Ба-Ри, сын Казана
Предисловие
С тех пор как вышли в свет две мои книги о животных, «Казан» и «Гризли», я получил сотни писем от друзей живой природы, которые в той или иной степени изучали диких животных, и писем этих было столько, что мне пришло в голову в предисловии к третьей книге своего цикла – «Ба-Ри, сын Казана» – подробнее рассказать, какие стремления и надежды побудили меня писать о живой природе, и раскрыть, на каких фактах основана эта книга и две предыдущие.
Мне всегда претили нравоучения и проповеди на страницах романов. Это все равно что надевать на шею ничего не подозревающего читателя ошейник и силком тащить его по тропам, которые ему, возможно, совсем не по душе. Но если факты и истины пробуждают в мыслях читателя что-то важное для него, задача решена. На это я и уповаю в моих книгах о природе. Американцы не особенно любят диких животных и никогда их не любили. Мы как нация гоняемся за Природой с ружьем.
Читатель спросит, какое я имею право жаловаться, если сам признаюсь, что истребил немало диких зверей? Никакого, заверяю вас. У меня двадцать семь стволов, и я стрелял из всех до единого. Я не отрицаю, что внес свою лепту в истребление дикой природы и даже сверх того. Но это не приуменьшает важности урока, который я усвоил, а урок этот заключается в убеждении, что, если бы мальчики и девочки, мужчины и женщины могли проникнуть в обиталища диких зверей и птиц и разделить с ними их жизнь, понять, как они строят свои обиталища и проживают свой век, мы бы все наконец осознали одну непреложную истину: в чьей бы груди ни билось сердце, оно похоже на наше. Если просто смотреть, как щебечет на ветке птица, это почти ничего не значит, но прожить с этой птицей всю зиму или все лето, быть рядом с ней, когда она ищет и находит себе пару и выводит потомство, понимать не только ее радости, но и тревоги – вот что важно.
И в своих книгах я стремлюсь описать жизнь диких зверей такой, какой она мне известна. Я не стремлюсь делать из них людей. Если мы хотим полюбить диких зверей настолько, чтобы пропало желание их убивать, мы должны знать, какие они в настоящей жизни. А в их жизни, в самих фактах их жизни столько истинной, честной романтики и трагедии, столько всего, что роднит их с нами, что биографу животного не нужно отклоняться от путей действительности, чтобы удержать интерес читателя.
Рискуя навеять скуку, все же хочу сказать несколько слов о Ба-Ри, герое этой книги. В сущности, Ба-Ри – это еще один Казан. Ведь его подарил мне именно Казан, каким я его описывал, – непокорный пес, убийца, которого при случае мог бы пристрелить даже его хозяин, – Казан и моя вера в него.
Мы вместе прошли много тысяч миль по северным краям, по тропам в дикие земли, на Гудзонов залив и в Арктику. Казан, непокорный пес, полуволк, убийца, был моим самым лучшим четвероногим другом. Он умер у форта Макферсон, на реке Пил, и там и похоронен. И Казан был отцом Ба-Ри, а Серая Волчица, в которой текла только волчья кровь, была его матерью. Нипиза, Ива, и сейчас живет у озера Годс, и в краю Нипизы и ее отца я три блаженных месяца наблюдал за происходящим в Бобровом городке и ходил рыбачить с медведем Уакайю. Иногда я задумывался, знает ли сам старик Сломанный Зуб, что в каком-то смысле благодаря мне жизнь в колонии стала безопасной для его племени. Это была территория Пьеро, здесь он расставлял свои ловушки, и ему, Пьеро, отцу Нипизы, я подарил свою лучшую винтовку в обмен на слово, что он два года не будет трогать моих друзей-бобров. А такие, как Пьеро, слово держат. Уакайю, огромный медведь, друг Ба-Ри, погиб. Его убили так, как я описывал, в той самой «западне» между скалами, пока я отправился прогуляться к Бобровому городку. Мы с ним могли вскоре стать добрыми друзьями, и я много горевал по нему. История Пьеро и его жены-принцессы Уайолы – чистая правда; они похоронены рядом под высокой сосной, стоявшей у их хижины. Убийца Пьеро погиб не так, как я рассказываю: его убила конная полиция при попытке сбежать на запад. Самого Ба-Ри я в последний раз видел в усадьбе Лак-Сёль-Хаус, где гостил у мистера Уильяма Паттерсона, управляющего, а в последний раз слышал о нем от своего дорогого друга Фрэнка Олдоса, комиссионера со станции Уайт-Дог, который всего полтора-два месяца назад написал, что недавно видел Нипизу, и Ба-Ри, и мужа Нипизы и в их затерянном в глуши доме царит такое счастье, что Олдос пожалел, что холостяк. Мне стало жаль Олдоса. Он прекрасный молодой английский джентльмен и до сих пор одинок, и когда-нибудь я все-таки возьму на себя задачу женить его. Вот и сейчас есть у меня на примете одна девица – дочь охотника на лис на границе Бесплодных земель, прехорошенькая и получившая образование в миссионерской школе, и, когда Олдос присоединится ко мне в следующей поездке, вероятно, мне будет что сказать о них в книге, которую я напишу после «Ба-Ри, сына Казана».
Джеймс Оливер Кервуд,
Овоссо, штат Мичиган
12 июня 1917 года
Глава I
Когда Ба-Ри родился, на протяжении многих дней весь мир представлялся ему большой полутемной пещерой.
