дыбом. Если бы так повела себя какая-нибудь из его собак, Пьеро избил бы ее до полусмерти. Это был бы мятеж, и человек должен был бы показать, кто тут хозяин. Но Ба-Ри было можно. Прикосновение руки Ивы, одно слово с ее губ – и шерсть на хребте медленно опускалась, а рычание глохло.
Пьеро вовсе не возражал.
– Dieu. Никогда я не буду пытаться выбить это из него, – твердил он про себя. – Он варвар, дикарь и ее раб. Он убьет за нее!
Так и получилось, что из Ба-Ри не сделали ездовую собаку – Пьеро сам так решил и не стал объяснять почему. Ба-Ри оставили на свободе и никогда не привязывали, в отличие от остальных. Нипиза была этому рада, но не догадывалась, что у Пьеро на уме. А тот лишь посмеивался про себя. Нипиза никогда не узнает, зачем он держится так, чтобы Ба-Ри относился к нему с подозрением и чуть ли не с ненавистью. Это требовало от Пьеро большой хитрости и ловкости. Рассуждал он так: «Если я приучу его ненавидеть меня, он будет ненавидеть всех мужчин. Ура! Вот и прекрасно!»
Он думал о будущем – и о Нипизе.
Бодрящая прохлада днем и настоящий мороз по ночам в «красном месяце» вызвали в Ба-Ри резкую перемену. Этого следовало ожидать. Пьеро знал, что так и будет, и в первую ночь, когда Ба-Ри сел и завыл на красную луну, Пьеро предупредил Нипизу, что надо быть готовой к такому.
– Он дикий пес, моя Нипиза, – сказал он дочери. – Он полуволк, и когда природа позовет его, зов будет силен. Он будет убегать в лес. Иногда надолго. Но сажать его на цепь нельзя. Он будет возвращаться. Да, будет возвращаться! – И он потер руки в лунном свете так, что хрустнули костяшки.
Зов подкрался к Ба-Ри, будто вор, медленно и осторожно пробирающийся в запретные места. Поначалу Ба-Ри ничего не понял. Он только занервничал и забеспокоился – да так, что Нипиза не раз слышала, как он тревожно скулит во сне. Он чего-то ждал. Но чего? Пьеро это знал и только загадочно улыбался.
И вот пришла эта минута. Была ночь – великолепная ночь, залитая светом луны и звезд, под которым белела земля, покрытая тонкой изморозью, – когда они впервые услышали охотничий клич волков. Летом то и дело доносился до них голос волка-одиночки, но тут выла разом целая стая, и когда этот клич донесся с далеких просторов сквозь непроницаемую ночь – разбойничья песня, которую с глубокой древности приносил каждый «красный месяц», – Пьеро понял, что наконец-то настало время, которого ждал Ба-Ри.
Ба-Ри мгновенно это почуял. Все мышцы его напряглись, будто натянутые веревки, и он застыл в лунном свете, глядя туда, откуда доносился загадочный, будоражащий клич. Пьеро и Нипиза услышали, как он тихонько скулит, и Пьеро нагнулся, чтобы как следует разглядеть Ба-Ри в лунном свете, и увидел, что он весь дрожит.
– Это Ми-Ку! – шепнул он дочери.
И верно, то был зов крови, стремительно бежавшей по жилам Ба-Ри, и не просто зов его нынешних родичей, но и зов Казана и Серой Волчицы и бесчисленных поколений его предков. То был глас его племени. Об этом и шепнул Пьеро Нипизе – и был прав. В золотой ночи Ива ждала и ждала – ведь это ее ставки были выше всех, это ей предстояло или выиграть, или проиграть. Она не произнесла ни звука, даже не отвечала на шепот Пьеро, а лишь смотрела затаив дыхание вслед Ба-Ри, который медленно, шаг за шагом, исчезал в тени деревьев. Через несколько минут он скрылся из виду. И тогда Нипиза выпрямилась, запрокинула голову, и глаза у нее засверкали, соперничая со звездами.
– Ба-Ри! – позвала она. – Ба-Ри! Ба-Ри! Ба-Ри!
Должно быть, он не убежал далеко, поскольку Нипиза не успела раз-другой медленно вздохнуть, замерев в ожидании, как он снова вернулся и встал рядом с ней. Да, он вернулся, прямой как стрела, и заскулил, глядя ей в лицо. Нипиза положила руки ему на голову.
– Ты прав, mon père, – произнесла она. – Он убежит к волкам, но потом вернется. Он не покинет меня надолго. – Одна ее рука покоилась на голове Ба-Ри, а другой она показала в черную бездну лесной чащи. – Беги к ним, Ба-Ри! – шепнула она. – Только возвращайся. Обязательно. Чеамао!
Она ушла в дом следом за Пьеро, и дверь за ними закрылась, и Ба-Ри остался один. Настала долгая тишина. В ней он различал невнятные ночные звуки – звон цепей, на которых сидели собаки, беспокойное подрагивание их тел, шорох пары крыльев, дыхание самой ночи. Для него ночь была полна жизни при всей ее тишине. И он снова нырнул в нее – а на опушке еще раз остановился и вслушался. Ветер переменился и принес с собой протяжный клич волчьей стаи, от которого Ба-Ри не находил себе места. Далеко на западе одинокий волк обратил нос к небесам и ответил на призыв своего клана, а потом вой донесся и с востока, так далеко от хижины, что был похож на эхо, замиравшее на просторах ночи.
