я в землю. Голова и грудь остались приподнятыми, и из груди его вырвался яростный, едва ли не тигриный рык. Наконец-то всего в десятке футов перед ним очутилась тварь, которую он ненавидел сильнее всего на свете, сильнее даже, чем волчью породу. А он снова был беспомощен, как тогда, когда попался в заячий силок.
Как бы яростно ни рычал он теперь, Буша Мак-Таггарта это не пугало. Он видел, что враг целиком и полностью в его власти, и с ликующим смехом прислонил винтовку к дереву, стянул рукавицы и принялся набивать трубку. Комиссионер предвкушал победу, предвкушал сладость пытки. В его душе пылала ненависть, такая же смертельная, как ненависть Ба-Ри, – ненависть человека к человеку. Он думал пристрелить пса. Но так будет лучше – смотреть, как тот понемногу умирает, мучить его, как мучил бы он человека, ходить вокруг, чтобы слышать лязг ловушек и видеть, как Ба-Ри истекает свежей кровью, когда изгибает истерзанные ноги и выгибается всем телом, чтобы не терять его из виду. Великолепная получилась месть. Мак-Таггарт так увлекся, что не услышал, как сзади к нему приближается кто-то на лыжах. Его заставил обернуться лишь голос – человеческий голос.
Это оказался незнакомец моложе Мак-Таггарта лет на десять. По крайней мере, на вид ему было не больше тридцати пяти – тридцати шести лет, несмотря на короткую светлую щетину. Незнакомец был из тех, кто нравится всем с первого взгляда, – с мальчишечьими повадками, но уже взрослый мужчина, с ясными глазами, прямо смотревшими из-под меховой шапки, легкий и стройный, как индеец, и дикая жизнь не оставила на его лице ни малейшего следа. Но не успел незнакомец заговорить, как Мак-Таггарт уже понял, что этот человек знает, что такое дикая жизнь, что он ее плоть и кровь. Шапка у незнакомца была из куньего меха. Одет он был в дубленый полушубок из мягкой шкуры карибу мехом внутрь, подпоясанный длинным кушаком и отороченный бахромой на индейский манер. Лыжи у него были длинные и узкие, на каких удобно ходить по подлеску, за спиной – маленький ладный рюкзак, ружье в тряпичном чехле. Настоящий путешественник – от шапки до лыж. Мак-Таггарт мог ручаться, что тот за последние несколько недель прошел с тысячу миль. Но странный холодок у него по спине пробежал не от этой мысли, а от внезапного страха, что каким-то необъяснимым образом на юг просочились правдивые слухи – слухи о том, что на самом деле произошло на Грей-Лун, и у этого незнакомого путешественника под полушубком из шкуры карибу прячется жетон Северо-Западной королевской конной полиции. Тут комиссионер прямо-таки оцепенел от ужаса и не мог выдавить ни слова.
Незнакомец пока что ограничился изумленным восклицанием. А теперь сказал, не сводя глаз с Ба-Ри:
– Господи помилуй, разделали вы этого бедного чертенка под орех.
В его голосе было что-то такое, отчего Мак-Таггарт приободрился. Голос оказался совсем не подозрительный, и было ясно, что пойманный зверь интересует незнакомца гораздо сильнее, чем сам комиссионер. Мак-Таггарт перевел дух.
– Ловушки разорял, – пояснил он.
Незнакомец пригляделся к Ба-Ри чуть пристальнее. Воткнул ружье прикладом в снег и подошел к пленнику.
– Господи помилуй еще раз! Это же собака! – воскликнул он.
Мак-Таггарт буравил его спину взглядом хорька.
– Да, собака, – отозвался он. – Дикий пес, наполовину волк, а то и больше. За зиму наворовал у меня пушнины на тысячу долларов.
Незнакомец присел на корточки возле Ба-Ри, положив руки в рукавицах на колени, и слегка улыбнулся, блеснув белыми зубами.
