Под их изумленными взглядами Трезор спокойно повернулся и потрусил за Светлячком и Молниеносным, которые уже скрылись в лесу.
Когда они углубились в лес, все отчаяние Молниеносного и все его страхи обратились в радость. Светлячок тявкала и прыгала вокруг него, будто говоря, что осознала свою вину и раскаивается, а Молниеносный великодушно ее обнюхивал. И тут он, к крайнему своему изумлению, увидел в нескольких шагах от себя Трезора.
От громадного мастифа не исходило никакой угрозы. Вид у него был самый дружелюбный и даже извиняющийся. Он стоял и слегка повиливал длинным тонким хвостом. И Молниеносный, глядя ему в глаза, вновь ощутил то же, что испытывал в далекие дни дружбы с Мистиком. Он приблизился к Трезору и обнюхал его с головы до лап, а Трезор при этом стоял спокойно, не выказывая ни страха, ни настороженности.
* * *
Несмотря на возникшую между ним и Трезором дружбу – а то, что это именно дружба, невозможно было не чувствовать, – в последующие дни Молниеносным все сильнее овладевало уныние. Ему никак не удавалось увести Светлячка подальше от хижины, и не проходило дня и ночи, чтобы громадный мастиф не сопровождал их в прогулках по лесам и болотам. Чутье говорило Молниеносному, что Светлячок с нетерпением ждет прихода Трезора. Казалось, она всюду его высматривает, а зачастую она в сопровождении Трезора подходила к хижине так близко, как Молниеносный никогда бы не отважился подойти.
В животном мире ревность – грозное чувство, однако душу Молниеносного она отравляла подобно медленно действующему яду. Будь Трезор волком, вопрос соперничества решился бы в смертельной схватке. Однако Трезор был связан не только с хижиной, он был одной крови со Светлячком. Он был собакой до мозга костей, в то время как Молниеносный порой чувствовал себя чужаком. И наконец наступил день, когда Светлячок позволила обеим Жаннам погладить ее, и после Молниеносный почувствовал запах их рук на ее шерсти. И это только усилило его страх и дурное предчувствие.
Возможно, случай, а вовсе не собственный живой ум подсказал Светлячку, что творится в душе Молниеносного. Для нее Жанна, малышка, Трезор и хижина олицетворяли дом. В действительности эта женщина с темными волосами, большими черными глазами и тихим голосом не так уж отличалась от обожаемой ею светловолосой хозяйки, которая осталась в далеком южном городе, а малышка Жанна – от тех «жанн», с которыми Светлячок играла в том городе. Трезор же был похож на собак, которые ходили по ее улице.
Всего этого Светлячок не могла объяснить Молниеносному. Она всем сердцем поняла и приняла его дикий нрав, но нипочем бы не смогла заманить зверя, в котором текла волчья кровь, на порог человеческого жилья. А если бы Молниеносный мог до конца понять смысл и значение ее дружбы с Трезором, то она не озадачивала бы его более. Светлячок держала мастифа на расстоянии. Никогда не прыгала вокруг него с лаем, как во время игры с Молниеносным. Когда же все трое ложились отдыхать, она всегда сворачивалась клубочком под боком Молниеносного. Трезор тоже держался на почтительном расстоянии. Дважды Светлячок давала ему понять, что не стоит ожидать большего. Дважды ее молочно-белые зубы впивались ему в загривок, и мастиф твердо усвоил, что она принадлежит Молниеносному.
Через неделю после первого визита Светлячка к хижине Молниеносный глубоко занозил колючкой лапу. Пару дней он хромал, а затем нашел прохладное тенистое место у воды и залег там, страдая от мучительной боли. Лапа распухла так, что стала вдвое толще прежнего, в крови бушевал лихорадочный жар. В первый день болезни Светлячок оставалась подле него – вылизывала больную лапу и смотрела на него своими сияющими глазами. Потом явился Трезор и какое-то время лежал в тени рядом с ними. Когда он ушел домой, Светлячок не проявила желания его сопровождать. На второй день она отправилась с ним и вернулась через полчаса. Но в ту ночь при лунном свете с ней охотился Трезор, а не Молниеносный.
На четвертый день болезни Молниеносный проснулся днем. Светлячка не было. Он с трудом поднялся на ноги, поскулил, зовя ее, и похромал к воде. Он жадно лакал воду горячим языком и постоял в воде, прислушиваясь. Потом снова лег и заскулил от одиночества и горя. Однако даже тогда у него не появилось желания посчитаться с Трезором. Прошел еще час, и вдруг он настороженно вытянул шею, услышав поступь чьих-то мягких лап. Спустя мгновение перед ним возник Трезор.
В глазах двух огромных зверей читался один и тот же вопрос: где Светлячок? Молниеносный заглянул за спину Трезору, а тот нюхал воздух и ждал, не появится ли Светлячок и не подаст ли голос. Прошло, наверное, не более минуты, и наконец оба поняли: Светлячок не уходила с Трезором и не оставалась с Молниеносным. Молниеносный вопросительно заскулил, Трезор ответил ему тем же. Он принялся обнюхивать заросли кустарника, но там было так много следов Светлячка, что найти самые свежие не представлялось возможным. Трезор вернулся к Молниеносному, вытянулся рядом с ним во всю свою огромную длину, и полчаса они оба лежали, замерев в ожидании.
