И Махиган показала, что ему удалось произвести желаемое впечатление. Бахвальство Ба-Ри сошло за чистую монету, как и у многих двуногих. Он так интересно, так заразительно и усердно нюхал воздух, что Махиган навострила уши и стала принюхиваться вместе с ним; он поворачивал голову туда-сюда так резко и настороженно, что и она из женского любопытства, а может, и от испуга стала вопросительно вертеть головой; а когда он заскулил, будто уловил в воздухе какую-то тайну, которую ей, Махиган, наверное, не понять, у нее вырвалась ответная нота, но приглушенная и низкая, – точь-в-точь как возглас женщины, опасающейся помешать своему господину и повелителю. При этом звуке, который уловили чуткие уши Ба-Ри, он повернулся к ней, легко ступая, подбежал поближе – и миг спустя они уже обнюхивались.
Когда через полчаса взошло солнце, оно застало их на той же прогалине на возвышенности под скальной грядой – под ними тянулась густая опушка, а дальше расстилалась широкая равнина, поросшая лесом и словно призрачная под покровом инея. А на этот покров падали первые красные отблески наступающего дня, и чем выше поднималось солнце, тем теплее и уютнее становилось на прогалине.
Некоторое время ни Ба-Ри, ни Махиган не стремились никуда уходить, и часа два они лежали в углублении на склоне, нежась на солнце, и только бросали любопытные, пристальные взгляды вниз на лесистую равнину, которая тянулась во все стороны, будто огромное море.
Махиган тоже искала ту стаю и, как и Ба-Ри, не сумела ее перехватить. Они устали, приуныли и проголодались, но их бодрил неуловимый трепет предвкушения, они остро ощущали, что теперь будут вместе, и это было для них новое и незнакомое чувство. С полдюжины раз Ба-Ри поднимался и обнюхивал Махиган, лежавшую на солнце, скулил и тыкался в ее мягкую шерстку носом, но волчица довольно долго не обращала на него внимания. Наконец она встала и последовала за ним. Весь день они вместе бродили и отдыхали. Снова настала ночь.
На небе не было ни луны, ни звезд. Серые клубящиеся облака медленно ползли с северо-востока, и в ветвях с наступлением ночи не слышалось ни дуновения ветерка. В сумерках в этом безветрии повалил снег – густой, тяжелый, беззвучный. Было не холодно, но очень тихо, так тихо, что Ба-Ри с Махиган продвигались на несколько шагов зараз, а потом останавливались и прислушивались. Так ходят по лесам все ночные хищники, если вообще ходят. Это был первый из Больших Снегопадов.
Для всех плотоядных лесных обитателей, и зубастых, и крылатых, Большой Снегопад знаменовал начало зимнего карнавала убийств и пиров, вольных приключений долгими ночами, безжалостных войн на замерзших тропах. Дни рождения и воспитания потомства, мирные весна и лето остались позади, и с неба слышался зов северных земель, клич всех плотоядных тварей, открывающих долгий сезон охоты, и при первых его звуках все живое той ночью старалось не двигаться, разве что с большой опаской. Ба-Ри и Махиган были молоды, поэтому все это было им в новинку, кровь у них бежала быстро, ноги ступали мягко, уши ловили мельчайшие шорохи.
С приходом Большого Снегопада они ощутили восхитительное биение новой жизни. Она манила их. Звала к приключениям в загадочных белых глубинах беззвучной бури, и они, вдохновленные неуемным духом юности и ее желаниями, шли и шли вперед.
Снег под ногами становился все глубже. На открытых местах они вязли в нем до колен, а он все падал и падал – словно с неба плавно опускалось огромное белое облако. Перестал он лишь к полуночи. Тучи развеялись, показались луна и звезды, и Ба-Ри с Махиган долго стояли неподвижно на скальной гряде, глядя с голых вершин на чудесный мир внизу.
Им еще никогда не доводилось заглядывать так далеко, только при свете дня. Внизу расстилалась равнина. Они видели ее леса и одинокие деревья, которые стояли в снегу, будто привидения, ручей, еще не замерзший, который сверкал как стекло, и на нем искрой отблескивало отражение костра. К ручью Ба-Ри и двинулся. Он уже не думал о Нипизе и на полпути вниз обернулся, заскулил от еле сдерживаемой радости и повернулся, чтобы потыкаться носом в Махиган. Ему хотелось покататься в снегу, подурачиться с подружкой, хотелось залаять, задрать голову и завыть, как он выл на красную луну там, у хижины.
Что-то удерживало его от этого. Возможно, то, как Махиган держалась с ним. Она холодно принимала его знаки внимания. Раз или два даже испугалась, дважды Ба-Ри слышал резкое клацанье ее зубов. Прошлой ночью и во время бури их дружба становилась все теснее, но сейчас Махиган ни с того ни с сего преисполнилась надменности. Пьеро объяснил бы, в чем дело. На фоне белого снега под ногами и вокруг, в сиянии звезд и луны в небесах Ба-Ри, как и весь ночной пейзаж, преобразился до неузнаваемости – при солнечном свете он никогда таким не был. Шерсть у него стала как полированный гагат. Каждый волосок на его теле отблескивал черным. Черным! Вот в чем причина. А природа втолковывала Махиган, что из всех ненавистных ее племени существ самое страшное, самое ненавистное – черное. Это говорил ей не опыт, а инстинкт, он рассказывал о вековой вражде между серым волком и черным медведем. А шкура Ба-Ри и при лунном свете, и в снегу была чернее, чем у Уакайю в те тучные майские дни, когда он отъедался рыбой. Пока они не очутились на просторных прогалинах на равнине, юная волчица следовала за Ба-Ри безо всяких опасений, но теперь весь ее облик говорил о нерешительности, о нараставшем отчуждении, и дважды она останавливалась и ждала, чтобы Ба-Ри ушел без нее.
