Гром и молния словно бы сорвали свою злобу на старом дереве и теперь понемногу унимались. Гром затихал на юго-востоке – как будто укатились, рокоча, по кронам деревьев десять тысяч тяжелогруженых повозок, – а с ним погасли и молнии. Дождь забарабанил мерно. Выемку, где прятался Ба-Ри, подтопило. Он совсем промок, зубы у него стучали, и он ждал, что же теперь будет.
Ждать пришлось долго. Когда дождь перестал и небо прояснело, была уже ночь. Сквозь ветви деревьев Ба-Ри увидел бы звезды, если бы только высунул голову и посмотрел наверх. Но он все сидел в своей норе. Текли часы. Ба-Ри очень устал, вымок, проголодался, лапы у него болели, но он не шевелился. Наконец он беспокойно задремал и во сне то и дело всхлипывал – тихонько, тоскливо: он звал мать. Когда он отважился выползти из-под корней, было утро и светило солнце.
Поначалу Ба-Ри едва мог стоять. Ноги у него свело, ощущение было такое, будто все кости в теле вывихнулись, ухо распухло и затвердело от запекшейся крови, а когда Ба-Ри попытался наморщить пострадавший нос, то коротко взвизгнул от боли. Казалось бы, куда уж хуже – но если бы он увидел себя со стороны, то испугался бы еще сильнее. Шерсть у него была в лепешках засохшей глины, он был в грязи с головы до ног, и везде, где еще вчера он был пухленький и лоснящийся, теперь он был тощий и потрепанный – судьба обошлась с ним суровее некуда. А еще он сильно хотел есть. До сих пор он не знал, что такое настоящий голод.
Ба-Ри двинулся дальше в том же направлении, что и вчера, но теперь он еле ковылял, словно лишился надежды. Голова понурилась, уши опустились, любопытства пропал и след. Его терзал не только телесный голод – он изголодался по материнской любви, и эта тоска была даже сильнее физических страданий. Ничего в жизни он не хотел так сильно, как хотел сейчас к матери. Он хотел прижаться к ней всем своим дрожащим тельцем, ощутить ласковое прикосновение ее теплого языка, услышать ее заботливое урчание. А еще он хотел к Казану, хотел под старый валежник, хотел увидеть большое синее пятно неба над ним. Ба-Ри брел по берегу ручья и тихо оплакивал их со всей горечью, на какую способно дитя.
Через некоторое время лес заметно поредел, и это немного приободрило Ба-Ри. К тому же, когда он согрелся на солнышке, у него не так ныло все тело. Он все сильнее и сильнее хотел есть. До сих пор пищей его всегда снабжали Казан и Серая Волчица. Родители в некотором смысле избаловали его. Все дело было в слепоте Серой Волчицы, поскольку после рождения Ба-Ри она перестала охотиться с Казаном, и Ба-Ри, естественно, был постоянно при ней, хотя не раз и не два его переполняло страстное желание последовать за отцом. Теперь природа вовсю старалась восполнить этот недостаток. Она внушала Ба-Ри, что именно сейчас настало время, когда ему пора самому искать себе пищу. Это медленно, но верно дошло до него, и он вспомнил, как выудил с каменистого берега ручья у самой груды валежника и съел трех-четырех моллюсков. Вспомнилась ему и приоткрытая ракушка, которую он как-то нашел, и какой нежный, сладкий кусочек таился внутри. Ба-Ри овладела новая страсть. Он вмиг превратился в охотника.
Чем реже становился лес, тем сильнее мелел ручей. Вода снова зажурчала по порогам из песка и камней, и Ба-Ри стал принюхиваться к их краешкам. Ему долго не везло. Он видел нескольких речных раков, но они были слишком уж проворны и неуловимы, а все ракушки оказались так плотно закрыты, что расколоть их было бы трудно даже Казану с его мощными челюстями. Лишь к полудню Ба-Ри поймал своего первого рака, размером примерно с указательный палец. Щенок жадно сожрал его. От вкуса пищи он ощутил прилив отваги. За день он изловил еще двух раков. А уже почти на закате вспугнул в траве зайчонка. Будь Ба-Ри на месяц старше, он поймал бы его. Он по-прежнему очень хотел есть: три рака, которых он съел за день, тем более с большими промежутками, не могли заполнить пустоту в желудке, которая все ширилась и ширилась.
С наступлением ночи к Ба-Ри вернулись и страх, и великое одиночество. День еще не кончился, когда он очутился в укрытии под большим валуном, на теплом мягком песочке. После боя с Папаючисо Ба-Ри прошел большое расстояние, и валун, под которым он устроился на ночь, был милях в восьми-девяти от валежника, не меньше. Валун лежал на поляне в низовьях ручья, а вокруг теснился темный лес – кедры и сосны, и когда взошла луна и на небе высыпали звезды, Ба-Ри высунулся и увидел, что вода в ручье блестит почти как днем. Прямо перед ним до самой кромки воды расстилался белый песок. А примерно через полчаса по этому песку прошел огромный черный медведь.
Пока Ба-Ри не повидал выдр, игравших в ручье, его представления о лесных жителях ограничивались себе подобными и еще существами вроде сов, зайцев и мелких пернатых. Выдр он не испугался, поскольку до сих пор оценивал все по размеру, а Некик был в два с лишним раза меньше Казана. Но медведь был настоящее чудовище, рядом с которым Казан показался бы пигмеем. Он был великан. Если природа решила избрать этот путь, чтобы познакомить Ба-Ри с тем, что в лесах есть существа поважнее собак, волков, сов и раков, она преподала этот урок, пожалуй, излишне наглядно. Ибо медведь Уакайю весил ни много ни мало шестьсот фунтов. Медведь целый месяц ел вволю рыбы и теперь стал жирный и гладкий. Его лоснящаяся шкура блестела в лунном свете, будто черный бархат, и на ходу он словно перекатывался, низко пригнув голову. А когда медведь остановился на песке и не больше чем в десяти футах от валуна, под которым прятался Ба-Ри, и повернулся к нему боком, Ба-Ри стало совсем страшно, и он затрясся, как в лихорадке.