У Ба-Ри перехватило горло, он сипло вдохнул. Запрокинул голову. Прямо над ним сиял красный месяц, манил его в большой мир с его тревожащими загадками. Вой набирал силу в горле Ба-Ри и становился все громче, громче – и вот уже его ответ взмыл к звездам. Пьеро и Нипиза в хижине слышали его. Пьеро развел руками:
– Убежал.
– Oui, убежал, mon père, – отвечала Нипиза, вглядываясь во тьму за окном.
Глава XVIII
Лесная мгла уже не пугала Ба-Ри, как в прежние дни. Той ночью его охотничий клич долетел до звезд и до луны, и он впервые в этом кличе заявил, что и ночь, и дальняя даль ему нипочем, предостерег весь мир о своем появлении и о том, что он идет на зов Братства. В этом кличе и в ответном вое Ба-Ри ощутил новую силу – окончательную победу природы, которая донесла до него, что ему не нужно больше бояться ни лесов, ни их обитателей, поскольку это они боятся его. Здесь, вдали от участка вокруг хижины, где он во всем покорялся Нипизе, было все, чего так жаждала волчья сторона его натуры: дружба с такими же, как он, манящие приключения, красная сладкая кровь добычи – и надежда найти подругу. На самом деле именно она, эта надежда, и была главной тайной, которая влекла его в леса, только осознавал он ее хуже всего.
Он побежал прямиком во тьму на северо-запад, пригибаясь под кустами, свесив хвост и навострив уши, – и был неотличим от волка, спешащего по ночной тропе. Стая свернула к северу и двигалась быстрее Ба-Ри, так что через полчаса он ее уже не слышал. Зато зов одинокого волка на западе стал ближе, и Ба-Ри трижды отвечал на него.
К концу часа он снова услышал вой стаи, на сей раз к югу. Пьеро сразу понял бы, что происходит. Их добыча нашла себе убежище за речкой или в озере, и могикане-волки напали на свежий след. Но к этому времени Ба-Ри от волка-одиночки отделяло не больше четверти мили по лесу, однако одиночка был старым волком и с точностью и целеустремленностью опытного охотника свернул в сторону стаи, проложив себе путь таким образом, чтобы опередить стаю на полмили или три четверти.
Это была уловка Братства, которой Ба-Ри еще предстояло выучиться, а результатом его невежества и неумения было то, что в ближайшие полчаса он дважды оказывался рядом со стаей, но примкнуть к ней ему так и не удалось. Потом все окончательно затихло. Стая завалила добычу, а пируют волки беззвучно.
Остаток ночи Ба-Ри бродил один, – по крайней мере, пока луна не склонилась к горизонту. Он убежал далеко от хижины, и следы его неуверенно петляли, но его больше не мучило неприятное ощущение, что он потерялся. За последние два-три месяца у него сильно развилось чувство направления, то самое шестое чувство, которое безошибочно указывает путь почтовому голубю и помогает медведю по прямой, будто птица, добраться до прошлогодней берлоги.
Ба-Ри не забыл Нипизу. Десяток раз он оборачивался и выл – и всегда безошибочно смотрел в сторону хижины. Но он не вернулся. Ночь тянулась и тянулась, а он все разыскивал загадочное нечто, которое так и не мог найти. Охотиться ради пищи ему не хотелось – он не особенно проголодался даже тогда, когда луна растаяла и наступил серый рассвет.
Было холодно, а когда погасли луна и звезды, стало еще холоднее. Под подушечками лап у Ба-Ри, особенно на прогалинах, лежала плотная изморозь, в которой он иногда оставлял четкие следы когтистых лап. Он упорно бежал вперед несколько часов и преодолел очень много миль, и, когда забрезжил день, почувствовал, что устал. И тут наступила минута, когда он вдруг резко лязгнул зубами и застыл как вкопанный.
Вот она, встреча, которой он так долго искал. Он очутился на поляне, залитой холодным утренним светом, в крошечном амфитеатре, обращенном на восток от скальной гряды. Там, обратив к нему голову, втягивая чутким носом его запах и поджидая, когда он выйдет из полумрака, стояла Махиган, молодая волчица. Ба-Ри еще не учуял ее, но увидел сразу, как только вышел из молодой можжевеловой поросли, окаймлявшей поляну. Тогда-то он и остановился, и целую минуту оба они не шевелились и даже, казалось, не дышали.
Они были ровесники, родились с разницей разве что недели в две, но Махиган была миниатюрнее – длиной с Ба-Ри, но гораздо стройнее; ноги у нее были тонкие, почти как у лисицы, а спина плавно, по-особому выгнута – верный признак, что Махиган быстра как ветер. Когда Ба-Ри сделал к ней первый шаг, Махиган напряглась, будто готовая убежать, а потом ее тело очень медленно расслабилось, и чем ближе подбирался Ба-Ри, тем больше опускались ее уши.
Ба-Ри заскулил. У него уши еще стояли торчком, шея была напряжена, хвост поднят и распушен. Он ощущал свое мужественное превосходство, в основе которого, помимо всего прочего, лежала хитрость, если не тактика, и не стал торопить события. Ба-Ри приблизился к Махиган футов на пять, а потом как ни в чем не бывало отвернулся от нее и стал смотреть на восток, где легкие красно-золотые штрихи возвещали наступление нового дня. Несколько мгновений он принюхивался, озирался и пробовал ветер с самым что ни на есть серьезным видом, словно хотел произвести впечатление на очаровательную незнакомку, как и многие двуногие животные в тех же обстоятельствах, показать ей, что он занимает отнюдь не последнее место по важности в большом мире.