А потом настал день, когда Мики, лежавший возле колыбели, поднял голову и увидел, что его хозяин обнимает Нанетту и что-то говорит ей, а её лицо озаряет невыразимая радость. Мики смотрел на них с недоумением. Это недоумение возросло ещё больше, когда Чэллонер отошёл от Нанетты, нагнулся над колыбелью и нежно взял малышку на руки, а Нанетта вдруг закрыла лицо ладонями и расплакалась. В горле Мики поднялось глухое рычание, но в это мгновение Чэллонер свободной рукой притянул к себе Нанетту, она обняла его и малышку и что-то говорила сквозь слёзы. Мики не понимал её слов – он вообще ничего не понимал, но он чувствовал, что сейчас не время рычать или бросаться к ней на помощь. Его охватило необъяснимое радостное возбуждение, но он сдерживал его и только смотрел во все глаза. Минуту спустя Нанетта опустилась на колени и крепко обняла его за шею, как только что обнимала Чэллонера, а Чэллонер приплясывал с малышкой на руках и весело ей что-то растолковывал. Потом и он сел на пол рядом с Мики.
– Мики, старина! Я теперь семейный человек, слышишь? – торжественно объявил он.
Мики попытался понять – и не смог.
Вечером за ужином Чэллонер и Нанетта болтали и смеялись, как двое счастливых ребятишек. Мики не спускал с них глаз, всё ещё стараясь разобраться, что с ними происходит, – и не понимал.
Перед тем как уйти в свою палатку на опушке леса, Чэллонер обнял Нанетту и поцеловал её, а она прижала ладошку к его щеке, засмеялась и чуть было снова не расплакалась от радости.
И тут Мики понял: к обитателям хижины пришло счастье, только и всего.
Теперь, когда в его мире окончательно воцарились радость и спокойствие, Мики снова занялся охотой. Вновь он услышал властный призыв лесных троп и начал уходить от хижины всё дальше и дальше. Он опять обследовал капканы Лебо. Но они давно захлопнулись, и некому было ставить их заново. Мики почти утратил свою былую недоверчивую осторожность. Он потолстел и больше уже не чуял надвигающейся опасности в каждом порыве ветра. На третью неделю пребывания Чэллонера в хижине, в тот самый день, когда внезапно потеплело и два месяца лютых морозов подошли к концу, Мики в добрых десяти милях от хижины наткнулся на ловушку, которую Лебо поставил, рассчитывая, что в неё попадёт рысь. Это было бревно, подвешенное так, что оно должно было упасть, стоило только дёрнуть приманку. Но никто не прикоснулся к куску мяса, и оно промёрзло насквозь и стало твёрдым как камень. Мики из любопытства обнюхал приманку. Он больше ничего не опасался. Он уже не ощущал повсюду присутствия постоянной неведомой угрозы. И вот Мики куснул приманку. Потом с силой рванул – и бревно с грохотом упало ему на спину. Чудом его позвоночник остался цел. Почти сутки, превозмогая боль, Мики вновь и вновь пытался выбраться из-под бревна, придавившего его к земле. В конце концов ему это удалось. Ещё накануне, когда потеплело, начал падать мягкий снежок, который быстро занёс все лесные тропы. Мики полз по нетронутой белой пелене, оставляя за собой широкий след, точно выдра в прибрежном иле. Задние лапы у него отнялись, хотя хребет и не был перебит. Но он слишком долго пролежал под тяжёлым бревном, чтобы это могло пройти безнаказанным, – вся задняя часть туловища у него была словно парализована.
Мики пополз по направлению к хижине, но каждое движение вызывало мучительную боль, и он полз так медленно, что за час удалился от бревна меньше чем на четверть мили. До наступления ночи он прополз меньше двух миль! Мики забился под куст и пролежал под ним до зари, а потом и весь следующий день. Когда занялось новое утро (шли уже четвёртые сутки с того момента, как он отправился на эту роковую охоту), Мики почувствовал, что боль в спине как будто уменьшилась. Однако стоило ему проползти несколько шагов, как силы совсем его покидали. И тут ему вдруг улыбнулась удача – после полудня он наткнулся на тушу карибу, полуобглоданную волками. Мясо замёрзло, но Мики принялся грызть его с жадностью. Потом он заполз под кучу валежника и пролежал там десять дней между жизнью и смертью. Если бы не туша карибу, конечно, Мики погиб бы. Но каждый день, а иногда и через день он с трудом подползал к ней и проглатывал несколько кусочков мяса. Прошло почти две недели, прежде чем ноги снова начали служить ему. На пятнадцатый день он приплёлся к хижине.
Едва Мики вышел на вырубку, как его охватило ощущение беды. Хижина стояла на прежнем месте. Она как будто была совсем такой, как пятнадцать дней назад. Но над трубой не вился дымок, а окна заросли густым слоем пушистого инея. Снег вокруг хижины был белым, как чистая простыня, и его белизну не нарушал ни единый след. Мики нерешительно направился к двери. И там тоже не было следов. Ветер намёл у порога высокий сугроб. Мики взвизгнул и заскрёбся в дверь. Ему ответила только тишина. Из хижины не донеслось ни единого звука.
Мики вернулся в лес и начал ждать. Он ждал до вечера и время от времени подходил к двери и вновь обнюхивал её, проверяя, не ошибся ли он. С наступлением темноты он вырыл ямку в снегу возле двери и пролежал в этом логовище всю ночь. Наконец занялся серый и унылый рассвет. Но из трубы не повалил дым, и за бревенчатыми стенами по-прежнему царила нерушимая тишина. Тогда Мики наконец понял, что Чэллонер, Нанетта и малышка покинули хижину.
