В этом месте она была не более ста футов в ширину, но для Бари стоило больших трудов ее переплыть. Пока он не добрался до противоположного берега, раны еще не вполне дали ему почувствовать себя. Одна из задних ног отказывалась ему служить; левое плечо было разодрано до кости. На голове и на всем теле была масса ран, и шерсть висела клочьями. И когда он вылез наконец из реки и медленно поплелся далее, то после него оставался на снегу яркий кровавый след. Все инстинкты в нем замерли, и ему стало казаться, что перед его глазами была во все стороны растянута полупрозрачная пелена. Он более не слышал воя удалявшихся в разочаровании волков и не чувствовал ни луны, ни звезд. Полумертвый, он едва дотянулся до первой группы карликовой сосны. Он подлез под нее и в изнеможении повалился на землю.
Всю эту ночь и до самого полудня следующего дня Бари пролежал без движения. Его трепала лихорадка; он готов был уже расстаться с жизнью, но природа пересилила, и жизнь победила. В полдень он почувствовал себя лучше. Но теперь все его желания вдруг переменились. Он не принадлежал уже больше волкам. В нем уже не текла больше их кровь. В нем родилось теперь нечто новое – неутолимая ненависть к волкам, ненависть, которая с каждым часом росла.
Глава XIXМак-Таггарт решается
На четвертые сутки после побега Бари Пьеро сидел у себя в хижине у Серого омута и, покуривая после сытного ужина трубочку, рассказывал слушавшей его Нипизе о замечательно удавшемся ему выстреле в оленя, лучшую часть которого они сейчас и съели, как вдруг его разговор был прерван неожиданным звуком, раздавшимся у двери. Нипиза отворила ее, и в избушку вошел Бари. Радостный крик так и замер на устах у Нипизы, а Пьеро широко раскрыл глаза, точно не совсем верил, чтобы этим возвратившимся созданием мог быть именно Бари. Три дня и три ночи голодовки, в течение которых Бари должен был совершенно отказаться от охоты, потому что еле волочил за собою заднюю ногу, оставили на нем следы крайнего изнурения. Истерзанный в борьбе и покрытый сгустками крови, которые еще цепко держались на его густой шерсти, он имел такой вид, что Нипиза наконец всплеснула руками. А Пьеро, наоборот, улыбнулся, подавшись вперед на своем стуле. Затем он медленно поднялся на ноги и придвинулся ближе к Бари.
– Да! – обратился он к Нипизе. – Он был в стае, и она не приняла его. Это было сражение не с двумя-тремя волками, нет! Это была целая стая. Он ранен в пятидесяти местах. И, скажи пожалуйста, все-таки остался жив!
В голосе Пьеро слышалось все возраставшее изумление. Он вообще был недоверчив, но здесь не мог не верить своим глазам. То, что случилось, для него представлялось чудом, и в первую минуту он не мог даже произнести ни слова и все время в молчании смотрел на Нипизу; а та, тоже удивленная до крайности, спохватилась наконец и дала Бари поесть и занялась его лечением. Он жадно хватал холодное вареное мясо, и тогда уже она стала промывать ему раны теплой водой. Затем она укрыла его медвежьей шкурой и все время говорила ему на индейском наречии ласковые слова. После голода, болезни и предательского отношения к нему в его приключениях Бари показалось удивительно приятным быть снова дома. Всю эту ночь он проспал в ногах у Нипизы, а на следующее утро разбудил ее тем, что стал лизать ей руку холодным языком.
В этот день Пьеро и Нипиза окончательно убедились в своей привязанности к Бари, нарушенной было его временным отсутствием. Да и сам Бари стал относиться к ним с еще большею любовью. Казалось, что он осознал свое вероломство по отношению к Нипизе, которую он бросил при первом же вое волчьей стаи, и хотел теперь исправиться. В нем несомненно произошла какая-то значительная перемена. Он следовал теперь за Нипизой, как тень. Вместо того чтобы спать ночью в конуре, которую сделал для него на дворе Пьеро из сосновых веток, он выкопал себе нору в земле как раз у самого входа в избушку. Пьеро был убежден, что наконец понял, в чем дело, и Нипизе казалось, что и она тоже поняла, но на деле ключ к этой тайне по-прежнему оставался у самого Бари. Он уже больше не играл так, как до своего побега к волкам. Он уже не грыз палок и не носился, как ветер, от восторга без всякой причины. Его детство прошло. Вместо него появилось обожание с примесью какой-то горечи – любовь к девушке с примесью ненависти к волчьей стае и ко всему, что к ней относилось. Всякий раз, как до него доносился теперь волчий вой, он злобно начинал ворчать и обнажать клыки. Только одна девушка могла его успокоить, поглаживая рукой по голове.
Через две недели снег пошел еще сильнее, и Пьеро стал уже обходить свои ловушки. В эту зиму Нипиза принимала большое участие в его делах. Пьеро принял ее в свои компаньоны. Каждая пятая западня, каждый пятый силок и каждая пятая отравленная приманка были предоставлены в ее собственность, и то, что могло в них попасться, составляло теперь предмет ее мечтаний. Пьеро дал ей обещание. Если в эту зиму последует особая удача, то с последним снегом они непременно отправятся вместе в Нельсон-Хауз и купят там подержанный орган, если он еще продается; а если он уже продан, то они будут работать еще и в следующую зиму и купят себе новый. Это придало ей еще больше энтузиазма и интереса к охоте. А это, в свою очередь, воодушевило и Пьеро, так как в задачу его входило как можно подольше удержать при себе Нипизу, когда он надолго уходил из дому. Он знал, что Буш Мак-Таггарт мог каждую минуту неожиданно появиться у них на Сером омуте и обязательно в эту зиму. И когда Мак-Таггарт действительно пожалует, то он уже не застанет ее дома одну.
