лнце развернуло свои ало-золотые стяги, и казалось, весь мир возликовал.
Сердце Светлячка пело новую торжествующую песнь. Она впервые стала матерью, и теперь каждой фиброй своего существа привыкала к новому волнующему состоянию. А душа огромного серого зверя, который впервые стал отцом семейства, отзывалась на это волнение трепетом, похожим на звуки чудесной музыки. Сначала это его изумило. Потом смутило. Весь первый час после того, как ему открылась чудесная тайна, он кружил возле груды поваленных деревьев. Раз пять за это время он подбегал к Светлячку и вдыхал запах крохотных попискивающих существ, которых пока не мог разглядеть. И каждый раз он поднимал голову все выше и убыстрял шаг, а в его глазах все ярче разгорался радостный огонь. Он наконец ощутил себя отцом.
Для него отцовство значило больше, чем для обычного пса, ибо природа устроила так, что волк верен одной подруге всю жизнь. Для Молниеносного, повинующегося этому закону единобрачия, крохотные существа под навесом из поваленных деревьев были плоть от плоти и кровь от крови его, и за них он был готов отдать жизнь, так же как до этого был готов сражаться и умереть за их мать. А потому в моральном смысле Молниеносный-волк стоял выше Молниеносного-пса.
Очень скоро он осознал, что бурелом, под который спряталась Светлячок, – самое важное место на земле, которое никто не должен осквернить, место, которое следует защищать. Именно этот первобытный инстинкт возобладал в нем, когда он в шестой раз вышел из чудесного «гнездышка», образованного вывороченными корнями деревьев. Он обошел всю гору бурелома, теперь уже не настороженно и выжидательно, а смело и открыто. Кто бы ни обитал в ней или под ней раньше, она неожиданно стала его собственностью, и ему почти хотелось, чтобы кто-нибудь попытался посягнуть на его владения – тогда он бы доказал всему живому нерушимость границ своей империи.
Снова, как в ту золотистую ночь, когда он встретил Светлячка, ему до смешного сильно захотелось совершить какой-нибудь геройский поступок, и наконец бушующая в нем энергия нашла выход – он ринулся в ближайшие заросли за добычей. Не успел еще день разгореться, а Молниеносный уже принес подруге трех жирных зайцев. Это в нем вновь заговорили волчьи повадки, и Светлячок, которой пока не хотелось есть, дважды в благодарность облизала его морду своим розовым языком. Хоть она и родилась собакой, но способна была оценить преданность и благородство волка. И она не рычала и не скалилась на него, как обычно делают только что ощенившиеся собаки при вторжении на их территорию другого представителя собачьего племени.
Каждый раз, когда Молниеносный возвращался в логово, она встречала его сияющим взглядом, дрожала от радости и приветственно скулила.
И каждый раз Молниеносный все настойчивее пытался разглядеть, что там – в логове!
Конечно, он и так знал, ведь до него доносились слабые голоски, но в логове царил полумрак, и к тому же Светлячок закрывала щенков своим телом, поэтому он их не видел. Наконец он осмелился осторожно протиснуться чуть дальше, и когда его нос впервые коснулся крохотного мягкого комочка, уютно устроившегося под теплым боком Светлячка, он отпрянул так, как если бы тронул раскаленное железо. После этого он с новым пылом отправился на охоту и добавил к нетронутому подношению четвертого зайца.
Только ближе к вечеру Светлячок вышла из логова, и то только затем, чтобы напиться из ручейка. Еще раз она выходила в сумерках. Всю ночь Молниеносный караулил логово, а наутро снова принялся охотиться. Зайцев в лесу водилось так много, что Молниеносному не составляло труда их добывать, и Светлячок наконец полакомилась свежей добычей. Молниеносный преисполнился счастья – пусть подруга пока не могла ни бегать, ни резвиться с ним, он продолжал выплескивать свою энергию в охоте. Добытые зайцы множились, и скоро у входа в логово высилась целая баррикада из заячьих тушек, а Светлячок сияющими глазами взирала из-за нее на Молниеносного.
А дальше произошло неизбежное. В логове стало отвратительно пахнуть. Вонь все усиливалась, и на пятый день, возвратившись с охоты с очередным зайцем в зубах, Молниеносный застал подругу за «уборкой». Светлячок вытащила из логова одного за другим девять дохлых зайцев и зарыла их в сухой листве и дерне на приличном расстоянии от «дома».
В один из следующих дней вернувшегося с охоты Молниеносного ждал еще один сюрприз. Светлячок вынесла щенков погреться на солнышке, и Молниеносный наконец впервые разглядел своих детенышей, жмущихся к золотистому боку матери, – то было прекрасное зрелище для отцовских глаз. Должно быть, в это мгновение душа его вновь переполнилась гордостью и восторгом, а уж материнское сердце и вовсе пело от счастья, ибо природа не стала ненужным образом выделять кого-либо в этой семье, а распределила все поровну: два щенка были золотисто-рыжими, как мать, а два – серебристо-серыми, как отец.