Однако он не потерял надежды. Он перестал слушать под дверью – теперь он ждал, что знакомые голоса донесутся до него откуда-нибудь из леса, и то и дело обводил взглядом опушку. Он даже отправлялся на розыски и обследовал лес то с одной стороны хижины, то с другой, тщетно принюхиваясь к нетронутому снегу и ловя ветер чуткими ноздрями. Под вечер, уныло опустив хвост, он затрусил в чащу, чтобы поймать на ужин кролика. Поев, он вернулся к хижине и улёгся спать в ту же ямку возле двери. Третий день и третью ночь он тоже провёл возле хижины и в эту третью ночь услышал волчий вой, далеко разносившийся под чистым звёздным небом. И впервые за всё это время Мики завыл – тоскливо и жалобно. Он вовсе не отвечал волкам – он звал хозяина, Нанетту и малышку, и в его голосе слышались горе и тоскливая безнадёжность.
Никогда ещё Мики не ощущал себя таким одиноким. И его собачьему мозгу представлялось, будто всё, что он видел и чувствовал в течение последних недель, было сном, а теперь он очнулся и вновь обнаружил вокруг себя всё тот же враждебный лесной мир, полный опасностей и неизбывного одиночества, – мир, где нет дружбы, а есть только нескончаемая, отчаянная борьба за существование. Инстинкты, притупившиеся было за время его пребывания в хижине, вновь обрели силу и остроту. Теперь его опять ни на минуту не оставляло волнующее ощущение постоянных опасностей, которые грозят тому, кто бродит по лесу в одиночку, к нему вернулась осторожность, и на четвёртый день он уже крался по вырубке, как волк.
На пятую ночь он не лёг спать в ямке у двери, а ушёл в лес и в миле от хижины отыскал подходящую для ночлега кучу бурелома. До утра его мучили тревожные сны. Но ему не снились Чэллонер, Нанетта и малышка или драка в Форт О’Год и всё то новое и непонятное, что он там видел. Нет, во сне он бродил у каменистой вершины холма, занесённой глубоким снегом, и забирался в тёмную, безмолвную пещеру. Вновь он старался разбудить своего брата и товарища по летним странствованиям – Нееву, чёрного медведя, ощущал теплоту его тела и слышал, как тот сонно ворчит, не желая просыпаться. А потом он вновь пережил во сне схватку среди кустов чёрной смородины и вместе с Неевой улепётывал во весь дух от разъярённой медведицы, которая вторглась в их овражек.
Внезапно Мики проснулся – он весь дрожал, его мышцы были напряжены. Он зарычал, и в темноте его глаза горели, как два огненных шарика. В чёрной яме под перепутанными ветками он тихонько и призывно заскулил, а потом долго прислушивался, не ответит ли Неева.
Ещё целый месяц после этой ночи Мики рыскал вблизи хижины. И каждый день он хотя бы один раз обследовал вырубку, а иногда забегал туда и ночью. Но тем не менее его мысли всё чаще занимал Неева. Начало марта ознаменовалось тики-свао – большой оттепелью. Целую неделю солнце ярко сияло в безоблачном небе. Воздух стал тёплым, снег проваливался под ногами, а на южных склонах холмов сугробы быстро таяли, растекаясь стремительными журчащими ручейками, или миниатюрными лавинами обрушивались вниз на дно оврагов. Мир был проникнут новым радостным возбуждением – близилась весна. И в душе Мики начала медленно пробуждаться новая надежда, рождавшаяся из новых впечатлений и нового зова инстинктов, – он вдруг почувствовал, что Неева должен вот-вот проснуться.
Эта мысль возникала у него, словно подсказанная кем-то со стороны. Об этом пели ему ручейки, которые, журча, пробирались по снегу и с каждым днём становились всё шире и глубже, об этом шептал ему тёплый ветер, совсем не похожий на свирепые леденящие ветры зимы, об этом говорили ему обновлённые весенние запахи леса и сладкое благоухание оттаивающей земли. И он испытывал неодолимое возбуждение, он слышал зов, он знал: Неева должен вот-вот проснуться.
Мики ответил на зов – остановить его можно было бы, только пустив в ход силу. Однако он не побежал к холму Неевы прямо, так, как побежал из лагеря Чэллонера к хижине, где жила Нанетта с малышкой. Тогда он твёрдо знал, куда и зачем бежит, – тогда его влекла ясная и легко достижимая цель. Но теперь манящий зов не воплощался в реальные образы. Вот почему, направившись на запад, первые два-три дня Мики петлял по лесу и часто подолгу задерживался на одном месте. Затем он вдруг решительно побежал прямо вперёд и не останавливался, пока на рассвете пятого дня не достиг опушки – перед ним расстилалась широкая безлесная равнина, которую пересекала гряда холмов. Мики сел и долго смотрел на равнину.
Когда он продолжил путь, образ Неевы в его мозгу с каждым шагом становился всё более чётким и ясным. Ему уже казалось, будто он ушёл от этой гряды всего только накануне. Холмы тогда были засыпаны снегом, и землю окутывали серые страшные сумерки. А теперь сугробов почти не осталось, солнце светило ярко, а небо снова было голубым. Мики продолжал уверенно бежать к знакомому холму – он не забыл пути. Особого