Потом Трезор снова встал и, проскулив что-то на прощание, потрусил через лес в сторону хижины.
За милю от них, в кустах у северного рукава реки Рочер, притаилась Светлячок; ее глаза сверкали от возбуждения. Не далее пятидесяти футов от нее тлел костер. Час назад к берегу на каноэ причалил Миа – индеец из племени догриб[57], развел костер и принялся жарить рыбу. С ним было какое-то существо, которое пыталось украсть кусок рыбы и было избито индейцем до полусмерти. Светлячок слышала вой этого существа, а спустя некоторое время оно сбежало в кусты, и тогда-то Светлячок впервые увидела Нарциссу.
Именем своим эта собака была обязана белому человеку, а индеец изменил его на более привычное ему по звучанию Вэпс. Внешность она имела если не самую неприглядную, то далеко не самую красивую, но от этого хозяин любил ее ничуть не меньше и даже нарек Нарциссой. Это был эрдельтерьер, размером чуть ли не вполовину меньше Светлячка. Шерсть ее цвета застарелой ржавчины походила на проволоку. Поджарая и угловатая собака с несуразно большой головой выглядела как нескладный щенок, хотя ей было уже больше двух лет. Жесткая шерсть на передней части морды торчала, подобно иглам дикобраза, и сквозь эту «ворсовую щетку» живые маленькие глазки настороженно косились на спящего индейца и оглядывали окрестности. Год назад ее украли у хозяина, и совсем недавно она попала в руки Миа. Тот ее ненавидел. Сегодня он побил ее сильнее обычного, а потом съел рыбу и предался полуденному сну.
После того как индеец уснул, Светлячок долго сидела неподвижно. В голове ее формировался некий план действий. Она пыталась сложить два и два, а ветер, доносивший запахи бивака, пробуждал в ней непреодолимое желание привлечь к себе внимание странной собаки. Так что неожиданно Вэпс увидела около себя шотландскую овчарку, виляющую хвостом, – знак, понятный каждой собаке в мире. Еще через две минуты они уже обнюхивали друг друга, а закрученный кренделем хвост эрделя весело плясал в воздухе.
Светлячку не составило труда сделать так, чтобы ее поняли. Ее вид, казалось, говорил: «Идем, я покажу тебе кое-что интересное». И Вэпс, чьи бока болели от недавней трепки, последовала за ней без колебаний.
Через час выглянувшая во двор Жанна Руже увидела нечто, заставившее ее тихонько подозвать к себе Гастона, который мастерил снегоступы для предстоящей зимы. Тот вышел на порог и тут же подавил возглас изумления. К хижине пришли три собаки, но Молниеносного среди них не было.
– Tonnere! Это же монреальский собак с проволокой на морда! – прошептал Гастон, не сводя взгляда с Вэпс. – Я тут такой собак никогда не видал. Вот клянусь…
– Ш-ш-ш, – оборвала его Жанна.
Трезор обнюхивал Вэпс, и каждый кудрявый волосок на теле маленького эрдельтерьера, казалось, радостно трепетал от оказанного его хозяйке внимания. Потом Трезор завилял своим прямым как палка хвостом, и вдруг пес-великан, словно обезумев, принялся скакать вокруг Вэпс.
Осознав, что ее миссия выполнена, Светлячок резко повернулась и потрусила в лес – к Молниеносному. На этот раз Трезор даже не заметил ее ухода. С видом венценосной особы он вел Вэпс к порогу хижины, где стояли Жанна с Гастоном, пораженные простым чудом жизни, которое только что свершилось на их глазах.
Трезор наконец нашел себе подругу.
Глава XVIII
Великолепная северная весна с ее буйством жизни и радостным гомоном настала и ушла. Уже и лето было на исходе. Приближалась багряная осень.
Необыкновенными выдались эти два теплых времени года на безымянных диких просторах между Большим Невольничьим озером и рекой Рочер, в тысячах миль к северу от цивилизации. После зимы с глубокими снегами наступила такая весна, какой прежде не видывали в этом краю. А лето сполна оправдало подаренные весною надежды.
Три месяца земля, озаренная улыбкой Создателя, текла молоком и медом[58]. Ветви деревьев и кустов гнулись под тяжестью спелых, сладких плодов. Шелковистые луга, глубокие болота и даже деревья манили сокровищами – только протяни руку. Земляника росла так густо, что сапоги Гастона и Жанны, ходивших ее собирать, всякий раз были перепачканы алым соком. Кусты смородины были увешаны блестящими гирляндами крупных – с ноготь большого пальца – черных ягод; землю покрывали плотные заросли малины и ирги, а грозди рябины, которая служила прекрасным сырьем для вкуснейших заготовок на зиму и желанным лакомством для всех лесных обитателей, были столь многочисленны, что на солнце казалось, будто деревья охвачены пламенем, а ветви их клонились к земле под тяжестью урожая.
Казалось, природа расщедрилась сверх всякой меры, не оставив ничего на последующие годы, ибо она не просто раздавала всем свои дары, а рассыпала их пригоршнями. Дикий лесной край блаженствовал в довольстве и счастье. Жившие здесь немногочисленные люди заготавливали запасы на зиму, в то время как звери упивались щедротами дня сегодняшнего. Медвежата так разжирели, что стали похожи на шары. Вся живность, у которой были копыта, когти или крылья, щедро расплодилась в изобильном краю.