– Бедный чертенок, – сочувственно вздохнул он. – Воришка, значит? Разбойник? Вот и попался в руки полиции! А полиция – господи помилуй нас еще раз – обошлась с тобой не очень-то ласково!
Он поднялся и повернулся к Мак-Таггарту. Под пристальным взглядом голубых глаз незнакомца комиссионер принялся оправдываться.
– Мне пришлось поставить много таких ловушек. – Но потом вдруг вспылил: – И теперь он умрет тут – и не сразу, а сначала помучается. Брошу его голодать и гнить в капкане – пусть поплатится за все, что сделал! – Он взял винтовку и добавил, не сводя глаз с незнакомца и положив палец на спуск: – Я – Буш Мак-Таггарт, комиссионер с Лак-Бэн. Нам с вами случайно не по пути, месье?
– Разве что на несколько миль. Я иду на север, за Бесплодные земли.
По спине у Мак-Таггарта снова пробежал непонятный холодок.
– Правительство?.. – спросил он.
Незнакомец кивнул.
– Что, полиция?.. – уточнил Мак-Таггарт.
– Ну, в общем… да, конечно полиция, – ответил незнакомец, глядя комиссионеру прямо в глаза. – А сейчас, месье, в порядке любезности и из уважения к закону я бы попросил вас, прежде чем мы двинемся дальше, всадить этому зверю пулю в голову. Сами его пристрелите? Или лучше я?
– По охотничьим законам вора оставляют гнить в капкане, – процедил Мак-Таггарт. – А эта тварь – сущий дьявол. Послушайте…
И он торопливо, но не упустив ни малейшей подробности, рассказал о вражде между ним и Ба-Ри, длившейся долгие недели и месяцы, о том, как он, Мак-Таггарт, бесился, когда видел, что все его уловки и хитрости шли прахом, а еще сильнее – когда его дурачил этот зверь, которого ему наконец-то удалось поймать.
– Сущий дьявол – такой хитрый! – яростно выпалил он в заключение. – А теперь хотите – пристрелите его, а хотите – пусть лежит здесь и мучается, и поделом дьяволу!
Незнакомец все смотрел на Ба-Ри. Мак-Таггарту не было видно его лица. Потом он сказал:
– Пожалуй, вы правы. Пусть этот дьявол гниет здесь. Если вы направляетесь на Лак-Бэн, месье, я бы прошел с вами немного. Всего мили две, чтобы выровнять путь по компасу.
Он подхватил ружье. Мак-Таггарт пошел вперед. Через полчаса незнакомец остановился и показал на север.
– Теперь мне прямо туда – миль пятьсот, – заявил он как ни в чем не бывало, словно сказал, что к вечеру будет дома. – Здесь я вас покину.
Руки он не протянул. Но на прощание бросил:
– Можете сообщить куда следует, что здесь проходил Джон Мэдисон.
После этого он с полмили шел прямо на север через густую чащобу. Потом свернул на запад, прошел две мили, резко свернул на юг – и через час после того, как расстался с Мак-Таггартом, снова присел на корточки на расстоянии вытянутой руки от Ба-Ри.
И сказал, будто обращаясь к приятелю-человеку:
– Вот ты кто, оказывается, старик. Грабишь ловушки, да? Разбойничаешь? Надо же – два месяца водил его за нос! И за это он хотел бросить тебя умирать, да еще и медленно – только за то, что ты зверь поумнее его. Разбойник! – Он сердечно рассмеялся тем смехом, который согреет кого угодно, даже зверя. – Надо же. Впору пожать друг другу руки. Знаешь, старик, и правда впору! Он говорит, ты дьявольски хитер. Ну и я тоже непрост. Сказал ему, меня зовут Джон Мэдисон. А на самом деле нет. Я Джим Кэрвел. И – силы небесные – ничего ему не сказал, только про полицию. А что? Не соврал. Меня они все разыскивают, просто с ног сбились – все полицейские от Гудзонова залива до реки Маккензи, чтоб им пусто было. Жму лапу, старик. Мы с тобой два сапога пара, и я рад с тобой познакомиться.