В прекрасные дни и ночи, которые последовали за этими событиями, у Светлячка почти не было времени вспоминать о хижине Гастона Руже и оставшихся там друзьях, поскольку милые, резвые щенки непрестанно требовали ее внимания. В сущности, она, как и многие новоиспеченные матери, не смогла воспротивиться стойкому желанию баловать своих детей и потакать всем их капризам. Наибольшую гордость она испытала, когда детеныши, неуклюже переваливаясь на маленьких лапках, последовали за ней к ручью. Молниеносный же больше всего гордился тем, что его отпрыски ведут себя как маленькие хищники каждый раз, как он приносит им зайца. Нет, они еще не умели есть мясо, но вовсю резвились, кусая и дергая заячью шерсть. В эти же самые дни в хижине Руже потеряли всякую надежду вновь увидеть Светлячка и Молниеносного.
Однако, несмотря на то что Светлячок была счастлива, желание вернуться «домой» не умерло в ней, а только дремало до поры. Вскоре оно проснулось, и постепенно в ее душе крепло стремление привести свое маленькое семейство в хижину на опушке. Ночи уже стали холодными, и инстинкт побуждал ее найти для щенков более теплое пристанище, чем это логово под старыми бревнами.
Трудно сказать, что могло бы тогда произойти. Многое. Но в дело вмешалась Судьба, устроив самое драматичное происшествие в жизни Молниеносного. Для выполнения своего замысла она призвала Йутина Ветику. То был не белый человек и не краснокожий, и вообще не существо из плоти и крови, а тот, кого индейцы называют «ветром-дьяволом». Такой ветер дул нечасто. Но если такое происходило, то казалось, что все демоны безумствуют в своем желании стереть с лица земли все, что попадается им на пути. Для белых же людей этот ветер был не загадкой и не порождением злых духов, а приходящим с северо-запада торнадо.
В этом году, несмотря на то что сентябрь давно перевалил за половину, разгулу стихии предшествовало настоящее грозовое светопреставление с громом и молниями. Спустя полчаса после его начала над кучей бурелома разразилась настоящая катастрофа. Какое-то время небо походило на бушующее море, пронзаемое электрическими разрядами. Земля дрожала от мощных конвульсий, сотрясающих небо высоко над лесом. Светлячок забилась в «гнездышко», а щенки жались к ней и поскуливали. Молниеносный в попытке защитить свои владения от гнева бури, лег у входа в логово. Глаза его неотрывно глядели в темноту, и в них плясали отблески молний.
Через четверть часа на землю обрушились потоки дождя, а затем гром с молнией и дождем унеслись на восток и постепенно затихли вдали. Наступила зловещая тишина, и в этой тишине было отчетливо слышно, как бурлит переполнившийся ручей и с ветвей деревьев падают крупные капли дождя. А затем откуда-то издалека раздался глухой гул.
Этот гнетущий, несмолкающий звук все приближался и наконец стал похож на шум водопада. Что это – Молниеносный не видел, но подобного шума ему не доводилось слышать даже во время самых свирепых полярных бурь. Воронка торнадо была не больше полумили в ширину, но его рев слышали в хижине Руже за пять миль отсюда. Он ломал и крушил лес на своем пути. Высокие ели и кедры вырывало с корнем, как жалкие сорняки. Лесные тропы завалило. На всех открытых пространствах виднелись следы разорения и разрушения. По лесу словно шел огромный великан, здоровенной ручищей сметающий все, что попадалось ему на пути. Вокруг стоял ужасающий рев. Казалось, что наступил конец света.
Один из таких сокрушительных ударов должен был прийтись на старую кучу бурелома, но гигантский «кулак» промахнулся и задел ее только со стороны Молниеносного. От мощнейшего порыва ветра у него над головой затрещали стволы и верхушки деревьев. Край кучи оторвало и разметало по лесу, и внезапно из темноты на Молниеносного обрушилась сокрушительная тяжесть.
«Гнездышко» Светлячка всего в двадцати футах от этого места осталось почти нетронутым. Слыша, как ревет над головой торнадо, она дрожала и оглаживала носом своих детенышей. Вслед за пронесшимся по лесу ураганом вновь пролился ливень, и спустя полчаса над истерзанным лесным краем воцарилось прежнее безмолвие.
И в первые минуты этой тишины Светлячок услышала голос Молниеносного, но звучал он как-то странно. То был не лай и не собачий визг или вой. Когда Молниеносному было больно, он вел себя как истинный волк, и сейчас, испытывая смертельные муки, лишь глухо простонал. Светлячок услышала его стон. Она взвизгнула, а в ответ раздался новый полувздох-полустон. Через полминуты она уже пробиралась к нему через кучи веток и сучьев. Он лежал чуть дальше входа в логово, придавленный к земле комлем дерева толщиной в два человеческих туловища.
Светлячок обладала разумом овчарки колли, который временами становился почти человеческим, – весь остаток ночи она рыла землю, чтобы спасти своего друга. Она чувствовала, что жизнь его вскоре покинет, и трудилась изо всех сил. После бури небо прояснилось. На нем появились луна и звезды. А Светлячок все копала и копала. Щенки скулили и звали ее. Но она гребла землю зубами и когтями до изнеможения, ободрав все лапы. Однако ей никак не удавалось освободить Молниеносного. Бревном его прижало к земле, у него была сломана лапа. Жизнь покидала его.