Через час после того, как они вышли на равнину, с запада вдруг раздался клич волчьей стаи. Она была недалеко, пожалуй не больше чем в миле вдоль гряды, и резкое отрывистое тявканье, последовавшее за первым зовом, показало, что зубастые охотники неожиданно нашли добычу – карибу или молодого лося – и преследуют ее по пятам. Услышав голос своего племени, Махиган прижала уши и бросилась на звук как стрела.
Она умчалась так неожиданно и стремительно, что Ба-Ри заметно отстал от нее в гонке по равнине. Юная волчица бежала, не разбирая дороги, и удача благоволила ей. Некоторое время, минут, наверное, пять, стая настолько приблизилась к добыче, что не издавала ни звука, и тут погоня развернулась и понеслась прямо навстречу Махиган и Ба-Ри. Он отстал от юной волчицы на полдюжины корпусов, когда треск в кустах впереди заставил их остановиться так резко, что они пропахали снег, упершись в него передними лапами и присев на задние. Еще десять секунд – и из кустов вырвался карибу и пролетел через прогалину не больше чем в двадцати ярдах от них. Они услышали его частое сиплое дыхание – и он скрылся из виду. А за ним на прогалину выскочила стая.
При виде стремительных серых тел сердце у Ба-Ри екнуло. Он забыл о Махиган, забыл, что она убежала от него. Луна и звезды перестали для него существовать. Он уже не ощущал прохлады снега под ногами. Он был волком – целиком и полностью волком. От теплого аромата карибу, от жажды крови он весь запылал – и бросился за стаей.
Даже теперь Махиган немного опережала его. Она не была ему больше нужна, в пылу первой погони он уже не хотел, чтобы она была рядом. Очень скоро он уже несся по пятам одного из серых великанов, самых огромных в стае, а через полминуты из кустов за ним выскочил еще один охотник, и другой, и третий. Иногда Ба-Ри бежал плечом к плечу с новыми товарищами, слышал их взволнованное повизгивание, клацанье зубов на бегу – и треск кустов и валежника впереди, где в золотом лунном свете мчался от них карибу, спасая свою жизнь.
Ба-Ри казалось, будто он принадлежит к этой стае с рождения. Он влился в нее естественно, как и другие волки-одиночки, сбегавшиеся из леса, безо всяких церемоний; никто не приветствовал его, как Махиган тогда, на прогалине, но никто и не гнал чужака. Он был свой среди этих поджарых быстроногих разбойников старого леса, и его собственные зубы клацали и сердце колотилось, когда запах карибу сгущался, а треск валежника слышался ближе.
Ба-Ри подумал было, что волки уже совсем настигли карибу, но тут они выбежали на открытое пространство – большой безлесный участок, ни деревца, ни кустика, сверкающий при свете луны и звезд. Карибу умчался по нетронутому снежному ковру и сразу набрал сотню ярдов форы. Два первых охотника уже не мчались прямо по его следу, а бросились ему наперерез – один направо, другой налево, и стая, будто опытные солдаты, разделилась попарно и разбежалась подковой, чтобы загнать наконец добычу.
Потом два конца подковы выдвинулись вперед и сомкнулись, и вот уже передние волки мчались почти что бок о бок с карибу, и их отделяло от добычи всего футов пятьдесят-шестьдесят. Так стая быстро и умело выстроилась в непреодолимый полукруглый клыкастый кордон, из которого был только один выход – прямо вперед. Свернуть на полградуса вправо или влево означало сейчас для карибу верную смерть. Теперь задачей передних волков было сомкнуть концы подковы, чтобы вместе или поодиночке нанести карибу смертельный удар – перекусить подколенные сухожилия. Дальше все будет просто. Стая накроет карибу, словно волна.
Ба-Ри нашел себе место внизу подковы, по центру, так что в решающий момент был позади всех. Внезапно равнина круто пошла под уклон. Прямо впереди замерцала вода – вода, которая мягко переливалась под звездами, и при виде нее разрывающееся сердце карибу заколотилось от прилива свежих сил. Всего сорок секунд решили бы все – сорок секунд отчаянной гонки со смертью, и жизнь его будет спасена. Внезапный трепет последних мгновений охоты охватил Ба-Ри, и он ринулся вперед вместе с остальными волками из нижней части подковы, когда один из передних волков прыгнул, метя в сухожилия карибу. И промахнулся. Вперед вырвался второй волк – и тоже промахнулся.
У остальных не было времени занять их место. Ба-Ри с дальнего конца подковы услышал, как карибу тяжко плюхнулся в воду. Когда Ба-Ри присоединился к стае – к этой обезумевшей, рычащей орде, изрыгающей пену из пастей, молодой карибу Напамус был уже на середине реки и ровно плыл к противоположному берегу.