И вот однажды, в первых числах декабря, случилось так, что когда они возвращались с Бари к себе на Серый омут, то Пьеро вдруг неожиданно остановился шагах в десяти впереди Нипизы и стал присматриваться к снегу. Странный след соединялся с их собственными следами и вел прямо к двери избушки. Целую минуту Пьеро молчал от изумления и не мог двинуться дальше. След направлялся с севера, именно со стороны Лакбэна. Лыжи, видимо, были очень большими и, судя по тому, как глубоко вдавился под ними снег, гость должен был представлять собою очень крупного человека. И прежде чем Пьеро успел заговорить, Нипиза уже догадалась, в чем дело.
– Это фактор из Лакбэна! – воскликнула она.
И Бари подозрительно стал обнюхивать эти странные следы. Они слышали, как он заворчал, и Пьеро безнадежно пожал плечами.
– Да, это он… – ответил он угрюмо.
Сердце у Нипизы забилось, и они отправились далее. Она не боялась Мак-Таггарта, она не испытывала перед ним ни малейшего физического страха. Но какое-то странное беспокойство закрадывалось ей в душу при мысли о том, что он уже здесь, на Сером омуте. В самом деле, зачем он здесь? Что ему здесь понадобилось? Пьеро не нужно было отвечать ей на эти вопросы, даже если бы она и ждала на них ответа. Все равно она догадывалась обо всем и сама. Фактор из Лакбэна не имел здесь ровно никакого дела; он пришел сюда только из-за нее одной. Сцена у реки, когда он чуть не раздавил ее в своих объятиях и полетел затем с высокого берега в воду, пришла ей на ум, и краска бросилась ей в лицо и покрыла щеки. Не захочет ли он повторить свое предложение еще раз? Глубоко ушедший в свои мрачные мысли, Пьеро даже и не услышал, как она вдруг засмеялась. Это произошло оттого, что Нипиза заметила, с какой злобой Бари обнюхивал эти новые следы и как яростно он ворчал.
Десять минут спустя они увидали приближавшегося к ним человека. Это был не Мак-Таггарт. Пьеро узнал его и с громким вздохом облегчения стал пожимать ему руку. Это был Дебар, промышлявший на Крайнем Севере, в земле Баррена, далеко за Лакбэном, Пьеро знал его очень хорошо. Они были старыми приятелями и издавна снабжали друг друга ядами для лисиц. Поэтому они крепко сжимали друг другу руки.
– Да она уже совсем превратилась в женщину! – весело воскликнул Дебар, посмотрев на Нипизу.
И действительно, она глядела на него в эту минуту совсем как взрослая девица, и румянец покрыл ее щеки, когда он поклонился ей с такою церемонной вежливостью, точно это происходило целых два века тому назад и не здесь, а далеко, в цивилизованных местах.
Дебар не терял времени для объяснения своего появления у Серого омута, и прежде чем они дошли до избушки, и Пьеро и Нипиза уже знали, зачем, собственно, он к ним пришел. Фактор из Лакбэна собирался на пять дней в отпуск и потому выслал Дебара к ним вперед со специальным поручением, а именно: он требует, чтобы Пьеро явился к нему немедленно и помог в его отсутствие его конторщику и заведующему складом индейцу-полукровке. Пьеро сперва не возражал. Затем подумал: почему Мак-Таггарт послал именно за ним, а не за кем-нибудь другим? Почему он не обратился к кому-нибудь поближе? Но он задал эти вопросы Дебару не раньше, чем Нипиза затопила печь и принялась за приготовление ужина.
Дебар пожал плечами.
– Сперва он просил остаться меня, – сказал он, – но у меня больная жена: у нее чахотка. Она простудилась прошлою зимой, и я не могу надолго оставлять ее одну. Но он очень доверяет вам. Кроме того, вам уже известны лицевые счета всех охотников Компании в Лакбэне. Поэтому он послал меня именно за вами и просит вас не беспокоиться об убытках; при расчете он уплатит вам вдвое за все то, чего вы не поймаете за ваше отсутствие.
– А Нипиза? – возразил Пьеро. – Он рассчитывает, что я возьму ее с собою?
Нипиза уже давно прислушивалась к их разговору, стоя у печи, и легко вздохнула, когда услышала ответ Дебара:
– Он не говорил об этом ничего. Но, конечно, это было бы очень затруднительно для мадемуазель.
Пьеро утвердительно кивнул головой.
– Разумеется… – сказал он.
В этот вечер они уже более не разговаривали об этом. Но всю ночь Пьеро продумал и сотни раз задавал себе все один и тот же вопрос: почему Мак-Таггарт прислал именно за ним? Он был не единственным человеком, знавшим счетоводство Компании. Был, например, скандинав Вассон, который жил от форта всего только в шести часах, или француз Барош, живший еще ближе. Возможно, говорил он себе, что фактор приглашает его именно потому, что захотел подлизаться к отцу Нипизы и тем снискать себе дружбу самой Нипизы, потому что, без всякого сомнения, было очень большою честью, что фактор вызывал к себе именно его. И, несмотря на такое заключение, в глубине души Пьеро все-таки чувствовал что-то не то и относился к приглашению очень подозрительно.