В эти первые дни он жил под огромной грудой валежника, где слепая мать Ба-Ри Серая Волчица устроила гнездо для своего новорожденного сына, а ее друг Казан наведывался туда лишь изредка, и его глаза светились в темноте, словно непонятные шарики зеленого огня. Именно глаза Казана впервые натолкнули Ба-Ри на мысль, что в мире есть что-то, помимо материнского бока, а еще именно благодаря им он обнаружил, что обладает зрением. Он осязал, чуял, слышал – но в черной яме под наваленными сучьями не видел ничего, пока не появились эти глаза. Поначалу они его пугали, потом озадачивали, и страх сменился крайним любопытством. Он смотрел прямо в них – а потом они вмиг исчезали. Это Казан отворачивал голову. А затем они снова сверкали на Ба-Ри из тьмы, да так внезапно, что от испуга он невольно прижимался к матери, которая всегда при появлении Казана как-то по-особому трепетала и вздрагивала.
Их историю Ба-Ри, естественно, так и не узнал. Ему было неизвестно, что Серая Волчица, его мать, была чистокровным волком, а Казан, его отец, – собакой. Природа уже принялась за свою чудесную работу над Ба-Ри, но и ее возможности не беспредельны. Со временем она подскажет ему, что его прекрасная мать-волчица слепа, но он никогда не узнает о страшной битве между Серой Волчицей и рысью, когда его мать лишилась зрения. Природа не могла ничего рассказать ему о лютой мести Казана, о чудесных годах их супружества, об их верности, об удивительных приключениях на нехоженых канадских просторах – она лишь могла сделать его сыном Казана.
Но поначалу – и потом еще много дней – была только мать. Даже когда глаза у Ба-Ри раскрылись широко-широко и он обнаружил у себя лапы, на которых можно было иногда понемногу ковылять во тьме, для него в мире не было ничего, кроме матери. Даже когда он подрос и смог уже играть с палками и мхом на солнышке, он все равно не знал, как она выглядит. Для него она была большая, мягкая, теплая, она лизала ему морду языком и разговаривала с ним, нежно поскуливая, так что в конце концов он обнаружил голос и у себя – слабое писклявое тявканье.
А потом настал чудесный день, когда зеленоватые шарики огня, глаза Казана, стали приближаться к нему – понемногу, осторожно. До той поры Серая Волчица не подпускала его. Главный закон ее дикого племени гласил, что молодая мать должна оставаться одна. Низкий горловой рык – и Казан всегда останавливался. Но в тот день она не стала рычать. Рык Серой Волчицы сразу стих, и она глухо заскулила. Нота одиночества, радости, великой тоски. «Теперь можно», – сказала Серая Волчица Казану, и Казан, миг помедлив, чтобы убедиться, что не ошибся, ответил такой же глухой горловой нотой.
Казан подходил к ним очень медленно, словно не знал, что обнаружит, и Ба-Ри теснее прижался к матери. Он услышал, как Казан тяжело улегся на брюхо рядом с Серой Волчицей. Ба-Ри не боялся, его охватило непреодолимое любопытство. Любопытно было и Казану. Он принюхался. Уши его прядали во тьме. Через некоторое время Ба-Ри пошевелился. Оторвался от бока Серой Волчицы – по дюйму зараз. Все мышцы его крошечного тельца напряглись. И снова волчья порода заговорила в ней. Ба-Ри грозила опасность. Губы волчицы раздвинулись, обнажив клыки. Горло затрепетало, но прежняя нота не зазвучала. Из мглы за два шага от нее донеслось тихое щенячье повизгивание и шуршание языка Казана – он облизывал Ба-Ри.
Это было первое большое приключение Ба-Ри, и сердце у волчонка трепетало. Он сделал великое открытие – нашел отца.
Все это произошло на третью неделю жизни Ба-Ри. Ему было всего восемнадцать дней от роду, когда Серая Волчица разрешила Казану познакомиться с сыном. Если бы не слепота Серой Волчицы, не память о том дне на Скале Солнца, когда рысь выцарапала ей глаза, она родила бы Ба-Ри под открытым небом, и ноги у него были бы крепче. Он знал бы и солнце, и луну, и звезды, понимал бы, что такое гром, и даже видел бы, как сверкает в небе молния. Но все обернулось иначе, и ему нечего было делать в этой черной пещере под валежником – только иногда бродить понемножку во тьме и лизать крошечным красным язычком разбросанные вокруг кости. Много раз он оставался один. Он слышал, как мать приходит и уходит, и почти всегда это было в ответ на лай Казана, доносившийся до них, словно далекое эхо. У Ба-Ри никогда не возникало особого желания последовать за ними – до того самого дня, когда его морду погладил большой прохладный язык Казана. За эти восхитительные секунды природа сделала свое дело. Прежде инстинкты Ба-Ри еще дремали. И когда Казан ушел, оставив их одних во тьме, Ба-Ри жалобно заплакал и принялся звать, чтобы он вернулся, так же как он плакал и звал мать, когда она время от времени оставляла его, повинуясь зову друга.
Солнце стояло прямо над лесом, когда через час-другой после визита Казана Серая Волчица ускользнула. Над логовом Ба-Ри громоздилась груда валежника высотой в сорок футов – сквозь переломанные примятые ветки не проникало ни единого луча света. Эта чернота не пугала Ба-Ри – он еще не понимал, в чем смысл света. Первым настоящим ужасом в его жизни должен был стать день, а не ночь. Поэтому он без особых опасений затявкал, чтобы мать подождала его, а потом последовал за ней. Если Серая Волчица и слышала его, то не обратила внимания на его зов, и царапанье ее когтей по сухому дереву быстро затихло вдали.