Было очевидно, что Уакайю почуял щенка. Ба-Ри слышал, как он принюхивается, слышал его дыхание, видел, как отблескивает звездный свет в красновато-карих глазах, когда они с подозрением покосились на большой валун. Если бы Ба-Ри знал, что на самом деле все наоборот и это он, крошечное, незначительное существо, заставляет чудовищного зверя бояться и нервничать, он бы затявкал от радости. Между тем Уакайю, невзирая на размеры, всегда несколько трусил, когда чуял волков. А от Ба-Ри пахло волком. Его запах ударил Уакайю в нос, и в этот самый миг, словно нарочно, чтобы подхлестнуть нараставшее в нем беспокойство, из леса за ним раздался протяжный тоскливый вой.
Уакайю громко закряхтел и затопал прочь. Волки – сущие паразиты, считал он. Нет чтобы драться по-честному – часами лязгают зубами вслед, а стоит к ним повернуться, их и след простыл. Что проку в такую прекрасную ночь бродить там, где можно встретить волка? Уакайю решительно двинулся к ручью. Ба-Ри слышал, как он с тяжким плеском перешел на тот берег. Только тогда полуволк-полусобака перевел дух. Получилось почти что «ах».
Но на этом треволнения той ночи не кончились. Ба-Ри выбрал место для ночлега неподалеку от водопоя и брода, где лесные обитатели переходили ручей. Не успел Ба-Ри опомниться после появления медведя, как песок вновь захрустел под тяжелыми шагами, по камням затопали копыта, и по открытому участку в лунном свете прошествовал лось с раскидистыми рогами. Ба-Ри глядел на него, вытаращив глаза: если Уакайю весил шестьсот фунтов, то это гигантское создание с длиннющими ногами-ходулями было вдвое тяжелее. За ним следовала самка, а за ней лосенок. Лосенок и вовсе состоял из одних ног. Для Ба-Ри это было уже чересчур, и он втиснулся под валун далеко-далеко и спрятался там, будто сардинка в банке. И так и пролежал до самого утра.
Глава IV
Когда на заре нового дня Ба-Ри отважился высунуться из-под валуна, он был уже совсем не тот щенок, как в час встречи с Папаючисо, молодой совой, на тропинке у старого валежника, – он стал гораздо старше. Если опыт подчас заменяет возраст, то за последние сорок восемь часов Ба-Ри заметно повзрослел. Более того, он уже почти что перестал быть щенком. Проснулся он с новым, значительно более широким кругозором. Мир очень велик. В нем много всего, и Казан и Серая Волчица – далеко не главное. Чудовища, которых Ба-Ри видел на освещенном луной песке, поселили в нем осторожность нового толка, и теперь у него стремительно пробуждался главный инстинкт диких зверей – фундаментальное понятие о том, что сильные охотятся на слабых, а не наоборот. До сих пор он, понятно, считал мерой грубой силы и злобности один лишь размер. То есть медведь был страшнее Казана, а лось страшнее медведя.
Для Ба-Ри оказалось счастьем, что этот инстинкт не сразу пробудился в нем в полной мере и не дал ему сообразить, что его родичи, волки, – самые страшные из всех лесных зверей, и клыкастых, и копытных, и крылатых. Иначе он, подобно маленькому ребенку, вообразившему, будто он умеет плавать, мог бы в какой-то момент зарваться и лишился бы головы.
Ба-Ри обнюхал большие следы, оставленные медведем и лосем, – он весь напрягся, тихонько зарычал, шерсть у него на загривке встала дыбом. Рычал он от медвежьего запаха. Ба-Ри прошел по следу до самой воды. А потом побрел дальше и снова стал искать, чего бы съесть.
За два часа он не поймал ни одного рака. Потом он вышел из-под зеленого лесного полога на пожарище. Все здесь было черное. Обгорелые стволы торчали, будто высоченные закопченные камыши. Пожар случился сравнительно недавно, прошлой осенью, и пепел под лапами Ба-Ри был еще мягкий. Ручей бежал прямиком через этот почернелый край, а над ним нависло голубое небо с ярким-ярким солнцем. Все это манило Ба-Ри. Лиса и волк, лось и карибу бросились бы прочь от границы мертвых земель. Пройдет год, и здесь можно будет неплохо поохотиться, но пока на пожарище не осталось ничего живого. Тут не нашли бы себе пищи даже совы.
Ба-Ри поддался на соблазны голубого неба и мягкой земли под ногами. После лесных мучений идти здесь было одно удовольствие. Он пошел дальше вдоль ручья, хотя надежды чем-нибудь полакомиться почти не оставалось. Вода стала темная и вялая, русло завалило обугленным мусором, который попал в воду во время пожара, берега были мягкие и болотистые. Когда через некоторое время Ба-Ри остановился и огляделся, то уже не увидел зеленого леса, откуда недавно вышел. Он остался один на унылой пустоши, покрытой обугленными мертвыми деревьями. И тишь тоже стояла мертвая. Ее не нарушали даже птичьи голоса. Ба-Ри не слышал собственных шагов – таким мягким был пепел. Но он совсем не боялся. Почему-то он был уверен, что здесь ему ничего не грозит.