еще с три четверти мили. Оба замерли – было отчетливо слышно, как олени рогами разгребают снег в поисках мерзлого мха, а топот копыт, казалось, раздавался не дальше ружейного выстрела.