Почему он, собственно, нуждался в этих сведениях, он и сам не мог объяснить. Долгое время лежал он, размышляя о девушке, и его поразила та нелепая шутка, какую судьба сыграла с ним, оставив это приключение ему напоследок. Встреть он ее шесть месяцев тому назад или даже три месяца, она настолько бы изменила течение его жизни, что он ни за что не получил бы этого выстрела в грудь. Он не краснея признался себе в этом. До сих пор лесная пустыня занимала для него место женщины. Она держала его душу и тело в плену. Он не желал ничего, кроме ее дикого, свободного раздолья и бесконечного азарта игры со ставками на жизнь и смерть. И, однако, приди эта девушка к нему раньше…
Он опять и опять мысленно представлял себе ее волосы и глаза, ее стройную фигуру в то время, как она стояла у окна, ее легкую грацию, и снова ощущал очарование от прикосновения ее руки и еще более сильное чувство от приближения ее губ.
К тому же она была с Севера! Мысль об этом захватывала его. Он не допускал, чтобы она сказала ему неправду. Он верил, что если только ему удастся протянуть до завтрашнего утра, то Мерсер, во всяком случае, поддержит его веру в нее. Правда, он никогда не слыхал о местности, которая называлась бы Долиной Молчаливых Призраков, но разве мала Северная Америка? До одного только Форт-Симпсона более тысячи миль! Ему нетрудно было представить себе, что она дочь какого-нибудь северного промышленника, но, поразмыслив, он должен был прийти к другому убеждению, так как на всем Севере между Большой Невольничьей рекой и Ледовитым океаном едва ли нашлось бы более пятидесяти представителей белой расы. Не могла она быть и дочерью какого-нибудь водника или сплавщика, потому что кто же из них так богат и культурен, чтобы послать ее учиться на юг, где она, несомненно, бывала, так как представляла собой вполне цивилизованную женщину. Кто же она?
И пока Кент так рассуждал, в передней появились патер Лайон с лицом более бледным, чем когда-либо, и доктор Кардиган, постаревший сразу на десять лет с той поры, как в последний раз приложил стетоскоп к груди Кента. За ними шли Кедсти с мертвенным серым лицом и юный Мерсер, в застывших глазах которого читался необъяснимый ужас.
Глава VII
Патер Лайон вошел один. Все остальные остались ожидать у двери. Кент постарался ему улыбнуться, но улыбка так и застыла у него на губах, когда он увидел выражение его лица.
– Вы меня пробудили от сна, отец, – все-таки улыбнулся Кент, – от сна наяву. У меня сегодня была интересная встреча… Я думал о моей недавней гостье…
– Мне уже говорили о ней… – ответил патер.
– Мерсер?
– Да. По секрету. Он просто потерял голову от этой девицы.
– Я тоже… И не приговори меня доктор Кардиган к смерти…
Патер поднял голову.
– Джимми, – быстро и не совсем твердым голосом перебил он его, – вам ни разу не приходило в голову, что Кардиган мог ошибиться?
Он взял Кента за руку и стиснул ее до боли. Глядя ему в глаза, Кент вдруг ощутил себя так, точно его мозг представлял собою до сих пор темную комнату, которую неожиданно вдруг осветила вспышка молнии. Кровь отлила от его лица, и оно сделалось бледнее, чем у патера.
– Что вы хотите этим сказать?.. – проговорил он.
– Да-да, голубчик, – продолжал патер. – Я именно это и имею в виду.
Он сказал это таким странным голосом, что казалось, будто за него говорил другой человек.
– Вам не придется умирать, – добавил он. – Джимми, вы будете жить!..
– Жить?!
Кент откинулся на подушки.
– Жить!..
Он задыхался от одного этого слова.
Он закрыл глаза, и ему вдруг показалось, что весь мир запылал в огне. Он попытался повторить это слово опять, но у него только шевельнулись губы, а звука не последовало вовсе. Напряженные до крайней точки, его чувства поддались действию реакции. Ему стало казаться, что он близок к агонии. Он открыл глаза и посмотрел на окно, за которым расстилался ярко освещенный внешний мир, и вместо него увидел только какое-то бесформенное зеленое пятно. Голос патера доносился до него откуда-то издалека, хотя звук его был ясен и отчетлив. Он говорил ему о том, что доктор Кардиган, оказывается, впал в ошибку. И доктор Кардиган вследствие этого чувствовал себя так, точно у него вырвали сердце. Но ошибка была объяснимой.
– Будь в его распоряжении икс-лучи, – говорил патер Лайон, – располагай он рентгеновским аппаратом, он не ошибся бы так жестоко. Но достать их здесь негде. Он поставил тот диагноз, который при данных симптомах поставил бы на его месте и всякий другой доктор. Да, это ужасная ошибка, но вы, Кент, не должны винить Кардигана!
Он не должен винить Кардигана! Он не должен ставить ему в вину эту ошибку! И Кент засмеялся. Что за удивительно нелепое предположение со стороны патера Лайона! Бранить Кардигана за то, что он возвращает его к жизни? Винить его за драгоценную весть о том, что он не умрет? Винить его за… Да может ли это быть?!
Все в безумной радости завертелось вокруг Кента. Его мозг, как винт, попавший в привычную нарезку, снова почувствовал себя самим собой. Он опять ясно увидел перед собой патера Лайона с его бледным, напряженным лицом и с глазами, в которых все еще светился ужас. И тут только он постиг всю правду.
