Эта мысль поглотила его всего, как и могучий голос, который он наконец понял. О том, что Нива должен проснуться, ему пела журчавшая музыка весенних потоков, он слышал об этом в теплых ветрах, которые уже не были больше напоены свирепым холодом зимы, он ловил эту весть в тех животворящих ароматах, которые источала еще голая, но начинавшая уже оттаивать в апреле земля; ему твердил об этом и сырой, сладкий запах перегноя. Он был очарован. Все эти голоса звали его к Ниве. Да, теперь уже он знал наверное!
НИВА ДОЛЖЕН ПРОСНУТЬСЯ!
И он ответил на могучий призывный голос. Ничто на свете, кроме простой грубой физической силы, не смогло бы теперь удержать его на месте. И тем не менее он не пустился в путь тотчас же, как сделал это, когда бросил Чаллонера и помчался к Нанетте и ее ребенку. Тогда была у него определенная цель, чего-то надо было достигнуть реального, было нечто, что побуждало его приступить к непосредственному исполнению. Теперь же его влек безотчетный импульс, но отнюдь не реальность. В течение двух или трех дней он не спеша продвигался к западу, блуждая и делая постоянные зигзаги. Затем он пошел уже по прямой линии и рано утром на пятый день, выбравшись наконец из густого леса на открытую лощину, увидел перед собой круглый каменистый кряж. Тут он остановился и долгое время смотрел на расстилавшуюся перед ним равнину.
Образ Нивы становился в его мозгу все яснее и яснее. Мики казалось, будто он покинул все эти места только вчера или третьего дня. Правда, тогда все здесь было завалено снегом и землю окутывал серый непроницаемый туман. Теперь же снег остался только кое-где, светило яркое солнце, и небо было безоблачное и голубое. Он отправился дальше. Обнюхал подошву кряжа. Нет, он ничего еще здесь не забыл. Он совершенно не волновался, потому что уже потерял всякое представление о времени. Ему казалось, что он ушел отсюда только вчера, а сегодня уже вернулся обратно.
И он направился прямо ко входу в берлогу Нивы, с которой уже давно сошел весь снег, просунул туда голову и плечи и понюхал воздух. Ну и соня же этот лентяй-медвежонок! Нечего сказать! Шутка ли, проспать с осени и до весны! Мики вдруг почувствовал его запах. Значит, он еще был здесь. Мики насторожился и прислушался. Да, да, Нива действительно был здесь! Мики услышал его дыхание!
Он перелез через еще уцелевший низенький снеговой барьер, загромождавший собою вход в берлогу, и доверчиво вступил в темноту. Его встретили мягкое, сонное ворчанье и глубокий вздох. Мики дошел до медведя, потерся мордой об его новую, свежую, выросшую за зиму шубу и стал нашаривать дорогу к его уху. Ну разумеется, все происходило только вчера! Нужно ли еще трудиться и припоминать! Мики потянул зубами за ухо Нивы и забрехал тем низким, горловым лаем, который Нива всегда так хорошо понимал.
«Проснись, Нива, – казалось, говорили все эти поступки Мики. – Проснись же! Снег уже растаял, и на дворе стало удивительно хорошо. Проснись же скорее!»
Нива потянулся, широко раскрыл рот и зевнул.
Глава XXIV
Старый индеец Мешаба сидел на солнечной стороне скалистого холма и смотрел вниз на долину. Мешаба, которого давно, уже много лет тому назад, прозвали великаном, теперь представлял собою беззубого, дряхлого старика. Он был так стар, что нигде не имелось сведений о времени его рождения. Кожа у него была вся сморщена и обветрена, так что походила на оленью шкуру, а по его темно-коричневому, худощавому лицу спускались до плеч пряди снежно-белых волос. Руки его были худы и сухи, и даже нос был весь сморщен от той особой худобы, которая так свойственна самым дряхлым старикам. Но глаза его светились, как у молодого человека, и он видел ими чуть ли не так же хорошо, как и восемьдесят лет тому назад.
Он оглядывал теперь ими всю долину. Всего только в одной миле от него, по ту сторону холмов, находилась ветхая хижина, в которой он жил в совершенном одиночестве. Зима уже надоела ему, и, радуясь приходу весны, он взобрался теперь на холм, чтобы погреться на солнышке и поглядеть на те перемены, которые произошли кругом за зиму. Уже целый час он обследовал долину. Темные сосновые и кедровые леса закрыли от него горизонт. Перед ним же от самого края той гряды, на которой он сидел, и вплоть до этих лесов тянулась луговая долина, кое-где еще чуть-чуть покрытая полурастаявшим снежком и в обнажившихся местах казавшаяся блекло-зеленой. Со своего наблюдательного пункта Мешаба мог видеть также и вторую скалистую гряду, которая выступала посреди равнины в какой-нибудь сотне ярдов от него. Но эта гряда его мало интересовала. Он следил за тем, как в полумиле от него вдруг вышло из лесу стадо оленей и направилось к кустарникам. Еще дальше он увидел безрогую лань, всю облезшую и некрасивую после голодной и холодной зимы; два раза выбежал на его глазах волк и один раз лисица, но именно в данный момент глаза его остановились на той гряде, которая как раз и преграждала ему поле зрения, возвышаясь среди равнины, и внезапно его сердце забилось, трубка вылетела у него изо рта, и он так и застыл в созерцании. На плоской вершине одного из холмов и не далее как в восьмидесяти или девяноста ярдах от него стоял молодой черный медведь. При мягком свете солнца его весенняя шуба блестела, как на рыбе чешуя. Но одно появление медведя еще не могло озадачить Мешабу. Его изумило еще и то, что бок о бок с этим медведем стояло какое-то другое животное – и это животное было не медведем, а, кажется, огромным волком. Старый индеец медленно протер себе глаза. За все свои восемьдесят пять лет он еще ни разу не видел, чтобы между волком и медведем могла существовать дружба. Сама природа сотворила их врагами и предопределила к вечной ненависти друг к другу. Поэтому-то Мешаба некоторое время и не верил своим глазам. Но в следующий затем момент он уже убедился, что чудо действительно происходило, ибо это животное повернулось к нему боком, и он увидел, что это подлинно был волк! Огромный зверь, доходивший до самых плеч медведя. Да, громадное животное, с большой головой и… И тут-то сердце Мешабы забилось еще сильнее, потому что хвост у волка в весеннее время всегда бывает пушистым, а у этого зверя он был таким же голым, как и у бобра.