Глава XXVIII
Джим Кэрвел протянул к Ба-Ри руку, и тот тут же перестал рычать. Потом Кэрвел поднялся. Он стоял, глядя туда, куда ушел Буш Мак-Таггарт, и отчего-то лукаво усмехнулся про себя. И даже в лукавстве его была теплота, и во взгляде, и в его белозубой улыбке, когда он снова посмотрел на Ба-Ри. Было в нем что-то такое, отчего даже пасмурный день посветлел, а морозный воздух согрелся: Кэрвел прямо излучал радость, надежду и дружелюбие, будто натопленная печка волны жара. Ба-Ри это ощутил. Впервые с появления двух человек возле капкана истерзанные мышцы Ба-Ри расслабились, спина поникла, зубы застучали – его била дрожь от боли. Этому человеку он не боялся показать свою слабость. Налитые кровью глаза с тоской глядели на Кэрвела – самозваного разбойника. А Джим Кэрвел снова протянул к нему руку – и на сей раз гораздо ближе.
– Вот бедняга. – Улыбка его погасла. – Вот бедняга!
Эти слова подействовали на Ба-Ри, словно ласка – первая ласка с тех пор, как он лишился Нипизы и Пьеро. Он повесил голову, положил ее на снег. Кэрвел увидел, как из пасти его сочится кровь.
– Вот бедняга, – повторил он.
И безо всякой опаски положил руку на голову Ба-Ри. Это была уверенность, порожденная великой искренностью и великим состраданием. Рука по-братски потрепала Ба-Ри, а потом – медленно и чуть более осторожно – скользнула к капкану, зажавшему его переднюю лапу. Ум Ба-Ри затуманился и едва соображал, что к чему, так что истина дошла до него лишь тогда, когда стальные зубья капкана разжались и можно было вытащить изувеченную лапу. И тогда Ба-Ри сделал то, что раньше не делал ни с кем на свете, кроме Нипизы. Он один-единственный раз высунул горячий язык и лизнул руку Кэрвела. Тот засмеялся. А потом сильными руками разжал остальные капканы, и Ба-Ри был свободен.
Несколько минут он пролежал без движения, не сводя глаз со своего спасителя. Кэрвел уселся на покрытый снегом комель поваленной березы и набивал трубку. Ба-Ри смотрел, как он ее раскуривает, и с пробудившимся интересом к жизни проследил, как изо рта Кэрвела вылетает первый сизоватый клуб дыма. Кэрвел сидел от Ба-Ри на расстоянии не больше двух цепей от капканов – сидел и улыбался.
– Мужайся, старина, – уговаривал он. – Все кости целы. Разве что помяло немного. Давай-ка лучше… уносить отсюда ноги.
Он повернул голову в сторону Лак-Бэн. У него зародилось подозрение, что Мак-Таггарт может и вернуться. Вероятно, это подозрение передалось и Ба-Ри: когда Кэрвел снова посмотрел на него, он уже стоял на ногах, слегка пошатываясь, чтобы удержать равновесие. Миг – и самозваный разбойник сдернул с плеч рюкзак и открыл его. Пошарил внутри и вытащил кусок сырого красного мяса.
– Только утром добыл, – сообщил он Ба-Ри. – Годовалый лось, нежный, что твоя куропатка, всем антрекотам антрекот. На, попробуй!
Он бросил мясо Ба-Ри. Подарок был принят безо всяких церемоний. Ба-Ри изголодался, а мясо бросила ему дружеская рука. Он вонзил в него зубы. Перемолол зубами. Вкусная еда мигом согрела его, и Ба-Ри это чувствовал, но ни на миг не сводил покрасневших глаз с лица нового друга. Кэрвел снова надел рюкзак. Поднялся на ноги, взял ружье, надел лыжи и повернулся к северу.