– Ага! Понимаю! – воскликнул он весело. – Вы с Кардиганом хотели бы, чтобы я лучше умер?
Патер все еще держал его за руку.
– Не знаю, Джимми, право, не знаю, – угрюмо ответил он. – Но то, что случилось, прямо ужасно!
– Но ведь не так же ужасно, как смерть! – воскликнул Кент, вдруг выпрямляясь в подушках. – Боже мой, но ведь я хочу жить!
Он высвободил руки и протянул их к открытому окошку.
– Смотрите! – закричал он. – Передо мной опять мой мир! Понимаете, мой мир! Я хочу вернуться к нему! Теперь он стал для меня в десять раз дороже. В чем же мне винить Кардигана? Отец, отец, выслушайте меня! Я теперь могу сказать, потому что уже имею на это право. Я солгал! Я вовсе не убивал Джона Баркли!
Странный крик вырвался из груди патера Лайона. Но это был крик не радости, а скорби.
– Джимми! – воскликнул он. – Что вы говорите?
– Клянусь вам в этом, отец. Боже правый, неужели вы мне не верите?
Патер поднялся с места. Теперь на его лице появилось уже новое выражение.
Мгновением раньше Кент чувствовал горячий прилив захватывавшей радости, но теперь его сердце вдруг похолодело от того, что он заметил в лице и глазах у патера Лайона. Это нельзя было назвать недоверием к нему. Нет, это было что-то страшное и безнадежное.
– Вы не верите мне! – воскликнул Кент.
– В данном случае вопрос состоит не в наших человеческих чувствах, Джимми. Теперь вступил в свои права закон. Что бы ни чувствовало мое сердце по отношению к вам, это все равно не принесет вам пользы именно теперь. Все равно вы будете…
Он не решился договорить.
И тут-то Кент ясно и отчетливо осознал всю чудовищность создавшегося положения. Для того чтобы сосредоточиться в полной мере, нужно было известное время. Правда, он уяснил себе положение в общих чертах несколько мгновений тому назад, но теперь перед ним стали обнажаться одна подробность за другой, и патер Лайон увидел, как сжались его челюсти и стиснулись кулаки. Смерть отошла прочь. Но ее издевка от сыгранной с Кентом чудовищной шутки, казалось, еще звучала в его ушах адским хохотом. Но нет, он будет жить! Что бы ни случилось через месяц или через полгода, Кент все-таки сегодня не умрет! А это все-таки чего-нибудь да стоит. Он будет жить хотя бы только для того, чтобы узнать, что скажет ему завтра Мерсер. Он будет жить во что бы то ни стало для того, чтобы снова встать на ноги и биться за обладание той жизнью, которую он так безрассудно от себя отбросил! Теперь ему предстояла самая убийственная борьба, какой он еще не испытывал. Он предвидел это. Чувствовал. Она заранее захватывала его всего.
В глазах того самого закона, на исполнении которого он всегда так настаивал, он был убийцей. А наказанием за убийство в этой далекой провинции было повешение. О, зачем, зачем Кент так был убежден в том, что смерть предопределена ему именно от выстрела и что он умрет бесповоротно? Зачем он был убежден в том, что ему осталось жить всего несколько часов? Зачем к нему пришла эта сумасбродная мысль принять на себя вину другого?
– Они должны будут мне поверить! – воскликнул он. – Я заставлю их поверить мне! Я солгал! Я солгал для того, чтобы спасти Санди Мак-Триггера, и я объясню им, почему я это сделал! Если доктор Кардиган не повторил ошибки, то я хочу, чтобы все они опять пришли сюда и сделали мне новый допрос. Возьметесь ли вы, отец, устроить это?
– Я бы не стал, Джимми, действовать так поспешно, – спокойно ответил патер Лайон. – На вашем месте я бы подождал… Я бы еще подумал… Подумал… То есть я что-нибудь придумал бы… Что-нибудь такое, что могло бы показаться вероятным…
– Вы имеете в виду, чтобы я придумал такую историю, которая могла бы выгородить меня? Такая история уже есть. Она у меня наготове. Зовите же их всех!
Патер глубоко вздохнул и нерешительно поднялся с места.
– Сын мой, – сказал он с грустной ноткой в голосе, – тебе предстоит тяжелая борьба. Если ты победишь в ней, то я буду счастлив. Если же ты проиграешь ее, то я знаю, что ты умрешь за другого как храбрец. Может быть, ты и прав. Пожалуй, лучше пригласить Кедсти сейчас, прежде чем ты имел бы время подумать. Я иду. Я скажу ему, что ты готов его видеть.
Патер Лайон направился к двери, отворил ее и вышел.
Прошло четверть часа. Затем Кент услышал шум приближавшихся к нему шагов. Значит, миссия патера удалась: Кедсти шел к нему не один. Вероятно, с ним возвращался назад и патер. Возможно, что шел и Кардиган.
Но то, что произошло в следующие затем несколько секунд, было для Кента полной неожиданностью. Первым вошел патер. За ним – инспектор Кедсти. В его лице ничто не говорило о бывшей когда-то близости отношений. Только легкий кивок головы, который даже нельзя было назвать приветствием, был ответом на радостный поклон Кента. За спиной Кедсти стоял следователь Мак-Дугал, а еще за ним – двое полицейских с саблями наголо, явно находившихся при исполнении своих обязанностей. Бледный, встревоженный Кардиган и стенографистка замыкали шествие.