– «Ухне-Муш!» – затаив дыхание, проговорил Мешаба. – Да ведь это собака!
Казалось, он не сразу пришел в себя при этом открытии. Как на грех, его винтовка оказалась по другую сторону скалы, как раз вне пределов досягаемости.
В это время на противоположной стороне этих восьмидесяти или девяноста ярдов Нива и Мики совершенно спокойно и доверчиво стояли на солнышке и щурились от света. Как раз за ними находилась берлога, в которой Нива столько времени так крепко спал. Мики чувствовал себя как-то странно: он был очень озадачен. Все время ему казалось, что он только вчера расстался с сонным Нивой. Почему же это Нива вдруг сразу стал таким большим? И действительно, за время своей спячки Нива вырос ровно вдвое, чем был тогда, когда его в последний раз оставил Мики. И если бы Мики мог спросить об этом у Мешабы и индеец соблаговолил бы ему ответить, то, пожалуй, он и узнал бы от него что-нибудь по интересовавшему его вопросу.
«Видите ли, гражданин индеец, – так спросил бы его примерно Мики, – с этим медвежонком мы были товарищами чуть ли не со дня нашего рождения. Один человек, по имени Чаллонер, связал нас вместе, когда Нива был еще не больше вашей головы, причем в первую же минуту нашего знакомства мы оба основательно поцарапали друг друга. Потом мы потеряли своего хозяина, и это нас сблизило, как братьев. А сколько было веселья, когда мы вместе охотились! Но Нива вдруг ни с того ни с сего взял да и заснул на всю зиму. Я не стану перечислять вам всего того, что я пережил за эту зиму сам, – это заняло бы слишком много времени. Но вот наступила эта весна, я вдруг почувствовал, что пора уже будить Ниву, который за это время, вероятно, весь уже оброс паутиной, – и вот мы перед вами! Будьте любезны объяснить мне, почему Нива стал вдруг таким большим».
Во всяком случае, именно эта мысль о величине Нивы и наполняла в этот момент всю голову Мики целиком. А Мешаба вместо того, чтобы ответить, поплелся за своей винтовкой, в то время как Нива, вытянув свою коричневую морду по ветру, стал вдруг ощущать какой-то странный запах. Из всех трех действующих лиц этой сцены только один Нива нисколько не удивлялся создавшемуся положению. Когда еще четыре с половиной месяца тому назад он начинал засыпать, то Мики был около него; проснувшись сегодня от своего долгого сна, он опять увидел около себя Мики. Но эти четыре с половиной месяца для него пролетели как одна минута. А ведь сколько раз они и раньше засыпали и пробуждались вместе с Мики! И кто знает, может быть, он заснул с ним не далее как только вчера вечером.
Теперь единственное, что тревожило Ниву, так это странный запах, который он чувствовал в воздухе. Он инстинктивно сознавал в нем угрозу, по крайней мере нечто такое, чего лучше было бы вовсе не обонять. Поэтому он обернулся к Мики и предостерегающе ему зафыркал. Когда Мешаба выглянул из-за выступа скалы и стал прицеливаться, то он увидел, что они со всех ног от него убегали. Он быстро выстрелил.
Звук выстрела и жалобное мяуканье пули, пролетевшей над спинами Мики и Нивы, напомнили им о многом, и, заложив уши назад и сгорбив спину, Нива бросился бежать со всех ног, а рядом с ним галопом помчался и Мики. Тяжело дыша, Нива вдруг остановился. Ввиду того, что он не ел уже целую треть года и ослабел от долгой бездеятельности, он был на волосок от обморока. Прошло несколько минут, прежде чем он собрался с силами, чтобы только захрюкать. Тем временем Мики внимательно обнюхивал его всего от морды и до хвоста. По-видимому, он в конце концов очень остался доволен своим осмотром, потому что, несмотря уже на свой рост и на то достоинство, к которому его уже обязывал его возраст, он стал прыгать вокруг Нивы, как щенок, и громко выражать свою радость по поводу пробуждения своего приятеля.
«А и скучно же мне было всю эту зиму без тебя, Нива! – казалось, хотел он ему этим сказать. – Я рад до см